Каждый памятник андреевского зодчества проникнут определенным идейным содержанием, связанным с общим направлением и духом первых лет княжения Андрея{242}.
Когда мы смотрим на Успенский собор Владимира и представляем себе его первоначальный облик, какой был создан мастерами Андрея в 1158–1161 годах, нас поражает первое и основное впечатление царственной, державной красоты этого храма. Она связана и с самим господствующим положением Успенского собора в городе и природе: он стоит на высоком углу Мономахова среднего города, видный с далеких путей, ведущих от Суздаля, Мурома и Юрьева. Белоснежный, блещущий позолотой наружных украшений и золотым шлемом главы, он подобен издали сверкающей короне, венчающей городской холм. Храм как бы осеняет город своей сияющей красотой, но он же подобен величавому каменному стражу столицы, золотой шлем которого сверкает, уходя в небо. Наружное убранство храма исполнено благородной сдержанности. В поясе стройных колонок, обнимающем тело собора, были фресковые изображения «святых», павлинов и растений. Отдельные резные камни оживляли белизну стен; сочная листва резных капителей как бы шевелилась, полная внутренней силы. В отделке деталей главы и порталов была применена вызолоченная медь.
Собор стоял среди зданий епископского двора, но его двери были открыты для горожан и пришедших издалека богомольцев. В праздник Успения соборяне развешивали на двух натянутых «вервях» драгоценные ткани, пелены и облачения. Этот многоцветный, колеблемый ветром коридор сверкавших красками узорчатых тканей начинался перед собором от владычных сеней и входил в храм, вводя паломников и молящихся внутрь собора. Здесь, около царских врат, сияла золотым убором икона Владимирской Богоматери, — «небесной покровительницы» города, горожан и князя. Внутри храм поражал своими удивительно стройными пропорциями. Легкие столбы, казалось, без усилия несли могучие своды и залитый светом огромный 12-оконный барабан купола, как бы висящего в сиянии лучей. Украшенный золотом и серебром амвон возвышался перед входом в полный драгоценной утвари алтарь. Золотые и серебряные хоросы и паникадила, опускавшиеся на цепях со сводов, струили свет бесчисленных свечей. Их мерцание повторяла зеркальная поверхность цветного майоликового пола. Стены, столбы и своды покрывала превосходная фресковая роспись. Под сводами княжеских хор была размещена картина Страшного суда, ада и рая — центральная дисциплинирующая тема росписи{243}.
Таков был созданный Андреем главный храм Владимирской земли.
В его плане ясно ощутима схема Успенского собора киевского Печерского монастыря; лестничные башни, придающие особую величавость силуэту, напоминают о лестничных башнях киевской Софии; общая конструктивная система крестовокупольного храма восходит к Византии. Но эти основные «образцы» глубоко переосмыслены. Иные пропорции, иная техника кладки из белого камня, дающая исключительный эффект, иная, чрезвычайно богатая декоративная система, вводящая в убранство фасада резной камень, фреску, вызолоченную медь, — все это решительно изменяет облик храма, далеко уводя его от киево-византийских образцов.
Этот отход от старых эстетических принципов был весьма решителен. Андрей приказал сломать храм Спаса на Мономаховом дворе, построенный киевскими пришлыми мастерами еще в начале XII века: он, видимо, не удовлетворял вкусам нового времени своей строгостью и простотой. На его месте в 1164 году Андрей построил изящный белокаменный храм, родственный по стилю Успенскому собору.
Но лучшее творение зодчих Андрея — храм Покрова Богородицы на реке Нерли (1165), созданный в честь нового праздника «покровительницы» Владимирской земли. Мастера здесь руководились теми же конструктивными и декоративными принципами, что и в Успенском соборе. Однако этот храм особенный. Он не сравним с тяжеловесными мужественными и простыми храмами Юрия, посвященными Спасу и культу воинов — Георгия, Бориса и Глеба. Его тело проникнуто женственной стройностью и изяществом, его пропорции легки и летучи — он как бы стремится к небу. Может быть, в нем нашло отражение представление о самой Богоматери, которая изображалась в литературных памятниках «вельми высокой». Изысканно немногосложное резное убранство храма, в нем трижды повторен образ царя-псалмопевца Давида, «пророчествовавшего» о Богоматери, а ряд женских ликов, сопутствующих посвященным ей храмам, и здесь напоминает о ней.
В этом гениальном произведении андреевских мастеров нас поражает чуткость, с какой их искусство откликалось на темы, волновавшие мысль современников, и ставило свои средства на службу энергичному церковно-политическому строительству Андрея. «Сиа церкви аще не глаголы, но вещьми прославляаше пречистую Богородицу», — говорится в «Слове на Покров»{244}. Но в декорации Успенского собора и Покрова на Нерли налицо и прямая их связь с теми «глаголами» литературы 1160-х годов, которая развивала культ Богородицы. Изображение царя Давида связывается с Житием Андрея Юродивого, в котором доказывалось, что «госпожа молитвенница написана в стисех» псалмов Давида; Андрей Юродивый и Давид упоминаются и в «Службе на Покров»{245}. С культом Богоматери связаны и женские маски, проходящие как скульптурный лейтмотив в декорации всех трех фасадов Покровской церкви. Изображения же львов и голубей, входящих в центральную композицию резного убора, по-видимому, навеяны образами Псалтыри, столь близкой по своему содержанию мыслям самого князя Андрея. Здесь, в Псалтыри, мы видим символическое уподобление врагов Давида льву, а душа пророка постоянно уподобляется голубю или орлу. Образ же зайца или ягненка, терзаемого крылатым зверем грифоном, связанный с образами той же Псалтыри, может восходить к древнейшим сюжетам звериного стиля. Таким образом, можно думать, что искусство и литература 1160-х годов развивались в теснейшем взаимодействии, оплодотворяя и обогащая друг друга: литература приобретала нечто от гармонии архитектурного образа, а архитектура насыщалась глубоким идейным содержанием.
Те же зодчие создали и Боголюбовский замок князя Андрея с его белокаменным дворцом и пышным придворным собором Рождества Богородицы (1158–1165). Здесь нас снова поражает богатство архитектурной мысли зодчих и широта замысла князя. В многосложности ансамбля сказывается типичная особенность композиции русских хором. Храм — в центре, островерхие лестничные башни-терема — по бокам, далее — крылья переходов, соединяющих храм с дворцом, с одной стороны, и с замковой башней — с другой; такова композиция дворца, стоящая в историческом процессе между княжескими теремами Киева X–XI века и причудливым Коломенским дворцом XVII века. Композицией своих частей Боголюбовский дворец может напомнить и резиденции западноевропейских государей XII века, свидетельствуя об определенной общности путей развития феодального быта на Западе и во Владимирской земле. Но это все лишь общие черты и параллели. Андреевские зодчие создают и в этой области архитектуры свое, новое и столь прекрасное, что Боголюбовский дворец равно вызывал изумление и современников-летописцев XII века, видевших это чудо архитектурного искусства, и археологов, открывавших в наши дни его развалины.
Дворцовый собор — также посвященный Богоматери — похож на Покров на Нерли, но, как придворный храм, он значительно торжественнее, а его пропорции массивнее. Внутри храма появились расписанные под мрамор круглые колонны с гигантскими позолоченными лиственными капителями — небывалый в русском зодчестве прием, усиливающий парадность храмового пространства. Роскошные полы были сделаны из создающих эффект золота плит меди, залитых оловом; на хорах и в анфиладах переходов полы были майоликовые. По словам летописца, богатство утвари и внутреннего убранства дворцового Боголюбовского храма равнялось сокровищам Успенского собора. Сложная наружная декоративная отделка собора и всего ансамбля резным камнем, в том числе круглой скульптурой, а также фресковой росписью и золоченой медью, свидетельствует о высоком мастерстве строителей и оригинальности их творчества{246}. По своей красоте и архитектурному мастерству Боголюбовский дворец не уступает лучшим памятникам дворцовой архитектуры средневекового Запада.
