Эмоции сменялись на лице Холода слишком быстро, чтобы я успела за ними проследить. Наконец он опустил голову.

– Я никогда не пожелаю зла Мередит.

Я сделала шаг вперед и коснулась его руки. Прикосновение заставило его взглянуть на меня. Его глаза были полны такого страдания, что я поняла – Холод меня ревнует. Как бы я к нему ни относилась, он еще не имел права так ревновать меня. Пока нет. Хотя я осознала с изумлением, что мысль о том, чтобы больше никогда не держать его в своих объятиях, была очень болезненной. Я могла справиться с тянущим чувством потери не больше, чем он – с ревностью.

– Холод… – начала я, и не знаю, что бы я сказала, потому что из спальни послышался резкий звон. Как будто кто-то взял нежный звук серебряных колокольчиков и превратил его в сигнал тревоги. От этого звука мой пульс ускорился, и нехорошо ускорился. Я выпустила руку Холода. Мы стояли, глядя друг на друга, пока Дойл и Рис двинулись в спальню.

– Мне нужно идти, Холод. – Я начала было извиняться, но передумала. Он не заслужил извинений, а я их не задолжала.

– Я с тобой, – сказал он.

Я расширила глаза.

– Я сделаю для моей королевы то, чего не сделал бы ни для кого другого.

И я в этот момент знала, что он не имел в виду Андаис.

Когда мы с Холодом вошли в комнату, Дойл стоял коленями на винного цвета простынях, разговаривая с зеркалом.

– Я открою вид на комнату, как только войдет принцесса, королева Нисевин.

В зеркале клубился туман. Я проползла по постели, так что Дойл оказался за моей спиной и чуть сбоку. Рис сидел позади нас обоих, у изголовья, зарывшись в подушки винного, пурпурного, ярко– и бледно-розового и черного цветов. Не знаю наверняка, но он казался обнаженным под парочкой продуманно размещенных подушек. Понятия не имею, как он сумел так быстро раздеться.

Холод полуприсел-полуулегся на постели сбоку и сзади меня, так что я оказалась между ним и Дойлом.

Дойл повел рукой, и туман рассеялся. Нисевин сидела в изящном деревянном кресле, вырезанном так, что ее крылья свободно проходили сквозь прорези в спинке. Почти треугольное личико было белокожим, но не той белизны, как у меня, Холода или Риса, – в ней улавливался серый оттенок. Светло-пепельные локоны завивались аккуратными кольцами, как у старинных кукол. Крошечная корона удерживала кудри над лицом, сияя ледяным огнем, как могут сиять только бриллианты. Платье – белое и струящееся. Свободная одежда могла бы скрывать очертания ее тела, вот только была совершенно прозрачной – так что видны были маленькие остренькие груди, почти болезненная хрупкость ребер, изящные скрещенные ножки. На ногах были домашние туфельки, на вид – сделанные из розовых лепестков. У ножки кресла сидела белая мышь, казавшаяся рядом с Нисевин размером с немецкую овчарку. Королева гладила ее шерстку между ушей.

Троица фрейлин стояла позади кресла, каждая в платье под цвет крыльев: алое, как роза; желтое, как нарциссы; и лиловое, как ирисы. Волосы у них были черные, золотистые и каштановые соответственно.

Нисевин явно дольше и тщательней выстраивала свой антураж, чем мы.

Я почувствовала себя серенькой мышью в моем деловом костюмчике. Но не слишком распереживалась. В конце концов, это был деловой звонок.

– Королева Нисевин, как любезно с твоей стороны ответить на наш зов.

– По совести, принцесса Мередит, три месяца уж минуло, как ожидаю я твоего зова. Твое пристрастие к зеленому рыцарю при дворе хорошо известно. Я в высшей мере удивлена, что тебе понадобилось времени столь много, дабы воззвать ко мне.

Она очень строго соблюдала формальности. Я осознала, что формальной была не только манера речи. Она была в короне – на мне короны не было, пока не было. Она сидела на своем троне, а я – посреди едва разобранной постели. За ней, будто молчаливый хор в греческом театре, стояли фрейлины. И мышь, не забудьте мышь! У меня были только Дойл и Холод по обе стороны и Рис, закопавшийся в подушки позади. Нисевин пыталась поставить меня в невыгодное положение. Ну-ну.

– Честно говоря, мы искали помощи целителей из мира смертных. Лишь недавно нам пришлось признать, что обращения к тебе не избежать.

– Это чистое упрямство с твоей стороны, принцесса.

– Возможно, но теперь тебе известно, зачем я к тебе взываю и чего желаю.

– Я не из богинь, что свершают желания, Мередит. – Она опустила мой титул – преднамеренное оскорбление. Прелестно. Мы обе можем не стесняться.

– Как тебе угодно, Нисевин. В таком случае ты знаешь, чего я хочу.

– Ты хочешь лекарства для своего зеленого рыцаря, – протянула она, ведя рукой по розовому краю мышиного уха.

– Да.

– Принц Кел очень настаивал на том, чтобы Гален оставался нездоровым.

– Ты как-то сказала мне, что принц Кел еще не правит Неблагим Двором.

– Это верно, но совсем еще не ясно, проживешь ли ты так долго, чтобы стать королевой, Мередит. – Она снова не употребила титул.

Дойл подвинулся от меня к Рису, подставив ему спину. Он рассчитал движение так, чтобы по-прежнему находиться на краю кровати – на пределе моего периферийного зрения, но вполне в поле зрения королевы. Будто сговорившись с ним заранее, Рис поднялся из подушек на колени, предъявив всем свою наготу. Он перебрал руками длинную косу Дойла до ее кончика и принялся развязывать скреплявшую ее ленту.

Глаза Нисевин стрельнули мне за спину, затем вновь вернулись к моему лицу.

– Чем они заняты?

– Готовятся в постель, – ответила я, хотя и не была на сто процентов в этом уверена.

Изящные пепельные бровки насупились.

– Сейчас… сколько?.. девять часов там, где вы находитесь. Слишком ранний вечер, чтобы тратить его на сон.

– Я не сказала, что мы собрались спать. – Мой голос оставался спокойным.

Она вздохнула так глубоко, что я заметила, как поднялась и опала ее худенькая грудь. Она попыталась удержать внимание на мне, но ее взгляд то и дело перебегал на мужчин. Рис расплетал толстую косу Дойла. До сих пор я лишь однажды видела волосы Дойла распущенными. Только однажды они живым темным плащом укрывали его тело.

Нисевин исподтишка глазела на них, обращая на меня очень немного внимания. Не знаю точно, что ее занимало больше – волосы Дойла или нагота Риса. Сомневаюсь, что нагота, потому что это не такое уж необычное зрелище при дворе. Впрочем, она могла оценивать рельефные мускулы на животе Риса или то, что находилось прямо под ними. Холод сел, снял пиджак и начал стаскивать наплечную кобуру. Ее глаза метнулись к нему.

– Нисевин, – тихо позвала я. И повторила ее имя дважды, прежде чем она все же взглянула на меня. – Как мне излечить Галена?

– Нет уверенности, что ты станешь королевой, а если королем станет принц Кел, он затаит зло на меня за помощь тебе.

– А если я стану королевой, я затаю зло за то, что ты мне не помогла.

Она улыбнулась.

– Значит, я оказалась меж двух огней. Что ж, я помогу тебе ныне, поскольку я помогла Келу ранее. Это уравняет весы.

Я вспомнила крик Галена и боль в его глазах во все последние месяцы и подумала, что весы это все равно не уравняет. Если она исправит то, что она сама и разрушила, это и близко не возместит ущерб. Но мы занимались политикой фейри, а не психоанализом, так что я ничего не сказала. Молчание – не ложь. Грех умолчания, но не ложь. По нашим правилам, утаивать можно столько, сколько тебе удастся.

– Как можно вылечить Галена? – спросила я.

Она покачала головой, так что локоны запрыгали, и световые блики заиграли, отражаясь от короны.

– О нет, сперва обсудим плату. Что дашь ты мне за исцеление зеленого рыцаря?

Холод и Дойл почти одновременно выросли за моей спиной.

– Ты приобретешь расположение королевы неблагих, и этого довольно, – сказал Холод голосом холодным, как его имя.

– Она еще не королева, Убийственный Холод. – Тон Нисевин был полон ледяной ярости. В нем чувствовался отголосок старой вражды. Личной вражды с Холодом?