На фоне всего этого особенный интерес представляет большая икона XII века из собора в Дмитрове, изображающая патрона Всеволода Дмитрия Солунского. Дмитрий сидит на престоле, обнажая лежащий на коленях меч. Это как бы отклик живописца на тему о княжеской власти и ее карающем мече, развитую летописцем. На спинке трона помещен родовой знак Всеволода III, что дало некоторым исследователям основание видеть в облике солунского святого воина портрет самого Всеволода{332}.
В этой же связи понятно повышение того церковно-поучительного тона владимирского летописания, которое по-прежнему было полно «свидетельств» о нарочитом «покровительстве неба» делу Всеволода. Мы уже говорили, что владимирское духовенство продолжало копить новые чудеса Владимирский иконы. Таков, например, полный глубокого символизма и политической остроты рассказ о том, как в походе 1177 года против Мстислава Всеволодовым полкам явилось видение Владимирской иконы и стоящего «акы на воздусе» града Владимира и как воины, видевшие это, закричали Всеволоду: «Княже прав еси — поеди противу ему!..»{333}. Всеволоду теперь было гораздо проще провести и канонизацию Леонтия ростовского, чего безуспешно хотел добиться Боголюбский. В 1190 году епископ Иоанн установил праздник памяти Леонтия, то есть его канонизация была признана церковью{334}.
Сознание непререкаемости авторитета владимирского князя и могущества его земли, возросшие богатства столицы князя и церкви дали новую почву для пышного расцвета искусства и культуры{335}. Строительство Всеволода и епископа Иоанна опирается на своих владимирских мастеров, вышедших из школы Андрея. Летописец отмечает разделение их труда: среди мастеров есть уже специалисты по изготовлению свинцовых плит для кровли храма, кровельщики, штукатуры. Летописец также с гордостью говорит, что при Всеволоде уже «не искали мастеров от немец» — они уже были в числе княжеских и церковных людей.
Строительство князя и епископа почти целиком происходило во Владимире. В представлении Всеволодова летописца этот «стол отень и дедень» — столица еще со времен Мономаха! Князь и его зодчие завершают начатое Андреем украшение города, они ведут эту работу последовательно и уверенно. В 1185–1189 годах был обстроен и расширен погоревший Успенский собор, затем построен дворец Всеволода и убранный резным камнем Дмитриевский собор. За этим последовало сооружение стен детинца с богатой епископской церковью над воротами (1194–1196), постройка придворного мужского Рождественского (1192–1195) и женского «княгинина» Успенского (1201) монастырей. Детище Боголюбского — стольный Владимир стал действительно красивейшим среди русских феодальных столиц XII века, городом многочисленных прекрасных зданий.
Владимирские мастера блещут в этих постройках своим растущим художественным мастерством. В обстройке Успенского собора они успешно разрешили крайне сложную техническую и архитектурную задачу, слив в единое целое храм Андрея с новыми стенами и создав, по существу, новый, более обширный прекрасный храм, великолепно выразивший идею торжества и царственного спокойствия, столь характерную для времени могучего Всеволода.
В княжеском дворце и его величавом Дмитриевском соборе зодчие с расточительным великолепием применили декоративную скульптуру, превратив камень как бы в пышную и тяжеловесную узорчатую ткань, одевающую фасады. Здесь резчики блеснули огромным запасом мотивов и орнаментов, почерпнутых из прикладного искусства Руси, Балкан, Кавказа и Западной Европы, воплотив на стенах храма сказочный мир чудовищ и святых, зверей и ангелов, растений и мифологических сюжетов. На северной стене Дмитриевского собора, обращенной к городу, Всеволод приказал поместить свой скульптурный семейный портрет. Он изображен сидящим на престоле в торжественном княжеском уборе с новорожденным, в 1194 году, сыном Владимиром на руках; по сторонам отца были изображены остальные четыре сына Всеволода: Константин, Борис, Георгий и Ярослав. Портрет великого князя и его наследников включен в убор храма наряду с изображениями святых и библейского царя Давида.
Рядом с этим светским стремлением к роскошному декоративному убранству здания в эпоху Всеволода развивается церковное течение в архитектуре, отрицающее полную сказочно-языческих переживаний скульптуру и требующее суровой, монашеской строгости облика храмов; таким был собор придворного Рождественского монастыря.
Все это показывает, насколько плодотворно продолжала развиваться разнообразная архитектура Владимира, разбуженная бурным строительством Боголюбского. Мы видим, как растет и ширится и материальная основа этого расцвета — культура ремесленников и мастеров. Они возрождают забытую выделку кирпича и технику кирпичной постройки, изготовляют уже не плитки, но майоликовую мозаику для полов храмов. Резчики по камню в совершенстве владеют своим художественным ремеслом, внося различные манеры в ансамбль резного убранства Дмитриевского собора. Рядом с великим художником-греком, расписывающим фреской этот храм, мы видим русского мастера-живописца, с успехом осваивающего и эту сложную отрасль монументального искусства.
Художественная культура Владимирской земли развивается особенно ярко потому, что, словно следуя за общерусским размахом политического кругозора Всеволода, владимирские мастера не замыкают своих интересов в границах своей земли, но используют художественный и технический опыт зодчих не только других областей Руси, например Чернигова и Рязани, но и Кавказа, Чехии и Балкан.
Важнейшей чертой владимирской культуры при Всеволоде становится дальнейшее расширение в ней светских элементов, связанное как с взаимоотношением князя и церкви, так и с ростом городской культуры. Эта светская струя в архитектуре сверкает особым блеском в пышной и литературносложной декорации Дмитриевского собора. Примечательно, что для его росписи был избран гениальный византиец, творчество которого в полной мере сохраняло эллинистические элементы византийской живописи, интерес к выразительной индивидуально-психологической характеристике человеческого образа и живой красоте земного мира.
Даже летописный труд 1178–1193 годов и составление нового, летописного свода 1193 года, осуществляемые каким-то духовным лицом, проникаются интересом к светским делам княжеской власти и семьи Всеволода{336}.
Всеволод умер в 1212 году, напутствуемый торжественным и скорбным некрологом летописца. Он был положен в белокаменной гробнице в северном приделе расширенного и украшенного им Успенского собора. Туда же перенесли саркофаг Боголюбского, поставив его напротив гробницы брата в глубоком аркосолии в стене галереи. Так останки обоих строителей могущества Владимирской земли, столь тесно сомкнувших свой труд, легли и по смерти рядом.
XI. Накануне нашествия
Правление наследников Всеволода обычно рассматривается как закат могущества Владимирской земли, время распада державы Боголюбского и Всеволода под давлением тех центробежных внутренних и внешних сил, с которыми вели неустанную борьбу эти «владимирские самовластны». Но в это время владимирская великокняжеская политика дает также и весьма существенные для последующих столетий результаты.
За год перед кончиной, в 1211 году, Всеволод, собрав сыновей, сделал распоряжение относительно престолонаследия. Он отдавал старшему, Константину, Ростов, а Юрию — Владимир. Однако Константин упорно отказывался от такого распределения, полагая, что нужно держать в одних руках и старый центр земли, и его новую столицу. Он понимал, что Владимир теперь был действительно центром княжества и властной общерусской политики, его желанием и было, по-видимому, стать единовластным владимирским князем. Но за его спиной стояли и интересы ростовских бояр, мечтавших о реставрации приоритета Ростова; с этими тенденциями Константин также должен был считаться. Поэтому он возражал отцу, «хотяше Володимеря к Ростову». Это был опасный вариант, — он вдохновлял ретроградные мечтания ростовской боярской знати и угрожал горожанам Владимира и младших городов возвратом режима боярской олигархии. Всеволод, прекрасно понимая всю сложность создавшегося положения, решился на смелый шаг. Он созвал представителей всех городов, и в их числе Владимира и Переяславля, на поддержку которых рассчитывал в своем новом решении передать старейшинство Юрию. И действительно, оно было принято: «и целоваша вси людие на Юрии; приказа же ему и братью свою». Это была крупная дипломатическая победа, вновь выдвигавшая на первое место союз князя и горожан, победа владимирцев и переяславцев над ростовцами. Но это же событие стало завязкой раскола земли и власти: «Константин же, слышав то, воздвиже брови своя со гневом на братию свою, паче же на Георгия». И сразу же по вокняжении Юрия Константин «нача рать замышляти на Георгия, хотя под ним взяти Володимерь»{337}.
