При виде неблаговидных проявлений все естество Изабеллы восставало; безнравственно не наградить злонамеренную особу презреньем! Разумеется, в ее линии таилась опасность впасть в противоречие: сдать крепость, а стяг над нею оставить. Позорнее не придумаешь… Другое дело, что наша юная героиня почти не имела представления об осадных орудиях жизни, угрозам обстрела из которых подвергались молодые женщины, а потому льстила себя надеждой, что никогда не сможет опуститься до поведения столь непоследовательного. Уж она всегда будет производить впечатление приятное, но не только: внутренняя ее сущность с внешним впечатлением в противоречие ни в коем случае не вступит.
Порой Изабелла заходила в своих размышлениях столь далеко, что нарочно желала попасть в затруднительное положение, требующее выказать истинный героизм. Знания ее были довольно скудны, идеалы – преувеличены, взгляды – одновременно невинны и категоричны, а нрав – и требователен, и снисходителен. В ней сочетались любопытство и брезгливость, живость и безразличие; Изабелла желала производить впечатление достойное и становиться сколь возможно лучше. В ней жило стремление видеть, пробовать и насыщаться знанием. Обладая натурой деликатной, но легко вспыхивающей и непостоянной, будучи обязанной своим складом личным обстоятельствам, она вполне могла бы пасть жертвой решительной критики, ежели ее лучшие душевные качества не пробудят в читателе теплого отношения и интереса к предстоящим ей коллизиям.
Изабелла придерживалась мнения, что независимость – условие счастливое, из которого надобно извлечь как можно больше. Она не приравнивала независимость ни к одиночеству, ни тем более к затворничеству: подобное сравнение представлялось ей проявлением слабости. Да и откуда взяться одиночеству? Во-первых, Лили часто звала младшую сестру в гости и даже предлагала переехать вовсе, а во-вторых, незадолго до кончины отца Изабелла свела знакомство с одной молодой дамой. Та подавала столь яркий пример деятельности на благо общества, что впору было считать ее образцом для подражания.
Генриетта Стэкпол имела большой талант к журналистике, в которой сделала впечатляющие успехи: ее очерки, присланные в «Интервьюер» из Вашингтона, Ньюпорта, Уайт-Маунтинс и прочих интересных мест, цитировались повсеместно. «На потребу публике», – самонадеянно отзывалась о них Изабелла и все же отдавала должное мужеству, энергии и бодрости репортера – ведь та, не имея ни родителей за спиной, ни состояния, приняла на попечение троих детишек слабой здоровьем овдовевшей сестры и оплачивала им школу из своих доходов. Генриетта всегда была в передовых рядах журналистики, придерживалась собственного мнения по самым разным вопросам и давно мечтала попасть в Европу, где собиралась написать серию критических заметок для «Интервьюера». Предприятие выглядело несложным, ибо достойная журналистка заранее составила себе мнение о недостатках многих европейских институций. Прослышав, что Изабелла как раз намерена посетить Старый Свет, Генриетта тут же решила присоединиться, воодушевившись прекрасной компанией. Впрочем, ввиду некоторых обстоятельств поездку ей пришлось отложить.
Изабеллу она считала божественным созданием и упоминала о ней в своих очерках, хотя и между строк. Хранила подобные упоминания в тайне, поскольку подруге, не являющейся поклонницей «Интервьюера», ее экзерсисы вряд ли понравились бы.
Генриетта стала для Изабеллы доказательством: женщина может быть свободной и счастливой. Разумеется, основой для ее успеха стал талант; однако вовсе не обязательно обладать даром к журналистике и предугадыванию потребностей публики, говорила Генриетта. Разве это повод считать, что у тебя нет ни призвания, ни определенных способностей? Разве следует смириться с тем, что из тебя выйдет лишь легкомысленная пустая пташка? Ни пустой, ни легкомысленной Изабелле быть вовсе не хотелось. Стоит набраться терпения – и достойное занятие найдется.
В рассуждениях нашей героини не обходилось и без самых разных идей на тему брака. Первая: часто предаваться подобным мыслям – вульгарно. Изабелла молила Господа, дабы не попасть от них в зависимость; убеждала себя, что женщина может жить и своим умом – тут главное быть сильной. Так ли уж невозможно стать счастливой без грубого существа иного пола? Вероятно, всевышний молитвы услышал: чистая и гордая натура Изабеллы (которую неподходящий мужчина назвал бы холодной и суховатой) до сих пор не давала ей впадать в тщеславные размышления о возможной партии. Лишь немногие из мужчин казались достойными того, чтобы растрачивать себя на мечты. Она с улыбкою воспринимала внутренний голос, подсказывающий: один из них может стать наградой за терпение и надежду. В самой глубине ее души таилась вера в невероятное – в темноте вдруг забрезжит маяк, на который она и возьмет курс. Впрочем, туманная эта картина представлялась Изабелле опасной, а потому и непривлекательной. Маяк порою всплывал в воображении, однако надолго не задерживался, внушая тревогу.
Временами ей приходило в голову, что она слишком много думает о себе. Пожалуй, так недолго заслужить звание отъявленной себялюбицы… При одном этом слове ее бросало в краску. Изабелла постоянно строила планы, как сделать себя лучше, совершеннее, и исподволь следила за собственным развитием. Внутренний свой мир она сравнивала с садом: ароматы созревших плодов, шелест ветвей, тенистые беседки и уходящие вглубь тропинки… Копание в собственной душе – не более чем прогулка на свежем воздухе, а посещение самых дальних ее тайников – лишь поход в глухой заросший угол, где расцвел розовый куст.
Впрочем, Изабелла нередко напоминала себе, что, помимо личного внутреннего сада, в мире есть и другие, а есть места, которые садом назвать никак нельзя – убогие запущенные делянки, захваченные сорняками несчастья и нищеты.
И вот теперь она отдалась на волю любознательности, которая и привела ее в замечательную старую Англию, а могла бы повлечь еще дальше. Изабелла нередко приказывала себе остановиться и подумать о тысячах людей, которым подобного счастья познать не суждено, и в ее утонченной душе поселялось уныние от собственной нескромности. Как человеку счастливому обрести гармонию, если другие несчастны? Впрочем, вопрос этот никогда не занимал Изабеллу надолго – слишком она была молода, слишком торопилась жить и знать не знала, что такое боль. Наша героиня взамен возвращалась к своим теориям: допустим, вот молодая женщина, которую, как ни крути, почитают весьма неглупой. С чего ей следует начать? Верно – следует получить общее впечатление о жизни окружающего мира, ведь опыт позволит уберечься от ошибок. А уж после она уделит внимание тем, кто несчастен.
Англия стала для нее откровением, увлекла, как увлекает ребенка представление в кукольном театре. В детстве Изабелле случалось выезжать в Европу, однако посещала она лишь континентальную ее часть, да и ту видела все больше из окошка детской. Для отца Меккой был Париж, а не Лондон, и его интересы совместных прогулок с дочерями не предполагали. Воспоминания о той поре давно уж сделались размытыми и далекими, а потому Старый Свет теперь казался очаровательным, но совершенно незнакомым. Дом дядюшки выглядел идеальным воплощением Англии; ни одна его особенность не ускользнула от Изабеллы. Совершенство Гарденкорта открыло ей мир и удовлетворило первую потребность в познании.
Просторные комнаты с низкими потолками, потемневшие балки и потайные уголки, глубоко врезанные в стены окна и затейливые их переплеты, приглушенный свет, играющий на отполированных деревянных панелях, пышная зелень снаружи, будто бы пытающаяся вползти в дом, ощущение совершенного уединения в самом центре поместья – местечке, куда почти не проникали звуки, где податливая земля приглушала шаги, а густой, словно сметана, воздух смягчал неприятные слова и делал дружелюбным любой резкий жест – все здесь было по вкусу нашей юной леди, все настраивало ее на благодушный лад.
С дядюшкой Изабелла быстро сдружилась и частенько сидела у его кресла, когда он отдыхал на лужайке. Мистер Тушетт проводил долгие часы на свежем воздухе, скрестив на груди руки, словно умиротворенный домашний божок, выполнивший свою добрую работу и получивший за нее вознаграждение. Теперь же домовому предстояли долгие выходные – недели и даже месяцы, – к которым он пытался привыкнуть.
