Сквозь каменную арку Палаццо Браски струилось утреннее солнце; Марко, вспотевший от трудов, поднял тяжелый ящик и понес его в приемную. Носить в такую жару шерстяную форму — просто пытка, а как самый молодой и сильный Марко выполнял в Fascio всю тяжелую работу. Партийных шишек сегодня не было, так что охранники Джузеппе и Тино читали газеты, сдвинув головы, черные кисточки фесок спадали им на лицо.

— Видел статью, Марко? — окликнул Джузеппе.

— Вот это новости, Мадонна! — Тино недоверчиво покачал головой.

— Что? — Марко водрузил ящик на колонну таких же у лифта, в небольшом закутке позади приемной.

— Да сам посмотри. — Джузеппе протянул ему газету с заглавным разворотом, но Марко отвел глаза — ведь он не мог прочесть ни слова.

— Читай вслух, а я пока дальше потаскаю, ладно?

— Ладно. Статья называется «Манифест в защиту расы», его подписали сорок два ученых. В начале тут сообщают очевидный факт: «Человеческие расы существуют». Затем в пункте шестом говорится: «Существует „итальянская раса“ чистой крови», — продолжил зачитывать вслух Джузеппе. — Дальше тут написано: «Существует чистое кровное родство, что связывает сегодняшних итальянцев с поколениями, которые тысячелетиями жили в Италии. Эта древняя чистота крови — величайшая степень благородства итальянского народа».

— È vero[78]. — Марко взял следующий ящик.

— Viva l’Italia![79] — вскинул кулак Тино.

Джузеппе продолжил:

— «Концепция расы в Италии должна быть по своей сути итальянской и иметь арийско-нордическую направленность. Это не означает, однако, что в Италии следует вводить теорию немецкого расизма…»

— Ну конечно, не означает. — Тино приподнял бровь. — Гитлер небось мечтает стать таким, как Дуче.

Марко поставил еще один ящик к остальным. Гитлер ему не нравился, хотя он об этом помалкивал, особенно после митинга на Пьяцца Венеция. В Fascio все чаще говорили о войне, но никто не знал, какую сторону примет Италия: Германии или Великобритании. Несмотря на визит Гитлера в Рим, итальянцы еще в апреле подписали соглашение с англичанами. Все в Палаццо Браски затаили дыхание, ожидая, какой путь выберет Италия, и Марко казалось, его родина похожа на Элизабетту, которая выбирает между двумя ухажерами.

— Ничего себе новости… — кашлянул Джузеппе. — В девятом пункте «Манифеста в защиту расы» сказано: «Евреи к итальянской расе не принадлежат».

— Что? — Услышанное не укладывалось у Марко в голове. Он перестал таскать ящики. — Наверное, ты что-то неправильно прочитал. Конечно, евреи принадлежат к итальянской расе. Они итальянские евреи.

— Уже нет. — Тино приподнял бровь. — Так написано прямо в манифесте. Такова позиция партии на сегодняшний день. Манифест не стали бы публиковать без одобрения партийных шишек из Палаццо Венеция.

— Но ведь это невозможно, — отшатнулся Марко. — Дуче никогда бы так не поступил. Евреи всегда считались итальянцами. Иначе и быть не могло.

— Все меняется, Марко. — Тино бросил на него предостерегающий взгляд. — Вот что Джузеппе пытается тебе сказать.

Его приятель нахмурился, читая дальше.

— Подождите, я почти закончил. Тут говорится: «Евреи — это единственный народ, который никогда не ассимилировался в Италии, поскольку он состоит из неевропейских расовых элементов, абсолютно отличающихся от тех, что породили итальянцев».

— Неправда, — возразил сбитый с толку Марко. Он знал: Сандро от этой статьи придет в ужас. — Евреи от нас ничем не отличаются. Они родились в Италии. Они такие же итальянцы и европейцы. Да мой лучший друг — еврей.

— Хватит, Марко, — понизил голос Тино. — Ты бы об этом помалкивал, capisce[80]?

— Он прав, Марко, — посмотрел на него Джузеппе и поджал губы.

— Ну ладно, покончим с политикой. — Из благоразумия Марко предпочел взять себя в руки. — А не съездить ли мне за biscotti для нас? Я знаю одну отличную пекарню. Что скажете?

— Отличная мысль, — закивал Тино.

— Согласен! — просветлел Джузеппе.

— Пойду за велосипедом, — сказал Марко и вышел.

На самом деле Марко, воспользовавшись этим предлогом, покатил к Сандро — с дюжиной анисовых biscotti в рюкзаке. Гетто находилось в нескольких минутах езды от Палаццо Браски, так что Марко надеялся застать Сандро до того, как друг уйдет в Ла Сапиенцу. Он въехал в гетто с северной стороны, оттуда было ближе к дому Сандро. Шины велосипеда подпрыгивали на булыжниках; наконец Марко добрался до Пьяцца Маттеи, где стояла группа мужчин: они с газетами в руках обсуждали манифест. Марко узнал пожилого синьора Нардуно и ingegnere[81] Ротоли, которые были так расстроены, что едва его заметили.

Марко сочувственно на них посмотрел. Его испугала мысль о том, что некие так называемые расовые ученые росчерком пера вдруг решили, что итальянские евреи отныне — не итальянцы. Оставалось лишь надеяться, что Дуче этот манифест не признает.

Он спрыгнул с велосипеда и посмотрел на дом Сандро: ухоженный фасад цвета охры, ставни — обычные, темно-зеленые. Это был один из самых красивых домов на этой тихой, опрятной площади, где летом царила приятная тень, а в центре возвышался элегантный Fontana delle Tartarughe — фонтан с четырьмя черепахами на вершине белой мраморной чаши. Из носиков, журча, били струи воды, все еще берущей начало в древнеримском акведуке Acqua Vergine[82], и ее прохладные брызги висели в воздухе.

— Сандро! — крикнул Марко открытому окну, как делал всегда, и тут же показалось лицо друга.

— Я сейчас!

Марко прислонил велосипед к стене, и через пару минут из дома появился Сандро, одетый для университета — в белой рубашке, коричневых брюках и кожаных туфлях. Друзья тепло поздоровались, а затем Марко спросил:

— У тебя есть время поговорить? Я смылся с работы, чтобы с тобой повидаться.

— Конечно. — Сандро указал на фонтан, и они уселись на бортике — тоже как всегда.

— Держи, у меня тут biscotti. — Марко достал из рюкзака коробку и открыл, в воздухе поплыл свежий запах печеного аниса. Он вручил печенье Сандро. — Видел в газете «Манифест»?

— Да, это ужасно. Оскорбительно. — Сандро нахмурился, поджав губы. — Я итальянец, плевать, что они там утверждают.

— Ну конечно, итальянец. — Марко сначала тоже хотел взять печенье, но у него вдруг пропал аппетит. Больно было видеть страдания Сандро.

— Там ведь даже нет никаких научных исследований. По крайней мере, подтвержденных фактами.

— Знаю, все это лишено смысла. Не вынесу, если это произойдет с тобой и твоей семьей, да с кем угодно в гетто. Хочется верить, что все это отменят.

Сандро медленно выдохнул.

— Отец тоже так думает. Говорит, это чистая пропаганда, но меня тревожит, что Муссолини становится все больше похож на Гитлера.

— Он не уподобится ему. — К самой этой мысли Марко питал отвращение. — Мы не уподобимся.

— Отец говорит, в «Манифесте» ничего не сказано о евреях-фашистах. Он считает, для нас сделают исключение.

— Но там и об этом не сказано.

— Да, но отец говорит, документ не имеет законной силы. Ты же знаешь, какой он, всегда ищет разумное объяснение. Любит делать хорошую мину при плохой игре и надеяться, что пронесет. — Сандро покачал головой, жуя печенье.

— Так что мы можем сделать?

— Ничего. — Сандро отвел взгляд, у Марко за друга разболелось сердце.

— Все отменят. Ты — итальянец, вот и все.

— Это… это же антисемитизм. — Сандро замолчал, а это слово будто всей тяжестью рухнуло между ними. Марко ощущал его вес, хоть и не был евреем.

— Именно так. Если я узнаю на работе какие-то новости на этот счет, обязательно сообщу.