Судебномедицинский эксперт на поставленные Комаровым вопросы дал ответ, что «кровоизлияние под мягкую мозговую оболочку гражданина Потапова произошло от очень сильного удара в верхнюю часть шеи сзади каким-либо тупым твердым предметом». Предметом, а не кулаком.

Потом из допросов свидетелей выяснилось, что Потапов в свое время ухаживал за Катей и она будто бы даже собиралась выйти за него замуж, да раздумала — пристрастие Потапова к водочке ее отпугнуло. Отношения у них с Потаповым сохранялись довольно странные — Катя уже познакомилась с Акимовым, однако продолжала ходить с Потаповым в кино и на танцы.

В таком вот клубке и приходилось нам разбираться. А если ко всему прочему прибавить, что у Акимова изъяли пятисотграммовую латунную гирьку, то, объективно говоря, положение складывалось не в пользу Акимова.

Появился Пека.

— Разрешите, — говорит, — доложить, товарищ комбриг?.. Можете записать Акимова в кандидаты на долгую отсидку. Нашли отпечатки его пальцев на гире. Правая рука. Три пальца. Мамаша жены Акимова утверждает, что гирю использовали как пресс для бумаги и из комнаты не выносили. А нашли ее, как вы знаете, в его кармане... Что вы, товарищи, молчите?

А что скажешь? И так скверное положение у Акимова, а после пекиных новостей и совсем уж стало отвратительным. Как ни кинь, а косвенно подтверждалась версия о ссоре на почве ревности. Штришок за штришком ложились в ряд. Скрыл судимость. О прежних отношениях жены и покойного не мог не знать. Говорит, что ударил кулаком, а экспертиза утверждает, что ударил тупым предметом. Гирька вот нашлась совсем не там, где лежала в обычное время. Факты...

А в противовес им нет ничего. Или почти ничего... Приезжали ко мне товарищи его по цеху. Плохого не сказали, но и особенно хорошего тоже не принесли. Мало, говорят, его знаем, а так — парень спокойный, тихий. Водки в рот не берет, хотя во всем остальном человек компанейский... Соседи, так те определенно на стороне Акимова. В один голос твердят, что ни с кем он не ссорился; наоборот — помочь всегда всем был готов, и с Потаповым вроде бы уживался мирно.

Таков акимовский актив. Решил я запросить характеристику на него из части, где он служил, но уже когда писал запрос, подумал, что вряд ли прибавит он что-нибудь новое к делу.

Подошла ко мне Мария Федоровна, руку на плечо положила и тихонько спрашивает:

— Что, плохо? Плохо для Акимова, а? Скажите же, Сергей Саныч, миленький...

— Плохо, — говорю.

Отошла. Села бочком на стул, губы кусает.

— И все-таки, — говорит, — что-то здесь не то! Не было здесь ревности. Не в ней суть. Фактов у меня нет, но сердцем чувствую: если и лжет нам Акимов, то не в главном.

Что ж, думаю, примем во внимание и твое сердце. Хотя это и не аргумент, но вообще интуицию со счетов сбрасывать я не намерен. Ведь что такое — интуиция? Образно говоря — умение видеть второй план какого-нибудь явления. Не только оболочку, а сквозь нее — ядро. Именно — сквозь нее... А пока, думаю, допросим еще раз Акимова. В свете новых данных.

Привезли Акимова. И опять полезла мне в глаза латка эта на левом рукаве его пиджака. И хочу, да не могу не глядеть на нее. И, представьте, видится в аккуратненьких ее стежках какая-то едва уловимая связь с убежденностью добрейшей Марии Федоровны в отсутствии ревности и прочих отягчающих обстоятельств в поведении Акимова во время драки... Тьфу, думаю, прямо-таки наваждение какое-то! А тут еще вспомнились мне Катины глаза при неловком нашем прощании, и чувствую я, что начинаю размякать. Сидит передо мной убийца, а я, следователь, не ощущаю к нему никакой такой неприязни или брезгливости.

Отвел я, наконец, глаза от этой самой латки, и говорю, придав голосу строго служебную интонацию.

— Скажите, Акимов, чем вы ударили Потапова?

Поднял он на меня глаза, а в них и боль, и испуг, и усталость, и отчаяние, и надежда — черт знает какая гамма переживаний отражена.

— Кулаком, — отвечает.

— Точно помните, что кулаком?

— Точно...

— Подпишитесь, — говорю. — Кстати, зачем вы дома гирьку хранили?

Удивился.

— Гирьку?.. Ах, эту! Мы же ей, — говорит, — бумаги прижимали, на письменном столе...

— В комнате? — спрашиваю.

— Конечно. Она всегда там лежала. Еще до меня...

— Хорошо. Подпишитесь.

И смотрю на него в упор.

— А теперь, — говорю, — объясните: каким образом гирька эта... Вот она, посмотрите... Так вот, каким образом очутилась она после драки у вас в кармане, если лежала, по вашим словам, в комнате?

Пожал Акимов плечами.

— Не знаю... Хотя, постойте... Вот как было: я собрался на работу и вспомнил, что в коридоре полочка, на которой телефон стоит, отстает от стены. Я и прибил гвоздь этой гирькой... И в карман сунул, механически... Правильно... А потом с Потаповым встретился, и мы подрались... А что такое?

— Сейчас узнаете, — говорю. — А пока подпишитесь.

Чтоб не дать ему возможности потом ссылаться на неточности в протоколе, решил я с самого начала давать ему каждый его ответ на подпись.

— Дело, — говорю, — в том, что по заключению экспертизы убит Потапов не кулаком, а тупым предметом. Акт я вам дам для ознакомления. Кроме того, по странному совпадению, гирька в день убийства оказалась не на месте, и эксперты нашли на ней отпечатки ваших пальцев... Не перебивайте!.. При первом допросе вы ни слова не сказали о том, что забивали гирькой гвоздь. Даже о намерении таком не упомянули.

Медленно я все это сказал, и слежу за Акимовым, за лицом его. И вижу, как начинает прыгать у него нижняя губа. Заметно так прыгает. А на шее жилка бьется — часто, сильно. И почти реально увидел я вдруг, как бьется в мозгу Акимова лихорадочная мысль о том, что попался он. Вижу: пытается он справиться с собой, заставить себя успокоиться и — не может. Облизнул губы.

— Всё... — говорит.

— Что — всё?

— Мне, — говорит, — конец...

И смотрит куда-то поверх моего плеча.

— Так чем же, — спрашиваю, — вы ударили Потапова? Отвечайте, Акимов!

Рванулся. Со стула привстал.

— Кулаком! — кричит. — Жизнью вам клянусь, что я его кулаком ударил!.. Врет ваша экспертиза!.. Не хотел я его убивать... Он же меня в глаз ударил, а я его по шее. Ну, чем я вам докажу?!

Прокричал он это и сгорбился. Глаза закрыл. А крик его словно бы продолжает в воздухе висеть. Напряженный, злой крик. С отчаянием... Услышав такой, впору поверить, что не виноват человек... Так-то оно, думаю, так, но мне сейчас не крик твой нужен, а объяснение.

— Добро, — говорю. — И последнее: зачем вы скрыли судимость? Отвечайте!

Отвернулся. Молчит. Злость меня взяла. Эх ты, говорю ему мысленно, ну что ты руки опустил? Неужели не понимаешь, что тебе не молчать, а защищаться надо?

— Хватит, — говорю. — Подпишите протокол и можете возвращаться в камеру. И подумайте получше, что сказать в следующий раз, чтобы опять не провраться.

На этом и закончил допрос.

Было что-то не совсем обычное в том, с каким упорством цеплялся Акимов за порочную свою версию об убийстве невооруженным кулаком. Пека побывал у него в тюрьме (к тому времени Акимова перевели туда) и вернулся раздраженный.

— Ну, знаете, — рассказывает, — впору руками развести. Я ему в самой популярной форме изложил теорию о косвенных уликах, и вроде понял он все. Так как же, спрашиваю, будете говорить правду? Отвечает, что будет. Чем, спрашиваю, ударили? Молчит. Так все-таки, чем? Хоть режьте, говорит, — кулаком!.. Прямо из себя меня вывел. Да вы, говорю, понимаете, что запирательство вас не спасает? Вот акт судебномедицинской экспертизы, вот протокол изъятия гири. Они же вас кругом уличают! Так знаете, Сергей Александрович, что он мне ответил? Идите вы, говорит, к чертовой бабушке! И еще кое-что подзавернул, такое, что в протокол не записывается. Я, говорит, правду сказал, и вы на меня не жмите! А судимость, говорит, верно, скрыл — не хотел о прошлом вспоминать...