Р о ж к о в. Спасибо, Антон Саввич.

С о к а л ь с к и й. Дадут тебе московскую прописку — раз! Рабочую карточку — два! Платят вашему брату мало, так ведь какая сейчас цена рублю? Главное — закрепиться. А там и в нашу артель милости просим. В артели я главный механик, и мне скоро моторист потребуется. Соображаешь? Председатель у нас — мужик правильный. А ты партийный? (Рожков кивнул.) Партийный и с заслугами. (Провел ладонью по медалям Рожкова.) Да при нашем безлюдье… Слушаешь меня?

Р о ж к о в. Я в гражданке не работал. В армии обучен специальности, а кроме… Да и жить где-то надо.

С о к а л ь с к и й. Конечно! Без крыши над головой — какая жизнь? Так квартируйся у меня. На дровишки подкинешь, я и доволен буду. Ну, чего помрачнел?

Р о ж к о в. Надо поговорить с Катей.

С о к а л ь с к и й. Ах, красна девица, вот что тебя томит… Ничего Катя не знает, а… Хочешь, я ей твои письма передам?

Р о ж к о в (сурово). Нет уж, теперь не надо. Письма мои. Вы мне их отдайте.

С о к а л ь с к и й. Пусть так. По-хорошему всегда можно договориться. (Строго.) Одно только имей в виду, парень. В поселке Катиного жениха никто не знал, даже фамилию такую — Постник — не слышали. Было, быльем поросло и чтобы так оно и шло. Живем тихо, обособленно… (Многозначительным жестом приглашает Рожкова к окну.) Гляди… С востока и на восток идут поезда. На обе стороны дорога никому не заказана. А мой тебе совет — оставайся!

С о к а л ь с к и й  и  Р о ж к о в  круто повернулись на стук. К а т я  стоит у дверей. Она в стеганке, валенках, по-бабьи закутана, держит кошелку. К а т я  слышала последние слова отца.

С о к а л ь с к и й (меняя тон). Вот и Катюша пришла. Настоялась в очереди, назяблась?.. (Заслоняя Рожкова, Антон Саввич подошел к дочери, взял ее за руку и с наигранной ласковостью запел.) «У Катеньки маленькой не подшиты валенки»… (Широкий жест в сторону Рожкова.) А у нас гость. Ты бы, Рожков, и дочери по всей форме представился. «Явился гвардии старшина!»

Р о ж к о в (робко). Здравствуйте… (Решительно.) Здравствуйте, товарищ Постник… Екатерина Антоновна…

С о к а л ь с к о г о  передернуло от этого обращения. К а т я  чуть вскрикнула, рванулась к  Р о ж к о в у, но внезапно остановилась и уронила кошелку, рассыпав картофелины.

Р о ж к о в  растерян.

Р о ж к о в. Простите, Катя… Екатерина Антоновна… Я не мог… Я приехал… Я ему обещал…

К а т я  закрыла лицо руками. Тягостная пауза.

Три месяца спустя. Слышна музыка. Едва доносится гул салютов. По радио передают приказ Верховного Главнокомандующего.

В той же комнате стол накрыт для званого ужина. Окно занавешено, но через тюль, когда вспыхивает фейерверк, просвечивают кусты, стволы деревьев. Распахнув дверь, входит нарядно одетая  К а т я.

К а т я. Ох, устала… (Подходит к двери смежной комнаты, прислушивается.) Спит мой малышка. (Ставит в вазу букетик цветов.) Дима, где ты?

К а т я  расшторила и распахнула окно. Теперь блики далекого фейерверка заиграли на листьях тополя, на кустах сирени. Громче доносится раскат нового салюта. Входит  Р о ж к о в. Он в тщательно отутюженной гимнастерке без погон. Галифе заправлены в те же кирзовые солдатские сапоги. В руках коробка.

Р о ж к о в. Что за пир готовят в этом доме?

К а т я. Это папа затеял. Не до гостей мне сейчас.

Р о ж к о в (открывая коробку). Ленька утром проснется, увидит игрушки. «Что за самолетик ко мне прилетел? Откуда взялся этот зайчик на парашюте?» Катя, можно я развешу их над кроваткой? Тихонечко… Можно?

К а т я (слабо улыбнулась). Если тебе приятно…

Проводив взглядом  Р о ж к о в а, который скрылся с игрушками в детской, К а т я  глубоко вздохнула, повернулась к окну и у куста сирени, за окном, увидела незнакомую  ж е н щ и н у  под раскрытым зонтиком.

Ж е н щ и н а  с  з о н т и к о м. Добрый вечер, милая. Слушай-слушай: Москва салютует. А вдруг — гром? Грома боюсь. Грозы боюсь.

К а т я. Что вы? Небо совсем чистое.

Ж е н щ и н а  с  з о н т и к о м. А зачем в чистом небе столько лампадок навесили? Горят и гаснут.

К а т я. Это фейерверк. И звезды видны. Звезды!

Ж е н щ и н а  с  з о н т и к о м. Не лги, не обманывай! Закатилась его звездочка. Мне похоронную прислали: «Ваш сын… Смертью храбрых»… Ты дождалась своего летчика — тебе и светит звездочка. Дай тебе бог счастья, а меня не обманывай. Горят и гаснут, горят и гаснут…

Ж е н щ и н а  с  з о н т и к о м  скрылась. К а т я  ошеломлена. Входит  Р о ж к о в, К а т я  круто повернулась к нему.

К а т я. Не надо было ехать в город.

Р о ж к о в. Праздник, Катя!

К а т я. Хотел меня развлечь?

Р о ж к о в. День Победы! Видела, какая радость кругом?

К а т я (грустно). Видела. Как мне тебе объяснить?.. Была недавно на одной свадьбе. Кругом радость, а я не выдержала, ушла. (Приблизилась к окну.) Горят, гаснут… Хоть бы одна долетела… Только почему она мне это сказала? Дима, знаешь, Дима, что люди в поселке о нас думают? Ведь Толю здесь никто не знает. Папа запретил мне Толину фотографию показывать. Прячу ее.

Р о ж к о в. Стыдишься, когда надо гордиться! Толин портрет надо повесить вот здесь! (Показывает на стену рядом с фотографиями Кати и Леньки.) Чем ты провинилась? Чем и перед кем?

К а т я. Толю по тревоге отправили прямо из училища на фронт. Где уж было регистрироваться — попрощаться не дали. А виноватой перед папой и перед людьми оказалась я. Леньке дали фамилию матери, мать зовут обидным словом — одиночка. Пособия не получаю…

Р о ж к о в. Толя выслал тебе денежный аттестат. Почему его вернули в часть?

К а т я. Разве?.. Я была в эвакуации, и там Ленька родился. С фронта никакой весточки, и писать некому. Папа за мной приехал, показал открытку из райвоенкомата: «Старший лейтенант Анатолий Постник пропал без вести». Пропал! Пойми, это хуже похоронной. Как может человек пропасть? Не верю!

Р о ж к о в. И мне не хотелось верить…

К а т я (зло). Я сказала: «Не верю!» Слышишь? (Подошла к шкафу, распахнула дверцы.) Вот Толин костюм, купил его для свадьбы. Нет, ты подойди, посмотри: ненадеванный… Голодала — костюм не продала. И не продам! Даже отцу не даю дотронуться. Мы, женщины, умеем ждать!

Р о ж к о в (потрясенный, взволнованный, он не знает, как утешить Катю). Ждать надо уметь, ты права, Катя! Там, на фронте, не было у нас, механиков, дня без тревожных ожиданий: вернется на аэродром твой летчик или… Ничего не могу добавить к тому, что ты уже знаешь.

К а т я. А я ничего не знаю. И говорить не надо. Слова, слова…

Р о ж к о в (задумчиво, про себя). Дали мне механики какую-то несуразную кличку: «Третий в паре». А Толин напарник, капитан Лаврушин, называл Тузом. В шутку, конечно. На самолете капитана Лаврушина был третий номер, у Толи — семерка. Тройка, семерка… Туза им не хватало… Другого механика они не хотели, и я один управлялся с двумя самолетами. Мы очень дружили… В то утро вернулся один Лаврушин… Будто онемел, слезы в глазах. А назавтра его ранили, отправили в госпиталь. И «третий в паре» остался один… Но я поклялся Толе, если с ним что случится…

К а т я. Бывает, что похоронную получат, а потом, внезапно…

Р о ж к о в. Бывает.

К а т я. Ты меня таким тоном утешаешь…

Р о ж к о в. Зачем жить призрачными надеждами? Война научила нас…