На протяжении XVI в. хлебные цены на внутреннем рынке России, по подсчетам А. Г. Манькова, выросли в 4–4,5 раза.

Наряду со светскими феодалами в торговле хлебом участвовали монастыри: одни закупали его для собственного потребления, другие, наоборот, сбывали излишки продукции своих земледельческих хозяйств и натурального оброка с зависимых крестьян^{204}.

В северных областях России цены на зерно были выше, чем в более южных хлебопроизводящих районах, что отмечал, описывая Вологду, наблюдательный австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, посещавший Москву в 1517 и 1525 годах: «…Там была такая дороговизна хлеба, что одна мера, которая у них в употреблении, продавалась за 14 денег, и в другое время ее обычно можно купить в Московии за 4, 5 или 6 денег».

Диапазон хлебных цен на областных рынках России колебался в зависимости от складывавшейся конъюнктуры. Эти колебания были особенно значительны в неурожайные годы. Чтобы избежать лишних затрат при перепадах хлебных цен, составитель Домостроя настоятельно советовал: «У ково поместья и пашни, сел и вочины нет, ино купити годовой запас, хлеб и всякое жита зиме на возех…» Даже феодалам порой приходилось совершать дополнительные закупки зерна на торгу. Но на какие средства могли закупить его впрок простолюдины-горожане и бедные крестьяне, жившие от урожая к урожаю?

Для XVI в. нет никаких данных о регулировании властями ситуации на хлебном рынке России в неурожайные годы, а они не раз случались в нелегкую для народа пору опричнины и Ливонской войны. В древнерусских источниках отсутствуют свидетельства о проявлении человечности и умеренности в получении торговой прибыли в тяжелые времена. России предстояло пережить острейший голод начала XVII в., чтобы власти, наконец, осознали необходимость регулирования не только пошлин, но и хлебных цен. Голод (в отличие от неурожая, вызванного природными катаклизмами), — понятие социальное. От него страдали прежде всего народные массы.

Голоду часто сопутствовали заразные болезни. Но эпидемии, которые именовались «мором», «великими поветриями», «моровыми поветриями», «лихими поветриями» либо просто «поветриями», бывшие накануне и в период Смутного времени, не нашли широкого отражения, в отличие от «великого глада» 1601–1603 гг., в обобщающих исследованиях по истории России начала XVII в.

Авторы сочинений, пережившие Смутное время, считали страшный голод, обрушившийся на страну, Божьим наказанием за всевозможные грехи, в том числе за «бесовские козни, волшбу и чарование», как говорится в «Плаче о пленении и о конечном разорении Московского государства»^{205}. Голодомор, начавшийся в 1601 г., по мнению Авраамия Палицына, подтолкнул страну к дальнейшим бедствиям Смутного времени. Одна из глав его «Сказания» именуется «О начале беды во всей России и о гладе велицем и о мору на людей».

Ни одного упоминания о голоде 1601–1603 гг., освещенного в той или иной форме во многих русских и иностранных источниках, не содержится почему-то лишь в важных памятниках письменности того времени: «Временнике» дьяка Ивана Тимофеева и «Летописной книге» С. И. Шаховского. Наряду с русскими летописями сведения о голоде можно почерпнуть из записок иностранцев (Конрада Буссова, Жака Маржерета и др.).

Первые зимние месяцы 1601 г. оказались достаточно теплыми, и ничто, казалось, не предвещало беды. А летом вдруг начались не прекращавшиеся неделями проливные дожди. В конце августа в средней полосе России еще стояли зеленые несозревшие хлеба, как в праздник Успения Богородицы внезапно ударили морозы. От них погибли почти все посевы яровых — ржи и ячменя. Поскольку урожай зерновых осенью так и не удалось получить, людям приходилось рассчитывать на прошлогодние запасы зерна. У городской и сельской бедноты, в отличие от зажиточных слоев населения и монастырей, их было слишком мало. А ведь хлеб и каши составляли основу пищевого рациона простолюдинов. Из-за бескормицы зимой начался падеж скота. Ослабевшие от недоедания бедные крестьяне не имели достаточно сил, дабы прокормиться при помощи промыслов — охоты и рыболовства. На следующий 1602 г. ситуация повторилась. Опять сложные погодные условия (на этот раз поздняя весна и поздние морозы, от которых пострадали посевы озимых культур), опять затяжные летние дожди, опять неурожай, нехватка семенного фонда, чудовищная дороговизна на рынках.

«И преста всяко дело земли и всяко семи сеянное, возрастши, равзседеся от безмерных вод, лиемых от воздуха… и прежде простертиа серпа поби мраз силный всяк труд дел человеческих и в полех, и в садех, и в дубравах вся плод земный, и яко отогня поядена бысть вся земля», — вспоминал через много лет современник тех трагических событий келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын. Самым, пожалуй, тяжелым стал, по его свидетельству, 1602 г.: «И сего ради во вторый год злейши того бысть, такожде и в третие лето; и всякому естеству, ох! и горе! восклицающу». Невозможно усомниться в приведенной им же цифре скончавшихся тогда людей в одной лишь столице России: «И за два лета и четыри месяца счисляюще по повелению цареву погребошя в трех скудельницах 127000…»^{206}. Эту цифру подтверждает французский офицер-наемник Жак Маржерет, находившийся на русской службе, по сообщению которого в Москве умерли от голода более 120 тысяч человек, которых захоронили на трех братских кладбищах за городом за счет царской казны^{207}.

Ситуация, как свидетельствуют письменные источники той поры, была поистине ужасающей. Особенно пострадали от неурожая центральные, северо-западные и северные уезды России. Вот перед нами скупые летописные свидетельства: «О меженине и на люди о мору з гладу. Наводящу ж Богу грех ради наших, приводящу нас х покаянию, мы ж его наказания ни во что ж вменихом, за то же наведе на нас Бог глад велий: быша дожди велии во все лето, хлебу же ростящу; и как уже хлебу наливающуся, а не зрелу стоящу, зелен аки трава, на празник же Успения Пречистыя Богородицы бысть мраз ввелий и поби весь хлеб, рожь и овес. И того году людие еще питахуся с нужею старым хлебом и новым, а рожью тою сеяху чаяху, что возрастет; а на весну сеяху овсом, того же чаяху. Тот же хлеб, рожь и овес, ничо не взошло: все погибе в земле. Бысть же в земле глад велий, яко и купити не добыть. Такая же бысть беда, что отцы детей своих метаху, а мужие жен своих метаху же, и мроша людие, яко и в прогневание Божие так не мроша, в поветрие моровое. Бысть же глад три годы…» (Новый летописец); «О морозобитии. Того же лета августа в 29 день во всем Московском государстве мороз побил весь яровой хлеб и рожь, и купили хлеб всякий — рожь, и ячмень и пшеницу — по два рубли четверть. И был голод в Московском государстве велик зело 3 годы; и многие люди от глада померли» (Бельский летописец); «В лето 7109 (1601) — го году. Грех ради наших рано в лете сташа великие морозы.

И тогда побило морозом рожь и ярь, и с тово году стало на крестьянский род великий глад… И в те поры во Пскове и по селом и по иным городом померло православных християн несказанно…» (Архивский 2-й список Псковской 3-й летописи)^{208}.

От голода страдали и в Новгородской земле, и в Нижнем Новгороде, и в Твери, и в северных уездах Европейской части России (о чем, в частности, свидетельствует писцовая книга Яренского узда, в которой зафиксированы десятки сгинувших голодной смертью крестьян). Вместе с тем даже при самом внимательном изучении писцовой книги 1602–1603 гг. Казанского уезда не удается найти хотя бы один намек на голод, если не считать объяснения отсутствия при переписи жителей одной из деревень их поездкой «в Казань с хлебом»^{209}. Зная, несомненно, о существенном росте цен на зерно и возможности получить хорошую выручку, они отправились туда продавать излишки зерна. В меньшей степени голод ощущался в Северской земле, под Курском, где погодные условия позволили собрать нормальный урожай и где цены на зерно не поднялись слишком высоко. Поэтому туда, а также в Москву (в надежде на царскую милостыню) устремились толпы голодных — крестьян, холопов, мелких ремесленников.