Запасы зерна, конечно, имелись и в хозяйствах светских феодалов, и в монастырских житницах, и в купеческих закромах. Даже сам патриарх Иов, «имея большой запас хлеба, объявил, что не хочет продавать зерно, за которое должны будут дать еще больше денег». А цены на хлеб с 1601 по 1603 г. подскочили в 20–25 раз, что сделало его недоступным для бедноты.

Вот какая динамика роста цен на зерно в 1601–1603 гг. представлена в Псковской 3-й летописи:

Четверть включала 2 осмины, или 6–8 пудов, или 8 четвериков, или 96–108 кг, или четвертую часть кади. Менее достоверной представляется лаконичная запись из Бельского летописца, согласно которой и рожь, и ячмень, и пшеницу тогда продавали по одной цене — по 2 рубля за четверть.

По свидетельству Пискаревского летописца, помещенному под 7109 (1601) г., когда «учинился глад хлебной» и людям приходилось покупать «кадь ржи в четыре рубли и выше на Москве и по всем градом», царь Борис Годунов устроил массовые раздачи хлеба и «велел давати милостыню всяким требующим, и на всякой день даваше по триста и по четыреста Рублев, и выше»^{210}.

Обезумевшие от голода бедняки питались летом липовым листом, березовой корой, падалью, умирали сотнями от голода и вынуждены были отдавать в кабалу своих детей, дабы спасти их жизнь. В ряде случаев дело доходило до людоедства^{211}.

На фоне систематического недоедания, приема эрзац-пищи и истощения организма возникли массовые заболевания. В Галичском летописце сообщается о распространении смертельных болезней зимой и весной 1602 г. в северных уездах Европейской части России, где люди страдали «корчевинною скорбию и с умом смешивалися и мерли»^{212}. Мы не можем, к сожалению, установить характер этого заболевания, проявлявшегося в судорожных спазмах. Как отметил, описывая страдания голодающих, голландский коммерсант Исаак Масса, от негодной «пищи животы у них становились толстые, как у коров, и постигала их жалкая смерть; зимой случались с ними странные обмороки, и они в беспамятстве падали на землю», тогда «на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные»^{213}. В Кратком Московском летописце (вторая редакция по Академическому списку) под 1603 г. помещена лаконичная информация: «…бысть по всей Руской земли мор велик, якоже многие грады и селы опустели»^{214}.

В августе 1602 г. король Дании Христиан IV, согласившись на брак своего младшего брата герцога Ганса Шлезвиг-Голштинского с царской дочкой Ксенией Борисовной Годуновой, отправил его в Россию в составе посольства во главе с Акселем Гюльденстиерне. Датский посол вел подробный дневник, в котором отчасти отразилась хроника сильнейшего голода и эпидемии чумы в России и соседней с ней Прибалтике. Чуть больше недели понадобилось путешественникам, чтобы доплыть из Копенгагена до Нарвы. Передвигаясь далее по суше от Ивангорода до Новгорода Великого, они застали 19–20 августа в небольших обителях в Зайцево и Тесово 12 «несчастных черных голодных монахов». По дороге от желудочных болезней скончались некоторые из слуг, перевозивших багаж герцога из Нарвы в Новгород. Смерть продолжала уносить жизни датчан и в Москве, где правила бал эпидемия. Через пристава был передан запрет являться к царскому двору тем из членов посольства, кто общался с усопшими и участвовал в их похоронах. В конце октября 1602 г. от горячки скончался и сам жених. По свидетельству участников посольства, только 12 ноября из одних лишь городских ворот «вывезено было десять возов трупов людей, умерших накануне и за последнюю ночь от мороза и голода». Такие же картины они наблюдали и в феврале 1603 г.^{215}

Причинами голода во все времена были не только неблагоприятные природно-климатические условия (засуха, заморозки, наводнения) и связанные с ними неурожаи, но и социально-имущественное неравенство, неравный доступ к еде. Сельская и городская беднота, существовавшая от урожая к урожаю, не имела возможности прибрести хлеб по взлетевшим ценам. Голодные люди умирали от анемии, дистрофии и желудочно-кишечных заболеваний. Дабы дать людям заработок, в Кремле устроили масштабные строительные работы^{216}; предпринимались меры для снижения рыночных цен и обуздания хлебных спекулянтов^{217}. В Смоленск правительством было направлено 20 тысяч рублей^{218}. В копии XVIII в. сохранилась родословная роспись 1686 г. дворян Лазаревых, один из которых, воевода Тимофей Лазарев, в 7111 (1602/03) г. находился «во Пскове и во всем Псковском уезде с милостыною з денежною и хлебною во время глада»^{219}.

Денежные раздачи спасли некоторое число жизней. Напрасно В. Д. Назаров принижает, пусть касаясь одной лишь погребальной сферы, значение усилий Бориса Годунова: «Похороны жертв голода в коллективных захоронениях и за государственный счет в катастрофические 1601–1603 гг. были не только и не столько актом благотворительности, сколько попыткой упреждающих мер санитарной и социальной безопасности. Попытка оказалась далекой от успеха»^{220}. В действительности широкомасштабные благотворительные акции проводились в России впервые, их невозможно себе представить, скажем, в царствование Ивана Грозного, когда от голода и эпидемий на рубеже 1560–1570-х гг. также страдали тысячи людей.

При захоронении не удавалось соблюсти все церковные традиции, не хватало священников для отпевания и даже гробов.

Мертвых, облаченных в саваны, складывали штабелями в больших братских могилах-скудельницах, которые устраивались обычно на городских окраинах^{221}. Могильщикам, подвергавшим свои жизни неимоверной опасности, власти выделяли деньги за погребение по числу умерших, что позволяло в какой-то степени учитывать число потерь.

В 1603 г. удалось, наконец, получить более или менее сносный урожай, но только тем, кто смог засеять поля. Цены на хлеб, правда, продолжали сохраняться высокие, но у народа появилась хотя бы надежда на лучшее. Но тут с запада нагрянула еще одна напасть — чума.

В дневнике немецкого проповедника Валентина Шмальца под 1602 г. отмечено: «В этом году постигла Пруссию ужаснейшая чума, в Данциге погибло 18 000, в остальной Пруссии 50 000»^{222}. Зараза посетила Вильно, Минск, Оршу, недалеко от которых проходила западная граница России. Наиболее полная и детальная информация о голоде 1601–1603 гг. и эпидемиях начала XVII в. на территории Беларуси содержится в Баркулабовской летописи, составитель которой, упомянув о сильном громе и молнии 17 сентября 1600 г., подчеркнул: «Атое было прознаменование — напред буде читати рок Христа 602, 603. Великие болести, хоробы, такъже великие, голод, неврожай силный. Было поветрие албо мор на людий перехожих, множество на Низ идучих»^{223}. Речь шла об оголодавших простолюдинах, которые, чтобы спасти свою жизнь, переселялись толпами из северных регионов белорусских земель на юг. Как повествуется далее в летописи, весной и летом 1602 г. «на люди были з божого допущены хоробы великие, горючки, бегунки; по местах, по селах много малых деток померло»^{224}. Под 1603 г. в ней помещена информация о появлении чумы, пришедшей из Прибалтики, в северных районах современной Беларуси: «В месте Виленским, в Менску, у Радошковичах, на Орши, у Шклове и по инших многих замках было поветрее великое в пост Филипов; а в которых замках поветрее не было, в тых местах по дорогах, по улицах страж великую день и ночь мевали аж до Рож-ства Христова; а пред се господь Бог тых в целости заховал»^{225}.