— Пошёл ты, — обиделся Гурудзи. — Я тебе тут душу изливаю.

Выяснилось, что никто моего друга не бил. Его новая подвыпившая компания принялась убеждать его, что с Химефу всё далеко не так радужно, как он себе представляет, и что она — местами вовсе не та, за кого себя выдаёт. Когда ситуация начала накаляться, к чему сараримены были вовсе не готовы (что неудивительно: переубедить Гурудзи было непосильной задачей даже для меня), кто-то предложил выйти на улицу, остыть и продолжить дискутировать о том, кто из айдору всех милее. Но спокойно вернуться с улицы им не удалось, потому что в соседнем ресторане выпивала тусовка сакуристов, которые громко распевали корпоративный гимн, перемешивая его воплями «Сакура-сан лучше всех!». Гурудзи хватило выдержки не пойти в их сторону, чтобы начать выведывать про Химефу и у них тоже, но едва он двинулся назад в ресторан, как один из подвыпивших продюсеров завопил:

— Эй, монах! Монах, иди сюда! А ну выдай нам благословение!

Разумеется, Гурудзи тут же почувствовал запах наживы, и отправился к тусовке сакуристов. Распевая молитвы, он вращал чётки над головой и двигался в священном танце, и, закончив наспех выдуманный ритуал, выудил из кармана бумажные печати-обереги от злых духов, заломив за каждый по сотне йен. Пьяные сакуристы принялись осыпать Гурудзи деньгами, и их костюмы тут же превратились в лоскутное одеяло из иероглифов. Наконец пришла очередь взрослого хафу, источающего запах одеколона. Гурудзи осмотрел его с ног до головы и объявил:

— Французам вдвое дороже.

Тот принялся возмущаться, но прогнивший монах стоял на своём, и даже принялся размахивать у него перед глазами листочками, на которых были начертаны благословляющие иероглифы. Перемежая японские ругательства с иностранными, сакурист потребовал у Гурудзи объяснений, чем только лишь раззадорил моего друга, и он объявил, что скорее небо упадёт на землю, чем он сделает скидку неверующему.

— Тогда он сказал что-то вроде «Okay, boya, your ass is mine now», и бросился на меня, — закончил Гурудзи и удручённо добавил: — Ты не представляешь, как я жалею, что не оторвал поганому иностранцу мерзкую бородавку на шее. Если бы мой старик увидел, что я не сумел заблокировать тот деревенский удар, он бы отправил меня пешком на Хоккайдо.

Внезапно пазл в голове у меня сложился: я понял, что Гурудзи встретил того самого хафу, с которым у меня произошла очная ставка на съемках клипа пару дней назад.

— А зачем ты назвал его французом? — спросил я. — На вид он наполовину американец.

— Приличный человек в сортах гайдзинов не разбирается, — ответил Гурудзи, разглядывая в зеркало фингал. — Пойду-ка я спать.

Первая рабочая неделя меня измотала настолько сильно, что я тут же заснул и проспал почти сутки. Проснувшись на следующий день в восемь вечера, я понял, что выдержанный режим дня, которым я гордился, улетел куда-то в бесконечность и возвращаться не собирается. Гурудзи исчез, оставив мне сообщение о том, что срочные дела вновь требуют его присутствия в храме, и оставил меня наедине с мыслями о том, как жить дальше. Новых идей у меня не было, зато в воскресенье ближе к вечеру я получил сообщение от Намии:

«Восемь утра, главное здание Химада. 52 этаж. Не вздумай опоздать».

Я вышел из дома ровно в шесть сорок пять; путь до офиса занимал меньше часа, но я решил твёрдо решил не давать Намии ни малейшего повода обвинять меня в нарушении дисциплины. Идею поймать такси и доехать до офиса с комфортом я гневно отмёл, прикинув, сколько это будет стоить, и решил подойти к проблеме креативно — отправился на дальнюю половину станции метро Китасандо, где под кафельным потолком горела надпись «Вход в вагон только для женщин». Я прикинул провернуть любимую фишку всех озабоченных школьников — смешаться с толпой и проехать в относительном комфорте, ощупывая женские бёдра — пусть мне и намнут бока, но хотя бы не придётся всю дорогу нюхать дешёвый одеколон офисного планктона. Едва я подошёл к линии, разделявшей два пассажирских потока, как ощутил уколы укоризненных взглядов, вонзавшиеся ко мне в спину почти с физической остротой, затем от меня попятилась какая-то дура с сумочкой. Трое школьниц с рюкзаками шарахнулись в сторону, чуть поодаль кто-то вскрикнул, и я краем глаза заметил, как по толпе пробежало какое-то волнение; над толпой поплыла полицейская фуражка, и я тут же юркнул назад в толпу, натянув самый глупый вид, на который только был способен.

Я прибыл к зданию офиса ровно в семь тридцать пять. Стеклянная громада небоскрёба разительно контрастировала с небольшим кирпичным зданием, где ютилась Shining Star. Я вдруг ощутил укол зависти по отношению к тем, кому доводилось работать в таком приятном месте. Впрочем, грустил я недолго: когда я вошёл внутрь, охранник сообщил мне, что в здании поломалась электросеть. Огромная надпись «HiMaDa» грустно мерцала в потемневшем холле. Я приготовился к худшему, и ощущение меня не подвело: над лифтом висела криво написанная от руки табличка с надписью «Лифты не работают». Я тут же выхватил из кармана телефон и написал Намии: «Встреча не переносится?», и через секунду мне прилетел ответ: «Я уже на месте. Опоздаешь — уволю». Проклиная концепцию чёртовой пунктуальность, я выведал, где находится лестница, и полетел наверх, на пятьдесят второй этаж.

Первые пять этажей я пролетел легко вместе с толпой вальяжно поднимающихся клерков. К десятому этажу толпа поредела, а я почувствовал, что задыхаюсь, а к девятнадцатому я остался в одиночестве и ощутил, что туфли вдруг стали весить по несколько килограммов каждый. На тридцатом этаже тело перестало меня слушаться. Я опустился на ступени, хватая воздух изголодавшимся ртом, вытер глаза от заливающего их пота и взглянул на часы: семь сорок восемь. Волевым усилием я принял решение потратить две минуты на отдых, затем поднялся и поскакал наверх с отчаянием обречённого на казнь. Я поднялся на пятьдесят второй этаж, трясущимися руками набрал на телефоне «Тут» и свалился на холодный бетон. В лёгких бушевал пожар. Смартфон в кармане разрывался от звонков, но мне не хватало сил пошевелить даже пальцем. Когда я пришёл в себя, то увидел восемь пропущенных звонков от Намии.

— Ты уволен, — сообщила она, когда я наконец отдышался и смог ей позвонить. — Мы тебя уже десять минут ищем.

Задыхаясь от несправедливости, я спросил, каким образом они сумели подняться наверх раньше меня, на что моя начальница удивлённо сказала, что никто никуда не поднимался, а она вместе с Ю-тян прямо сейчас стоят у входа в здание. Я в красочных выражениях обрисовал ей ситуацию с лестницей. Намия-сан удивлённо замолкла, затем потребовала прислать ей фотографию на фоне номера этажа. Я выполнил её просьбу, сопроводив свою взмыленную физиономию неприличным жестом (в кадр я его благоразумно показывать не стал). Через несколько минут мне пришло сообщение:

«Ждём в кафе Химицу в соседнем здании. Приходи, когда приведёшь себя в порядок».

Я потратил двадцать минут на то, чтобы умыться и привести растрёпанные волосы мало-мальски в порядок. Мимолётно я понадеялся, что в здании Химада-груп окажется хранилище костюмов или хотя бы примерочная, но, как назло, каждая из дверей вела в офис, где не наблюдалось ничего, кроме цветка, компьютера и тонны пыльной бумаги. Я написал Гурудзи, чтобы тот притащил мне какой-нибудь костюм и со спокойствием обречённого на казнь отправился в обратный путь с пятьдесят второго этажа.

В холле обнаружилось, что техники починили электропроводку, и толпы офисных работников медленно тянулись наверх; как ни странно, данная новость меня даже не расстроила. До кафе я дополз почти в девять утра, совершенно не чувствуя под собой ног, плюхнулся в стул и жестом позвал официанта — принести чего-нибудь мятного; сердце колотилось столь бешено, что пить кофе я посчитал самоубийством.

— Десять очков Гриффиндору, — сказала Намия, смерив меня взглядом, в котором я почувствовал небольшой оттенок уважения. — Принцип «вначале думай, а потом делай» явно к тебе не относится. Ты что, всерьёз решил, что я полезу на пятьдесят второй этаж по лестнице?