Я пожала плечами, потому что слышала такое от людей и никогда не рассказывала, что фантазия может выглядеть сама по себе крайне мерзко, и их счастье, что они не в состоянии ее рассмотреть. Порождения, как их называла бабушка, нередко сочетали в себе несочетаемое, и было невозможно понять, чем оно было при жизни. В квартире у одноклассницы обитало отвратного вида нечто — то ли птица с телом обезьяны, то ли двухлапая обезьяна, покрытая перьями, небольшая, размером с ворону, она зависала на потолке и противно шипела. Крылья ее всегда были прижаты, шея вытянута; несколько раз, пока никто не видел, я пыталась от нее избавиться, но стоило наведаться в гости через пару дней, как эта дрянь встречала меня агрессивным шипением, словно проклинала.

Тварь бесила только меня, жильцы ее не замечали. Путями долгих расспросов я выяснила, что когда-то в квартире жил старенький голубятник, и даже голубятня его еще торчала во дворе развалившимся скелетом, но отчего в квартире поселился такой гибрид — черт знает. Я не подозревала мирного старичка в каких-то адских экспериментах.

— Прозвучит глупо, — продолжил Вадим после паузы, — но мне показалось, если я задержусь здесь хотя бы на секунду, мне конец.

Он ковырял носком ботинка землю, как провинившийся школьник, и я, сама того не ожидая, отзеркалила его жест.

— Не так глупо, как вы полагаете… Недавно в нашем подъезде скончалась вздорная бабка, так вот, до сих пор соседи считают ее живой, потому что не все знают о ее смерти. — Я подняла голову, встретилась с непонимающим взглядом Вадима и как можно спокойнее объяснила: — Свежий призрак производит много лишнего. Шума, запахов. Вы можете не отдавать себе отчет, как и обычный человек, но странность не в этом. Здесь нечего делать призракам, будь то девица в платье или же кто-то еще.

Нечего делать, но зверья нет, а это почти гарантия. Почти, потому что скотина привыкала от безысходности к такому соседству, хотя я знала парочку случаев, когда свиноматка в гневе разносила сарай. Коровы и козы были куда смиреннее и со временем переставали в присутствии призраков ошалело мычать и блеять, а вот куры кудахтали нервнее обычного и разом переставали нестись.

— Здесь же никто не умирал, — добавила я и в собственном голосе услышала отчаяние, — считайте, что мы это установили. Пойдем посмотрим. Да, а дверь. Вы говорили, что дверь в особняк была открыта, когда внутрь вбежал парень за девушкой. А теперь она закрыта?

Вадим кивнул, мы шли по тропинке молча, готовясь сами не понимая к чему, и вот особняк предстал перед нами во всей красе — несмотря на недоверчивость по отношению к «старине», при довольно твердой позиции «не все старинное есть ценное», я признала, что дом Березиных был если не памятником архитектуры, то действительно любопытным строением, и лучше бы ему было долгие годы медленно умирать именно таким — покинутым, таинственным и зловещим.

Ни фото, ни старая кинопленка не передавали, насколько он вписывался в природу. На самом деле наоборот: это природа в него вписалась, превратила в шедевр, живописно украсила сочными пятнами мха, пустила по стенам вьюнки и трещины. Время застыло, деревянные рамы покосились, но уцелели, стекла были местами выбиты — ливни, град, ветра и ветви деревьев их не пощадили, нижние этажи заколотили досками — и очень давно, когда закрыли санаторий, чтобы люди не совали носы и прочие не лишние части тела куда не надо. Никто не пытался выбить доски — как непохоже на людей! — и мхи с вьюнками надежней любых замков сковывали почерневшее дерево и растрескавшиеся кирпичи.

— Мебель делают из опилок, а доски и заборы — из дерева, — невпопад хохотнула я. — В какую дверь они забежали?

Вадим указал на единственную дверь — других вариантов и не имелось. Когда-то ее покрасили белой краской — в те времена, когда красили все, что могло быть окрашено в принципе, а сейчас о рвении руководства санатория говорили лишь скукожившиеся в крошечные свитки желтые ошметки. Я подошла ближе, рассмотрела крыльцо, саму дверь, повернулась, с недовольной миной покачала головой.

— Если вдруг увидите что-то за моей спиной, хоть кивните… Дверь открывается наружу, замка в ней нет, зачем тогда вы таскаете столько ключей? Вы здесь были не так давно, и это вы частный сыщик, не я, какие выводы?

Вадим не двигался, ближе не подходил, зрение у него было острое — меткость эльфов вымысел, хотя черт знает, может, никто не учил их стрелять из лука, но в среднем эльфы, как и оборотни, не теряли зоркость на протяжении всей жизни. Мне показалось, он досадует, но еще я не верила тому, что он не увидел этого раньше. Значит, просто мне не счел нужным сказать.

— Мох и растительность повреждены, я это вижу, — стараясь сохранить голос ровным, сказал Вадим. Мои полунамеки-претензии ему не нравились, и это было по-человечески понятно, меня бы тоже взбесил подобный наезд. — Дверь открывали, спасатели так точно, напрасно вы удивляетесь, вы же помните, что территорию прочесали вдоль и поперек не по одному разу. На чем вы пытаетесь меня подловить?

До этих слов ни на чем не пыталась.

Глава 4

Следы на крыльце оставила поисковая группа. Призраки, черт их побери, не могут распахивать двери. Версия небезынтересная и небесспорная: клюка, сумка, хоть сундуки с золотом — часть самого призрака, каким мы его помним или же представляем. Разные люди рядом с одним и тем же призраком в одно и то же время могут увидеть разное, возможно, Вадим видел то, что вообразил.

Ни подтвердить, ни опровергнуть мою гипотезу было некому.

Мы осторожно пробирались по стылому, пропахшему сыростью, солью и птичьим пометом зданию, сильнее всего опасаясь гнилых досок и плохо держащихся кирпичей. Не так давно здесь шастали люди — в заброшках легко понять, что кто-то наведывался, по еле заметным признакам. Потревоженный прах мертвого здания — материя тонкая, даже чересчур.

— Наверх поднимались спецы МЧС, — остановил меня Вадим у лестницы. — Мне кажется, стоит им доверять. Вы спрашивали про ключи, они в основном оттуда, от верхних комнат. Все кабинеты администрации закрыты, я интересовался почему — а просто потому что замки работают до сих пор и что бы не запереть. Мне отдали ту же связку, которая была у спасательной группы.

Перила с лестницы то ли сняли, то ли украли — кто разберет, заброшенные здания всегда страдают от человеческой алчности, и мне казалось, что разоренные дома помнят каждого, кто вырвал у них кусок плоти. Защищая себя, они скалились черными проемами окон на любого, кто приближался, но эта заброшка пока что присматривалась к нам.

— А лестницам доверять не стоит, — согласилась я, относительно удовлетворенная его ответом. Но лишь в части связки ключей. — Давайте расставим все точки над «i» — я не подозреваю вас ни в чем, но кое-что мне не нравится, и нам лучше выяснить все до того, как мы наделаем тьму ошибок. Вы уверены, что видели парня, который вбежал за девушкой в белом платье именно в эту дверь? Открытую дверь?

Мой вопрос звучал обидно, и я восприняла долгое молчание Вадима как немой упрек. На крыше скопилась влага и теперь просачивалась сквозь щели, здание словно дышало и само было как призрак. То ли живое, то ли нет. Потом померещилось, что стучат старые ходики, и я вздрогнула, но это какая-то птица далеко отсюда долбила, зараза.

— Я понимаю, насколько это…

— Странно, — подсказала я, рассчитывая, что зарождающийся конфликт мы таким образом уладим.

— Нет, — резко перебил Вадим. — Противоречиво. Пожалуй, — он опять помолчал, — именно эта дверь и была причиной того, что я так испугался.

— То, что должно быть таким, как мы привыкли, но вдруг оказалось не таким, пугает больше всего?

Я смотрела в пыльное стекло. Снаружи оно было грязнее, чем изнутри, об этом позаботилась цивилизация; я была убеждена, что если проведу пальцем по внешней стороне окна, то соберу всю таблицу Менделеева. Я отошла от лестницы, заглянула в дверной проем. Большое светлое помещение с высокими потолками, когда-то здесь была библиотека, а может быть, красный уголок, а какое назначение задумывал архитектор — кто знает.