Н а д я. Так. Очень хорошо, Павлик. (Вдруг кричит.) А я вот вижу другое! Да, да, это тоже не видеть нельзя. Сидел тут только что вожак молодежный, а сейчас сидит черт-те кто — спортивный болельщик!

Б о г а т ы р е в. Подожди, не кипятись, давай говорить хладнокровно.

Н а д я (твердо). Нет!

Б о г а т ы р е в. Что нет? Совсем недавно ты сама всякие доводы приводила: оступился, уговорили его, слабый характер…

Н а д я (лихорадочно). Нет! Нельзя такие дела гасить! Кому-то призовые кубки нужны, кому-то сор из избы выносить не хочется, а нам… Ведь он не должен оставаться подлецом. Не должен, Павлик. (Кричит.) Выступлю на собрании! Да, да, выступлю, не сомневайся! Когда оно состоится?

Б о г а т ы р е в (медленно). А знаешь… Надо все-таки поговорить с Василием Сергеевичем. Он секретарь парторганизации. По-моему, надо с ним посоветоваться.

Через несколько дней.

Сквер. На скамейке одиноко, в задумчивой позе сидит  Н а д я.

На дорожке появляется  А н н а  Г е о р г и е в н а.

А н н а  Г е о р г и е в н а (поравнявшись со скамейкой). А, Надюша! Я так и предполагала, что тебя здесь увижу!

Н а д я (поднявшись). Здравствуйте, Анна Георгиевна!

А н н а  Г е о р г и е в н а (опускаясь на скамейку). Можно мне посидеть с тобой? Не возражаешь?

Н а д я. Пожалуйста. (Занимает свое место.)

А н н а  Г е о р г и е в н а (после паузы). Как живешь, Надя?

Н а д я. Плохо, Анна Георгиевна.

А н н а  Г е о р г и е в н а (осматриваясь). А тут приятно! Тихо, уединенно — «уголок»… Кажется, это ваше с Леонидом излюбленное местечко, вы здесь всегда встречались?

Н а д я. Да, здесь.

А н н а  Г е о р г и е в н а. Проведать «уголок» захотелось? (Усмехнувшись.) Недаром говорят: преступника на место преступления тянет.

Н а д я. Какое же я преступление совершила, Анна Георгиевна?

А н н а  Г е о р г и е в н а. Помолчим немного… Хорошо?

Н а д я. Хорошо.

А н н а  Г е о р г и е в н а (после паузы). Я на нашем заводе восемь лет работаю. Прямо из вуза сюда пришла. Сегодня подала заявление об уходе. Уеду.

Н а д я. Куда поедете?

А н н а  Г е о р г и е в н а. Не знаю. Куда-нибудь.

Н а д я (тихо). Как же вы уедете, когда вы… когда вас…

А н н а  Г е о р г и е в н а (несколько секунд недоумевающе смотрит на нее). Ах, да… Разумеется, я уеду, если сумею… если буду вольна собой распорядиться. В общем, так или иначе, но с этими местами я распрощаюсь… (Деланно равнодушным тоном.) Между прочим, это верно, Надя, мне сказали, что, по существу, от тебя все исходит, ты вдохновительница всей кампании против Леонида? Так это или нет?

Н а д я (устало). Не знаю. Может быть, так.

А н н а  Г е о р г и е в н а (после некоторого колебания, быстро). Вот что, девочка, я специально пришла сюда, чтобы поговорить с тобой! Мне было известно, что ты выходная сегодня, что ты здесь часто бываешь… (Схватив ее руку, горячо.) Сердце у тебя есть, а? Я не за себя прошу… Надо во что бы то ни стало помочь Леониду, вытащить его из беды! Иначе пропадет он!

Н а д я (просто). А мы это и делаем.

А н н а  Г е о р г и е в н а. «Мы»? Ну чего прятаться, чего прятаться? Я предпринимаю все, чтобы отвести удар, а ты… Ты-то ведь топишь его! Зачем, ну зачем раздувать кадило? Я уже не говорю о себе: мое имя теперь на всех перекрестках склоняют. Но его ты зачем губишь?

Н а д я (упрямо). Это вы его губите, а не я. А еще говорите, что по-настоящему любите.

А н н а  Г е о р г и е в н а (вспылив). Замолчи! Убожество! Ты не имеешь права даже говорить о настоящей любви!

Н а д я (вскакивая). Хорошо, я убожество, я ничего не понимаю в настоящей любви! Но только… только я люблю Леню больше всего на свете, нет у меня никого дороже его! Вот поклянусь! Хотите, землю есть буду?

А н н а  Г е о р г и е в н а (глухо). Любишь, говоришь, нет на свете дороже? А между тем… (Медленно.) Ты знаешь, что у Леонида появилось к тебе уже другое чувство? Мне не хочется тебя огорчать, но это совсем не любовь. Напротив! И с каждым твоим новым шагом это чувство будет в нем усиливаться, усиливаться…

Н а д я (упавшим голосом). Да, знаю. (Заплакала.)

А н н а  Г е о р г и е в н а. Что плачешь? Ты еще многое можешь исправить.

Н а д я  не отвечает, плачет.

А н н а  Г е о р г и е в н а. Я тебя не понимаю, Надя. Любишь, а делаешь все, чтобы оттолкнуть его от себя.

Н а д я (едва слышно). Я сама себя не понимаю.

А н н а  Г е о р г и е в н а (привлекая ее к себе). Счастье твое, что ты еще можешь плакать. А у меня глаза сухие, давно уже слез нет.

Долгая пауза.

А н н а  Г е о р г и е в н а. Ну, так как же мы с тобой дальше будем, Надюша?

Н а д я  крепко прижимается к ней, беззвучные рыдания сотрясают ее узенькие плечи.

Окажи мне, — я спрашиваю: как дальше будем? Ведь мы обе любим его. Обе!..

Н а д я (всхлипывая). Что же дальше… Ну, что я могу сказать?.. Так и пойдем дальше — каждая своей дорогой.

З а н а в е с.

Спустя несколько часов.

Кабинет директора завода  А н д р е я  С т е п а н о в и ч а  К р у т о в а. За своим столом — К р у т о в, напротив в кресле — Ш е в л я к о в.

К р у т о в (продолжая разговор по телефону). Уже на стенде? Установили? Стало быть, «последний решительный»?..

Н а д я (появляясь на пороге). Можно? Здравствуйте!

Ш е в л я к о в. Здравствуй, Надя! Входи.

К р у т о в (в телефон). Добро! Будут результаты — премия за мной!.. Валяй, ни пуха ни пера! (Кладя трубку. Наде.) Где ты пропадаешь, Калебошина? Искали тебя, искали, даже домой к тебе бегали… Ты что встал, Василий Сергеевич? Не уходи!

Ш е в л я к о в. А я и не собираюсь.

К р у т о в. Присаживайся, Калебошина! Как тебя?.. Надя, кажется? Надежда, стало быть. Вера, Надежда… Тьфу, опять — любовь! Вот тоже дельце навязалось на мою голову! (Откашлявшись.) Так вот, дорогая наша Надежда, молодое поколение наше, побеседовать нам с тобой требуется. Я, разумеется, очень рад тебя видеть, но, сама понимаешь, работы у меня невпроворот, так что давай быстренько толковать.

Н а д я. Давайте быстренько. О Ручьеве говорить будете?

К р у т о в (опешив). То есть, э-э-э… ты, собственно, почему так решила?

Н а д я. А ведь вы тоже Лёнин болельщик. Все его главные болельщики сейчас всполошились.

К р у т о в. Но-но, насколько я знаю, и ты к Ручьеву неравнодушна. Чего там…

Н а д я. Верно, я неравнодушна, очень неравнодушна.

К р у т о в. Вот молодец, уважаю прямое слово! С удовольствием сообщу тебе приятное известие, Надежда. Девяносто процентов за то, что никакого «дела о катастрофе в штамповочном» не будет! Я связался с соответствующими органами: вопрос ясен. Ни цеховое начальство, ни Сербову, ни Ручьева к суду нет оснований привлекать. Административными мерами обойдемся. Стало быть, все волнения побоку, понимаешь! (Телефонный звонок. Берет трубку.) Я!.. А, привет, Авенир Устинович! Так… так… А сейчас откуда? Пенза, Куйбышев, Владимир, Рязань… Ну-ка, зачитай еще раз. Да нет, не оглох, но ведь приятно слышать! Есть, спасибо! (Кладет трубку.) Министерство. Отметить собираются. Куча благодарственных писем поступила за нашу продукцию! (Хлопнув Шевлякова по плечу.) Пожалуй, и в этом году переходящее знамя удержим, а, секретарь? Вот по этому поводу надо созвать собрание: порадовать надо рабочий класс. (Наде.) Ты смотри, как у нас ладно идет, Надежда: и с работой справляемся хорошо, и живем недурно — заработки, новоселье то и дело народ празднует… А ты мелочами радость омрачаешь.