Припоминаю, что именно необычность задачи заставила меня осознать все ее очарование. Стоит напрячь умственные силы, и ты немедленно сознаешь, насколько исполнена она высокого смысла. Присмотревшись к миру, не веришь своим глазам: как же страстно девушки, подобные Изабелле Арчер, иной раз совсем уж ничем не примечательные, всеми силами настаивают на своей значимости! Прекрасно сказала Джордж Элиот: «В этих хрупких сосудах из века в век содержатся сокровища чувств человеческих». Главная героиня «Ромео и Джульетты» обречена была стать фигурой значительной; то же самое происходит в «Адаме Биде», «Мельнице на Флоссе», «Мидлмарче» и «Даниэле Деронда», где мы видим в том же качестве Хетти Соррел, Мэгги Тулливер, Розамонду Винси и Гвендолен Харлет. Эти персонажи занимают в романах пусть небольшое, но важное место; все они – типичные представительницы той группы, к которой привлечь внимание читателя сложно. Сложно настолько, что многие выдающиеся писатели, к примеру – Диккенс, Вальтер Скотт и даже, по большому счету, столь искусный мастер, как Р. Л. Стивенсон, предпочитали к подобной задаче не подступаться. Есть писатели, ищущие оправдание в том, что игра-де не стоит свеч; увы, подобное малодушие вряд ли делает им честь. Решив задачу не лучшим образом, вряд ли мы тем самым заявим о ее ценности или хотя бы о нашем несовершенном ее восприятии и уж ни в коей мере не отдадим дань истине. Плохое в художественном смысле произведение невозможно оправдать смутными представлениями его автора об описываемом предмете. Имеются куда лучшие способы, главный из которых – взяться за дело с умом.
Вероятно, мне возразят по поводу Шекспира и Джордж Элиот: оба, признавая важность таких персонажей, как Джульетта, Клеопатра и Порция (а ведь Порция как раз и есть образец умной и самонадеянной девушки), Хетти и Мэгги, Розамонда и Гвендолен, в то же время ограничивают их значение. Да, они – неотъемлемая часть произведения, однако ж ни одну из них авторам не удается сделать основным центром притяжения внимания, а потому задача решается добавлением комических эпизодов и второстепенных сюжетных линий, как говорят драматурги, а иной раз – убийствами, сражениями и прочими событиями. Ежели авторы и пытаются доказать ту значимость, на которую могли бы претендовать героини, то делают это с помощью сотни других, куда более крепких персонажей, каждый из которых вовлечен в огромное количество важных именно для них отношений. Допустим, Клеопатра безгранично важна для Антония, однако его соратники и враги, Римская империя и предстоящая битва также имеют огромное значение. Порция важна и для Антонио, и для Шейлока, и для принца Марокканского, и еще для пяти десятков других честолюбивых принцев, однако у всякого из них имеются и прочие, не менее насущные заботы. К примеру, для Антонио в таком качестве предстают Шейлок и Бассанио, преследующие его неудачи и крайне затруднительное положение. Кстати, оно немало беспокоит и саму Порцию, и нас – но лишь потому, что нам интересна Порция. Кстати, действие пьесы в итоге к ней и возвращается, в чем я вижу подтверждение ценности для произведения обычной молодой девушки. Я говорю «обычной», ибо Шекспир, по большей части, вероятно, поглощенный страстями принцев, вряд ли заявил бы, что причиной его интереса к Порции является именно ее высокое положение. Тут мы имеем превосходный пример попытки преодоления сложностей, присущих «встраиванию» хрупкого сосуда Джордж Элиот: ежели Шекспир и не сумел сосредоточить на нем наше внимание целиком и полностью, то, во всяком случае, к нему призвал.
Любой преданный своему делу художник, увидев, как преодолевается подобная сложность, ощущает сильнейший вызов своему самолюбию и вспышку желания совладать с задачами стократ более трудными – лишь подобные головоломки и стоят настоящей борьбы. Помню, как сам почувствовал (испытывая, как мне свойственно, неуверенность в собственной теории), что можно найти способ лучше – и намного лучше! – для победы в подобной битве. Хрупкий сосуд Джордж Элиот содержит в своих глубинах «сокровище», а потому привлекает огромный интерес тех, кто в него заглядывает, и сам для себя много значит; сосуд этот обладает важнейшими возможностями, которые не только можно, но даже необходимо рассмотреть, как только вы о них узнали. Не каждому удастся раскрыть их полностью, однако всегда есть шанс избежать трудностей, перебросив спасительный мостик – отношения с прочими персонажами. Оттолкнитесь от них – и дело в шляпе! Таким образом вы дадите читателю общее впечатление влияния героини на сюжет и с необычайной легкостью возведете надстройку над фундаментом. О, я помню, как претила мне мысль о подобной легкости, ведь замысел романа почти созрел! Я вроде бы избавился от нее самым честным способом, распределив вес по двум чашам. «Встрой суть сюжета в сознание героини, – сказал я себе, – и тем самым поставишь себе интереснейшую задачу. Вот тебе и центр событий; перемести основной груз в эту чашу, наполни ее отношением героини к самой себе. В то же время пусть она в должной мере интересуется событиями, не имеющими с ней прямой связи, – опасаться этого не нужно. На вторую чашу следует бросить более легкий вес (хотя именно он и важен для читателя). Не стоит выдвигать на передний план внутренний мир тех, кто окружает героиню, особенно мужчин. Пусть он лишь дополняет основную тему. Смотри, что нужно для этого предпринять, где придется проявить изобретательность. Твоя девушка, героиня романа, тебя не отпускает; стало быть, надо тщательно ввести ее в придуманную формулу. Надо полностью положиться на героиню и ее маленькие тревоги – лишь тогда достигнешь ты своей цели, лишь тогда создашь образ».
Так я рассуждал. Теперь же ясно вижу, что скрупулезно разработанный, строгий план в конечном счете придал мне должной уверенности, позволившей возвести на «строительной площадке» ровные и пропорциональные стены. Сомкнувшись под крышей, они и должны были образовать литературное сооружение. Вот что сегодня для меня значит «Портрет»: мой роман – здание, воздвигнутое с четким соблюдением «принципов архитектуры», как сказал бы Тургенев, что и делает его, с моей точки зрения, самым идеальным из созданных мною строений (исключая «Послов», родившихся много лет спустя, – вне всякого сомнения, работы более совершенной). В одном я был преисполнен решимости: выкладывая здание кирпичик к кирпичику, не дам ни единого повода заявить о его недостатках в части чистоты линий, масштаба или перспективы. Построю с размахом: изящные своды с лепниной, расписные арки… Выложу мозаикой полы под ногами читателя – и чтобы ни единого зазора, ни единой трещинки!
Перечитывая роман, вновь чувствую свою тогдашнюю осмотрительность и удовлетворенно вздыхаю: я сделал все возможное, стремясь доставить читателю удовольствие. Имея в виду некоторые слабости самого сюжета, я понимал – ни одна предосторожность не может быть излишней, и каждая из них так или иначе предполагается творческим поиском. Во всяком случае, именно в этом я нахожу единственное объяснение развитию фабулы: она то и дело прирастала событиями и усложнялась. Естественно, молодая женщина в романе должна была обладать натурой сложной; это ведь напрашивалось. Во всяком случае, именно в таком свете я изначально и видел Изабеллу Арчер. Однако со временем пришлось добавить самых разных оттенков, то сочетающихся между собой, то сталкивающихся. Представьте себе фейерверк, когда одновременно запускают шутихи, римские свечи и огненные колеса, – вот на что пришлось мне пойти, дабы читатель поверил в сложность героини. Вероятно, интригу я нащупывал инстинктивно, ибо и сейчас не готов сказать, как находил повороты, из которых и составился сюжет. Какими бы они ни вышли – все включены в книгу, и получилось их великое множество. Откуда они взялись – память моя определить решительно не может.
Есть у меня ощущение, что как-то утром, проснувшись, я явственно увидел всех персонажей: Ральфа Тушетта и его родителей, мадам Мерль и Гилберта Осмонда, его дочь и сестру, лорда Уорбертона, Каспара Гудвуда и мисс Стэкпол – словом, всех, кто внес свой вклад в историю Изабеллы Арчер. Я с ними познакомился, и они стали кусочками головоломки, непосредственными составляющими «интриги». Каждый из них словно решил вдруг передо мной появиться в ответ на основной вопрос: чем будет заниматься в романе моя героиня? По всему выходило, что мне следует им довериться, а они уж подскажут. Так я и поступил, умоляя их сделать все возможное для привлечения интереса читателя. Персонажи мои походили на труппу артистов и конферансье, приехавших поездом в загородное имение, где их ждут на праздничный вечер. Именно на такие отношения с ними я и рассчитывал, даже со столь незначительной героиней, как Генриетта Стэкпол (увы, ее влияние на интригу совсем невелико). Что ж, дело для романиста знакомое: в час напряженной своей работы он понимает, что ряд составляющих книги относится к ее сути, другие же – не более чем питательная среда для формы; определенные персонажи или решения являются непосредственными звеньями сюжета, а другие же имеют на него влияние косвенное и представляют всего лишь способ. Это истина непреложная, однако писатель нечасто извлекает из нее выгоду: для того требуется критика, основанная на понимании предмета, а подобная критика крайне редка. Впрочем, наш брат и не должен думать о выгоде; более того, заявляю, что путь этот обманчив. Выгоду автор может предполагать лишь в одном: во внимании околдованного повествованием читателя. Более ни на что он права и не имеет, даже на отклик от своей аудитории, проистекающий из размышлений и умения вникнуть в суть. Впрочем, подобное не исключено, но это дело совсем другое – расценивать эту награду следует как дар небес, нежданную удачу, спелый плод, сам по себе свалившийся с дерева. Однако ж земля и небо вступают в настоящий заговор, отвергая подобные дары, а потому во многих случаях писателю необходимо приучать себя работать не ради лавров, но ради «куска хлеба», под которым я подразумеваю возникновение интереса читателя, который и заставит его подпасть под мои чары. Впрочем, бывают в нашей практике и «чаевые», когда аудитория не просто плывет по течению, но вдумывается – тогда и упадет к нам на колени пресловутое золотое яблоко, сорванное с ветки свежим ветром. Разумеется, художник может впасть в эйфорию и возмечтать о творческом Рае, где всякое его слово вызывает отклик аудитории; вряд ли каждому удается закрыть свой разум от подобных фантазий. Просто следует помнить: описанный мною Рай – и впрямь химера.
