Подходящая форма.

Голос… снова этот голос. Глубокий, вибрирующий, словно проникающий в самую суть моего существа. В моей… голове? Чей он? Мой? Нет… чужой. Но… я его слушаю.

Нужна… новая оболочка.

Сильнее.

Больше.

Пересекаю дорогу, чуть не попав под колеса проезжающего мимо автомобиля. Водитель сигналит, гневно кричит что-то мне вслед. Не обращаю внимания. Впереди… вижу их. Женщина. Молодая. Велосипед. Ребенок. Маленький. Пухлый. Розовый.

Мать отходит… Тело осталось одно, без защиты.

…Да… он… подходит…

…Идеально…

В глазах вспыхивает красный огонь. Тело напрягается, каждая мышца дрожит от предвкушения. Из груди вырывается низкое, утробное рычание. Еще мгновение – и я срываюсь с места. Молниеносный бросок. Острые клыки. Крики. Всё происходит как в тумане, словно кто-то нажал на кнопку ускоренной перемотки.

…поглотить… изменить… стать… сильнее… больше…

Клыки встречают неожиданно слабое сопротивление. Хруст ломких костей. Пронзительный крик – и теплый, соленый вкус крови заполняет пасть.

Нет! Прекрати! Что ты делаешь?! Внутри всё кричит, бьется в агонии. Но этот голос… мой голос… тонет в ревущем монстре голода, захватившем мой разум.

…Это не я…

это… ОНО …

его желание…

его сила…

Пытаюсь вырваться из-под контроля, но не могу. Тело движется само, подчиняясь чужой, темной воле.

…Боже, помоги…

останови меня…

Но голос тонет в вихре чудовищного голода, в пульсирующей темной энергии, вырывающейся изнутри. Темные нити вырываются наружу, опутывают маленькое тело, вгрызаются в нежную кожу. Рву плоть, не чувствуя ни боли, ни сожаления. Только жгучую, всепоглощающую жажду.

Темные нити пульсируют, сжимаясь все туже. Тело ребенка искажается, расплывается, словно восковая фигурка в пламени. Остается лишь пустая одежда и энергия. Чистая, яркая, слепящая. Она втекает в меня мощным потоком, обжигая, разрывая изнутри.

Выбежала мать. Увиденное парализовало её. Большая чёрная собака, прижавшая её ребёнка к земле… Кровь… разорванная одежда… Мир вокруг померк, звуки слились в неразборчивый гул. Страх, ярость, ненависть – эти чувства накатили на неё одновременно, душащей волной, отнимая дар речи и способность двигаться. Но материнский инстинкт оказался сильнее ужаса. Она бросилась вперёд, спотыкаясь, задыхаясь от крика, застывшего в горле.

Но преодолев парализующий страх, за доли секунд добравшись до места, где ещё мгновение назад видела собаку, не обнаружила её. Сын сидел на земле, в порванной, окровавленной одежде, бледный, словно полотно. Его кожа слабо сияла чем-то едва уловимым. На лице застыло выражение дикого ужаса и недоумения. Нападавшего не было. Лишь тонкий слой пепла кружился вокруг ребёнка, оседая на траву. И кровь. Много крови.

Мать бросилась к «сыну», прижала его к себе, целуя в макушку.

– Мама…, – прошептали чужие губы. Женщина не заметила ни странного блеска в глазах «ребенка», ни неестественной жесткости его движений. Не почувствовала исходящего от него холодного, чуждого запаха. Она была слишком счастлива, что ее малыш цел.

А внутри… внутри новой оболочки бился ужас.

…Что я сделал…

…Боже…

…что я сделал…

Оболочка приемлемая…

Мысленно я кричал. Но этот крик – жалкая трещина на монолите чужой воли, чужой силы, чужой сущности. Темная волна захлестывала его, стирая последние осколки личности, воспоминаний, самого себя.

Я… исчезаю…

И вместе с ним угас и ребенок. Его собственное «я», его маленькая жизнь, его мысли и чувства – все поглощалось ненасытной пустотой, заполнявшей теперь это тело.

Пустота внутри утихла. Голод исчез. Голос замолк.

Остался… просто ребенок. С пустыми, распахнутыми от страха глазами. Он не помнил, кто он.

…Я… не помнил, где я. Не помнил ничего. Ни матери, ни дома, ни себя. В моей голове тишина.

Я просто стоял. Маленький, потерянный в огромном, непонятном мире. И дрожал. От холода. От страха.

"Твою ж мать! Что это было?! П-почему я тут лежу... что здесь произошло?" — воскликнул Кирилл, больше про себя, чем вслух. Ощущая лишь детское непонимание и отрешенность, он осматривал плац. Всего мгновение назад, как ему казалось, он был здесь с одноклассниками, тренировался, строил мелкие планы о том, как напакостить или нашкодить очередному младшекласснику, завоевывая авторитет среди других ребят. Но сейчас перед ним было не привычное поле для занятий, а пространство, усеянное едва шевелящимися телами.

Дети вокруг уже потихоньку приходили в себя: кто-то начинал шевелиться, неуверенно оглядываться по сторонам. Кто-то тут же впадал в панику, кто-то отрешенно уставился в пол, а кто-то ещё оставался без сознания.

Кирилл снова осмотрел всё вокруг, теперь уже более цепким взглядом, выискивая детали и пытаясь осознать происходящее. Ему необходимо было понять, что случилось и почему здесь нет... ну, хотя бы взрослых.

Сам он пока не спешил вставать: повезло, что не придавил никого сам, и его тоже не задело. Из своего положения лёжа он медленно перевел взгляд со стены бункера на толпу сгрудившихся детей.

И наконец, Кирилл повернул голову, устремляя взгляд вглубь плаца...

– БУЭ, ГЛ... – Увиденное вызвало почти физическую реакцию. При виде десятков раскуроченных, окровавленных взрослых тел, разбросанных по всей площади плаца, он едва сдержал рвотные позывы.

Многие тела были укутаны в глубокие балахоны или капюшоны, скрывавшие лица и руки. На одежде виднелись темные, запекшиеся пятна крови. Рядом лежали и тела сопровождающих – множество тел сотрудников полигона. Всех "наших", без исключения, объединяла одна жуткая деталь, которую Кирилл заметил сразу: единственная рана на груди, прямо около сердца. Это выглядело как след от глубокого, пронизывающего удара острым предметом. Кирилл видел такое у себя на пятках, когда не везло наступить на старый гвоздь на какой-нибудь забытой стройке, но здесь ранение гораздо больше.

Шок и ужас от этой картины были почти невыносимы, но сквозь них пробивалось и что-то другое. Исчезновение взрослых, тех, кто всегда был главным и устанавливал правила, создало не просто пустоту, а жуткий вакуум. И в Кирилле, привыкшем в своем маленьком мире добиваться признания и места под солнцем, пусть и не лучшими способами, это породило странную смесь страха и острого желания понять, что же произошло. Потребность действовать, осмотреться – она нарастала, вытесняя оцепенение.

Взрослых не было. Значит, самыми старшими здесь теперь были они – дети его возраста, он и еще десяток других. Но быстрый взгляд показал: никто из них не спешил подняться или начать действовать. Они лежали так же оцепеневшие или испуганные. Даже этот Пылаев... он тоже оставался недвижим.

Среди нарастающего ужаса и хаоса, в сознании Кирилла внезапно и четко оформилась мысль: если нет взрослых, кто-то должен взять себя в руки и позаботиться о мелких. Недавний задира, стремившийся лишь утвердиться за чужой счет, теперь, столкнувшись с истинным кошмаром и полным вакуумом власти, почувствовал импульс иного рода. Возможно, это была извращенная форма его прежнего стремления быть значимым, или просто инстинкт самосохранения, подсказывающий, что выживать проще в организованной группе. Мотивация была сложна, но решение стало непреложным.

Он резко поднялся. Но быстрое движение отозвалось в голове оглушающей слабостью. Мир перед глазами на мгновение затянуло рябью, появились темные плывущие точки, и голова закружилась так сильно, что пришлось замереть, цепляясь взглядом за землю.

Постояв так пару секунд, он мысленно упрекнул себя за неосторожность, вдохнул и медленно выдохнул. Головокружение отступило, и теперь, стоя, он смог охватить взглядом гораздо большее пространство, пытаясь осмыслить увиденное и понять, что делать дальше. Он не был ни стратегом, ни спортсменом, ни знатоком поведения в чрезвычайных ситуациях. Но кое-какие знания все же имелись. Возможно, они отложились из рассказов отца, который был офицером, а возможно – из обязательных школьных уроков.