В 1702 году происходят открытие «мощей» Андрея и его канонизация. Мы не знаем, каковы были мотивы этого акта. Но примечательно, что канонизация Андрея происходит в эпоху Петра Великого. Может быть, облик крутого и властного владимирского князя вызывал симпатии Петра.

Вплоть до канонизации Андрея в 1702 году он не удостоился и Жития. Ссылки Густынской летописи XVII века на Житие Андрея имеют в виду летописную «Повесть» о нем^{373}. На ее же основе было составлено между 1702 и 1708 годами новое, не имеющее никакой исторической ценности Житие, сочетавшее данные из «Повести» о смерти Андрея и «Сказания о чудесах Владимирской иконы» с новыми домыслами^{374}.

Канонизация Боголюбского выдвинула необходимость икон нового святого. Однако источники, современные Андрею, не оставили ни одного штриха, который позволил бы судить о его внешности, а миниатюры лицевых рукописей XV–XVI веков обходятся без портретных черт в эскизных ликах князей. Поздний источник дает вполне отвлеченное описание Андрея: «Подобием рус, волосы мало кудреваты, брада не велика, аки князя Бориса, ризы княжеские, шуба бархатная багряная, выворот соболей, на главе шапка княжеская, опушка соболья, исподняя риза лазоревая, и в сапогах»^{375}. В этом описании от Боголюбского остались лишь борода да прическа. Но, видимо, им руководствовались в XVII–XVIII веках, когда понадобилось дать иконный образ Андрея; может быть, было привлечено и изображение Боголюбского в Золотой палате.

Любопытно, что первое официальное изображение Андрея как святого появилось в пышной фресковой росписи Успенского собора Княгинина монастыря во Владимире, исполненной по повелению патриарха Иосифа в середине XVII века, то есть почти за полвека до официальной канонизации. Вторым ранним изображением Андрея является шитая пелена конца XVII — начала XVIII века, приписываемая царевне Софье Алексеевне^{376}. Здесь Андрей также безличен: простое суховатое лицо, опушенное черной бородой, лишено каких-либо индивидуальных черт. Таким же его изображали владимирские иконописцы, делавшие во времена Екатерины II пышный иконостас Успенского собора во Владимире^{377}. Столь же произволен и портрет Андрея, данный в «Истории» Татищева: «ростом был не велик, но широк и силен вельми; власы черные, кудрявы, лоб высокий; очи великие и светлые»^{378}. От подобных общих характеристик мало отличается созданный в новое время В. М. Васнецовым образ Андрея во Владимирском соборе в Киеве — это «русский витязь» в театрально-декоративном воинском уборе, воин с лицом будущего «мученика».

Лишь в советское время мы получили неожиданную возможность непосредственно и прямо взглянуть в лицо нашего героя. Скульптор-антрополог М. М. Герасимов создал скульптурный портрет — документальную реконструкцию облика Андрея Боголюбского по его черепу. Этот портрет вызвал горячие возражения, сомнения и споры, не прекращающиеся и теперь, — слишком неожиданным был в своей человеческой конкретности образ «владимирского самовластца». Он резко расходился с тем смутно рисовавшимся нашему воображению обликом русского князя, крупнейшего строителя жизни великорусского центра, который владел нашей мыслью, может быть, соединяясь с отвлеченным образом князя, созданным Антокольским в его Ярославе Мудром или с васнецовским «благостным» Андреем. Так с необычайной и впечатляющей деятельностью Боголюбского соединялся его остро индивидуальный и суровый облик: и внешне и внутренне он менее всего подходит под понятие святого князя, мощи которого покоятся во владимирском Успенском соборе.

Интерес к культу Боголюбского неожиданно возобновился почти ровно через сто лет после его канонизации. 11 марта 1801 года в Инженерном замке заговорщиками был задушен император Павел I, который нимало не напоминал умного и деятельного владимирского «самовластца». Сходным был лишь финал их жизни — смерть в итоге дворцового заговора. Однако в 1820 году, по-видимому, с одобрения Александра I, была сооружена богатая рака для «мощей» Андрея с пространными надписями в клеймах, в том числе — об убийстве Боголюбского «от московского дворянина Якима Степанова сына Кучки»^{379}. Этим кончается церковная история Андрея.

Но с развитием изучения русской истории его деятельность вновь привлекает внимание, встречая в XVH1 и XIX веках столь же противоречивые оценки, как и в XII веке. М. В. Ломоносов в «Кратком российском летописце» никак не выделяет фигуру Боголюбского из вереницы князей XII века: «Андрей Юрьич Боголюбский, ради многих смятений князей киевских, видя сию столицу немощну, основал престол великого княжения во Владимире; был храбр. Победил болгар Волжских. Убит злодейским образом от московских дворян Кучковичев»^{380}. Напротив, в «Ядре российской истории» князя А. Я. Хилкова подчеркнуто «самодержавство» Андрея: он, «пылая властолюбием и желая сделать себя над всею Россиею самодержцем, престол себе во Владимире утвердил», а затем с этой же целью изгнал и братьев^{381}. В. Н. Татищев, работавший над своей «Историей российской» во время, ближайшее за канонизацией Боголюбского, подобно Ломоносову, не видит в Андрее никаких особых черт. Его портрет Андрея строится на основе панегирика в «Повести» об убийстве и противоположной отрицательной оценки Андрея Ипатьевской летописью: «Что же похвалы ему от писателей приписанныя принадлежит, то довольно от многих случаев видимо, что он в войне был храбр и полководец искусный, да притом набожен и справедлив, на церкви и попам многое имение раздавал, и для того писатели, яко духовные, должны были похвалу ему приписывать… Противно же того видно, что он наконец возгордел, в правлении недовольно был прилежен и неосторожен, и в военных походах на Болгары и Новград добраго распорядка не доставало, более же о ловлях и увеселении прилежал, для того, может, по смерти как духовные, так мирские о нем мало сожаления имели»^{382}. Ничего принципиально нового в трудах Андрея Татищев не отмечает.

Князь М. М. Щербатов в своей «Истории российской» началом царствования князя Андрея Боголюбского и перенесением российской столицы во Владимир открывает особый отдел своего труда, охватывающий время до монгольского завоевания. Но фактически деятельность Боголюбского ничем не отличается у Щербатова от деятельности других князей, которые также «царствуют» на своих столах; какое реальное содержание вкладывал Щербатов, называя Андрея «самодержавным государем», неясно. Даже отец Андрея Юрий, по Щербатову, «соединял в себе все качества великого монарха: он был искусный и храбрый воин и в сии непросвещенные времена хитрой политик…»^{383}.

Две отличные друг от друга оценки деятельности Боголюбского, наметившиеся в историографии XVIII века, развиваются и в трудах историков XIX века, отражая их политические симпатии и исторические взгляды. Апологет самодержавия Н. М. Карамзин не мог пройти мимо колоритной и выигрышной для «Истории государства Российского» фигуры «владимирского самовластца». Под его пером Андрей становится в ряды крупнейших государственных деятелей Древней Руси: он «был, конечно, одним из мудрейших князей российских в рассуждении политики, или той науки, которая утверждает могущество государственное. Он явно стремился к спасительному единовластию»^{384}. Напротив, в изображении Н. А. Полевого, пытавшегося дать «историю русского народа», Андрей, этот «могучий государь русский и неукротимый воитель», «оставался могучим удельным владетельным князем — не более, имея только титул великого князя… его уважал, кто хотел, или кто боялся…»^{385}. Власть Андрея, по Полевому, — временное и личное явление.