Поспешно переодеваюсь в своё единственное более-менее приличное платье — белый лён, ярко-алая вышивка полосой рун у подола, ворота и по краям собранных в запястьях рукавов.

Как будто абсолютно точно знал момент, когда можно входить, наглый кот снова приоткрывает дверь с будоражащим нервы медленным скрипом. Я уже безошибочно начинаю понимать, когда пустота вокруг наполняется им. И поворачиваться в эту сторону, как подсолнух к солнцу.

Бесит.

— Нет, ну как ты мог! — никак не могу остановиться. Возмущение буквально выплёскивается из меня, как убегающее молоко из кастрюли. — И вообще, у тебя инстинкт самосохранения напрочь отсутствует, или как? А если кто-то догадается? Ты же сам слышал, разведчики брата дружно установили, что следов особенно много в лесах вокруг моей хижины. И тут я появляюсь на празднике с красноречивыми следами чужого присутствия. Потому что никто из местных не осмелился бы… осквернить друида…

Последние слова договариваю совсем тихо, почти севшим голосом. Потому что мой Невидимка всё это время приближался крадучись на мягких кошачьих лапах. И под конец моего монолога бегло провёл кончиками пальцев по моей шее. Я чувствую взгляд на коже, чувствую, как он любуется результатом своих трудов и явно доволен «осквернением». И скорее всего, с удовольствием повторил бы.

С того самого момента, как я дала Барсику зелье, острота всех моих чувств будто увеличилась стократно. Пустота будоражит нервы — ведь я никогда не знаю, что он сделает в следующий момент. А от этого сумасшедшего кота всего можно ожидать.

Мой слух привыкает ловить почти несуществующие звуки движения, мимолётные шорохи и скрип старых половиц.

Моё зрение — отмечать, как колеблются шторы или краешек покрывала, когда мимо движется массивное тело.

Моё осязание… о, ему достаётся особенно.

Вздрагиваю, когда на талию ложатся две горячие ладони. Тонкий лён совершенно не скрывает этого коварного огня. Невидимка — позади меня, почти касается грудью моей спины, я это ощущаю по эху его дыхания на волосах.

А потом подаётся вперёд, задевая моё тело… и зеркало, у которого я стою, покрывается испариной, потому что кто-то на него дохнул.

По белесой дымке пальцами чертит знаки. Две древние руны. Когда я разбираю их смысл, помимо воли щёки вспыхивают румянцем.

«Самая красивая».

И на отметину на моей шее ложится печать его поцелуя.

Перед тем, как покинуть свой дом, я заплетаю туго волосы в косу. Распущенные волосы по традиции на таких праздниках носят девушки, которые ищут себе жениха. Это знак, которым без слов можно сказать очень многое. Если же волосы плотно собраны волосок к волоску — девушка пока не намерена выходить замуж… или уже просватана. В любом случае, чужим парням просьба не беспокоиться.

Барсик об этой традиции, конечно же, не знает. Но я никогда не появляюсь в деревне без косы.

А ещё перед самым выходом всё-таки нахожу в сундуке белую косынку и аккуратно повязываю её на шею. Там и учитель мой будет, и брат. И у меня, в отличие от наглого кота, инстинкт самосохранения пока ещё не атрофировался.

Весь пусть в деревню проходит… нервно. И долго.

Я никак не могу отделаться от тревоги. Всё-таки на юбилее старика будет полно народу. Что, если кто-то столкнётся с моим Невидимкой в толпе и поймает его? Среди воинов нашего племени достаточно тех, кто прекрасно знает, как работает магия невидимости, и способен распознать невидимого человека на ощупь. Что, если магический полог опадёт в самый неожиданный момент? Вдруг чужак переоценил свои магические силы? Тем более, никогда не знаешь, как именно поведёт себя такая непредсказуемая магия. Что, если Гордевид что-то почует? Что, если увидев старых врагов, чужак не сможет удержаться и сделает что-то плохое?

Если, если, если… слишком много переменных, чтобы решить это уравнение.

И поэтому я схожу с ума от волнения, пока иду лесной тропой под сенью спутанных ветвей деревьев и с предельной точностью ощущаю, как Невидимка то заходит вперёд, разведывая путь, то сопровождает меня чуть поодаль, то сходит с тропы, то снова на неё возвращается.

Но никогда не уходит от меня слишком далеко.

Селение оглушило шумом, гвалтом, звуками жалейки и губной гармошки. Кто-то притащил домбру и дребезжание струн аккомпанирует стуку глиняных кружек и заздравным крикам юбиляру, который горбится и щерится беззубой улыбкой во главе огромного стола, установленного посреди главной площади под раскидистым цветущим каштаном.

Меня тут же тащат к столу и усаживают на почётное место прямо напротив юбиляра. Добродушно улыбается мне и поднимает руку в приветствии Гордевид, сидящий по правую руку от старика, который рядом с ним кажется неоперившимся юнцом. Седая борода учителя стелилась бы по земле, если б он не заправлял её кончик за пояс.

Передо мной тут же плюхается деревянное блюдо разных вкусностей.

Кажется, я попала в самый разгар торжества, потому что один из Совета старейшин как раз произносит длинный витиеватый тост, поднимая рог горного тура в руке.

И всё это время чувствую присутствие своего Невидимки — на отдалении, но так, чтобы я оставалась в поле видимости. Его взгляд ощущаю постоянно. То затылком, то спиной, то скользит по телу вниз, то возвращается, обжигая шею под платком напоминанием о прикосновении губ. Он был прав, поставив на моём теле эту метку. Не могу думать ни о чём другом.

— Ива! — перекрывая шум веселья, низкий голос брата.

Меня приподнимают с места чуть ли не вместе со стулом, и сжимают в могучих медвежьих объятиях, от которых у меня жалобно похрустывают все косточки.

Арн отпускает меня и беглым взглядом окидывает мою фигуру — всегда так делает, проверяет, не слишком ли я похудела и не забываю ли вообще питаться со своими экспериментами. Скупым кивком сообщает, что результатами осмотра удовлетворён. Я пытаюсь незаметно поправить чуть сбившуюся косынку на шее.

— Ты чего охрану прогоняешь? — спрашивает строго, хмурит брови.

— А потому что нечего указывать своему будущему друиду! — вскидываю подбородок. Не тушеваться даже перед самым его властным «вождевским» взглядом, у меня старательно приобретённая за долгие годы привычка. Младшим сестрам иначе не выжить с такими супер-опекающими старшими братьями.

Он помимо воли улыбается.

— Ничего. Я придумал способ, как тебя угомонить и заставить больше думать о своей безопасности. И вытащить из твоих дремучих лесов.

— Да что ты темнишь вечно? Я начинаю нервничать не на шутку! — обеспокоенно заявляю я.

Улыбка брата становится загадочной и чуточку коварной.

— Скоро узнаешь. Сюрприз тебе обещанный. Гордевид сейчас объявит. И предупреждаю сразу — чтоб никаких мне споров! Обожаю свою упрямую младшую сестрёнку, но иногда ты бываешь совершенно невыносима в своём упрямстве. Мы с Гордевидом посоветовались и решили, что тебя надо просто поставить перед фактом нашего решения. Чтоб не вздумала перечить и приняла как данность.

И он уходит — занимать своё место, от юбиляра по левую руку. Мэй, кажется, осталась в этот раз дома, хотя она любит такие праздники. Наверное, живот слишком большой, уже трудно передвигаться. Роды скоро. Но тревога за подругу — не самая большая моя тревога на сегодняшний день.

После слов Арна мне становится по-настоящему страшно, что эти двое там удумали.

Перед лицом их сговора даже отходит на второй план тревога за Невидимку. Я прислушиваюсь. Его присутствие ощущается слабым эхом и повисшим в воздухе раздражением. Кот злится не на шутку, но сдерживается. Всё-таки дал мне клятву. Понимаю, что поступаю сейчас ужасно, по сути позволяя разведчику из другой страны проникнуть на праздник к ничего не подозревающим людям. Но как по-другому выйти из ситуации, когда он и без моего дозволения мог в любую минуту сам сюда отправиться, не могу придумать.

Остаётся обречённо вздыхать и плыть по течению.

И уминать свежевыпеченный хлеб, он в деревне всегда особенно хорош.

Кто-то постучал по стеклянной рюмке вилкой, когда встал Гордевид, и все замолчали.