Подошел к Дому заезжих, и отчаянная мысль мелькнула в голове: забрать свои вещички из этой обители и прийти к Светлане с повинной. Но тут же отверг ее как нелепую — такое появление будет выглядеть вынужденным. И все же нужно что-то предпринять, не теряя ни минуты. Промедление только усугубит его положение. Но что? Написать письмо? Слишком трусливый, немужской способ объяснения. «Я вам пишу, чего же боле…» Позвонить?

Придя в цех, тотчас вызвал квартиру Давыдычевых. Трубку снял Константин Егорович. Попросив подождать, он ушел и, вернувшись, сообщил, что Светлана заснула и будить ее он не хочет.

Голос Константина Егоровича звучал обычно, и Николай не понял, стало ли ему известно о размолвке или он ничего не знает. Лучше бы не знал. Тогда загладить вину будет легче.

Военный инженер Селиванов оказался человеком слова. Больше того, он сделал и то, чего не обещал, — вместе с мотовозами и топливом для них направил мотористов, пожилых людей из эвакуированных непризывного возраста, в основном белорусов. Все они хлебнули горя в прифронтовой полосе, натерпелись и во время эвакуации и были несказанно рады тому, что попали наконец в места, где нет ни воздушных тревог, ни бомбежек, ни крови, ни растерзанных тел. Разместили их неподалеку от завода в большом подворье, где коротала жизнь пожилая женщина. Муж у нее тяжело хворал, дети разбрелись кто куда, и приняла она постояльцев с радостью. Трое семейных получили по комнате в нижнем этаже, холостяки расположились на втором этаже, и пустой дом, угнетавший гробовой тишиной, ожил.

Отдохнув и отоспавшись после изнурительного пути на Урал, изголодавшиеся по делу люди с рвением принялись за работу. Хотя мотористы вошли в штат транспортного цеха, за начальника они признали Балатьева, его слушались, одному ему подчинялись, тем более что транспортник понимал только в лошадях, а на мотовозы смотрел с суеверным ужасом. Впрочем, с таким же ужасом смотрели мотористы на пути, по которым приходилось ездить. Шпалы обветшали, рельсы под тяжестью мотовоза расходились, чтобы вызволить его из плена, всякий раз собирали артель и под «Эх, давай-ай ра-зом!» ставили на рельсы.

И снова у Балатьева произошла стычка с Крохановым. Балатьев требовал произвести срочный ремонт путей до наступления заморозков, когда землю не угрызешь, а Кроханов изо всех сил упирался, прибегая к доводам весьма сомнительного свойства.

— Ну, дашь больше стали, — говорил он. — А куда ее девать? Солить, что ли? На складе держать? В прокатном печи больше слитков не пропустят, не нагреют. Ты об этом подумал?

— Подумал, — спокойно ответствовал Балатьев. — Увеличьте термическую мощность нагревательных печей, и вопрос будет решен.

— У-ве-личьте! — передразнил Кроханов. Повертел перед Балатьевым растопыренной пятерней. — Прэлесть как у тебя просто!

— Если использовать мазут, то, во всяком случае, несложно, — парировал Балатьев.

— Но это…

Балатьев угадал, что удержал на языке директор.

— …дополнительные хлопоты? Ничего не поделаешь, Андриан Прокофьевич, придется пошевелиться. И лучше по собственной инициативе. Иначе заставят, тот же Селиванов, — выхода другого ведь нет. А для ремонта путей так или иначе мне нужны люди.

— Откуда-а?! — завопил Кроханов — у него уже выработалась устойчивая реакция отвечать Балатьеву возражениями.

— Да хоть бы с конного двора. Лошадей убавилось, конюхи освободились.

— Ослобонились. Что они умеют, конюхи? Лошадям хвосты крутить?

— Шпалы менять — дело нехитрое. Женщины вон везде справляются. А тут контроль будет.

— Ка-кой?

— Мотористов заставлю. Они-то кровно заинтересованы, по каким путям ездить.

Омрачившееся лицо директора, усердно делавшего вид, что углубился в размышления, хотя размышлять было не над чем, вызвало у Балатьева приступ злости.

— Андриан Прокофьевич, я жду, — проговорил он непримиримо.

— Поди какой прыткий! Скоро только кошки плодятся да слепые родятся. Знаешь такую присказку?

— Знаю такую пословицу.

Пока Кроханов елозил затылком о спинку кресла, прикидывая, что да как, Балатьев уже задумал следующий ход, который помог бы разрешению вопроса.

— Не вынуждайте меня звонить Селиванову, — пригрозил он. — Смешно получается: человек мотовозы достал, а мы их по дерьмовым путям гоняем, исправить не можем.

— Ты меня Селивановым не стращай! Что мне твой Селиванов!

— Что? — прищурился Балатьев. — За ним обком партии.

Совладав с растерянностью, Кроханов кивнул на дверь — ступай, мол. Балатьев сделал вид, что не заметил этого движения.

— У меня еще одно свое, личное требование. Дайте мне наконец комнату, отдельную, с телефоном. Вы ведь понимаете, каково мне при такой загруженности ютиться в общежитии.

Как ни плотна дверь в кабинет, но голоса в приемную доносятся, и если трудно бывает разобраться в смысле разговора, то характер его уловить всегда можно. Уловила и Светлана, уловила и посочувствовала Балатьеву. Но когда он вышел в приемную, демонстративно отвернулась к окну.

В критическом положении Николаю бывало свойственно совершить поступок и лишь потом осознать, что сделал. Так получилось и на сей раз. Мгновенье — и он опустился перед девушкой на колено.

— Ты с ума сошел! — воскликнула Светлана. Бросила молниеносный взгляд на одну дверь, на другую. — Встань!

— Сошел… — спокойно проронил Николай.

В глазах Светланы появился испуг.

— Да встань же! Слышишь? Войдет кто-нибудь — что обо мне подумают?!

— И пусть войдет… И пусть подумают…

В коридоре послышались шаги. Светлана схватила Николая за плечи, тряхнула.

— Да встань же! Ну! Встань!

Однако Николай не поднялся, и по выражению его лица нетрудно было понять, что никакие увещевания не помогут.

— В субботу, — еле слышно выдохнула Светлана.

Николай не успел даже стряхнуть пыль с колена, как дверь отворилась и в приемной с папкой в руке появился главный бухгалтер.

— У себя? — спросил он, уставившись на Светлану и прибивая уложенную завитком прядку волос на взлоснившейся лысине.

— Да.

— Один?

— Да.

Бухгалтер по-рысьи мягко вошел в кабинет, плотно закрыл за собой дверь.

— Позвони мне, — смягчилась Светлана.

— В какое время?

— В семь.

Николай сразу воспрянул духом. Теперь он сможет вразумительно объяснить Светлане мотивы своего поведения, изложит доводы, которые она сгоряча отказалась выслушать.

В цехе Николай совсем повеселел, увидев вместо одного обещанного мотора три. К тому же они были новехонькие, прямо с завода — корпуса поблескивали свежей краской.

Присев у себя в конторке за стол, набросал на обычном листе бумаги эскиз деревянной рамы под мотор с пилой и со стойками рядом, на которых должен был разместиться рельс, причем размеры стоек и рамы указал с таким расчетом, чтобы рабочий среднего роста мог передвигать рельс прямо перед собой, не нагибаясь. Придется поднимать рельсы повыше, зато резать будет удобнее. На стойках обозначил места металлических накладок — известно, что металл легче скользит по металлу, чем по дереву, — и несложное конструирование на этом завершилось. Начертил эскиз заново, без единой помарочки, и отправился в ремонтно-строительный цех к тому самому Иустину Ксенофонтовичу Чечулину, с которым случай свел в каюте теплохода.

Балатьев выполнил просьбу помалкивать о их встрече, больше того, увидевшись однажды с ним в присутствии директора, представился по всем правилам, как и полагается при знакомстве, и этого оказалось достаточно, чтобы Иустин Ксенофонтович проникся к нему доверием и симпатией.

Начальника ремонтно-строительного цеха Балатьев застал за починкой рыболовной снасти, однако тот нимало не смутился и прервал работу, только когда Балатьев положил на стол эскиз.

— Это что же за гильотина такая? — Иустин Ксенофонтович принялся рассматривать немудреный набросок сооружения.

— Для гильотинирования рельсов, — усмешливо ответил Балатьев и подробно объяснил, что к чему.