— Или кто-то ещё заинтересован в Копье, — предположил де Монфор. — Эта реликвия веками привлекала внимание не только христиан.

— В любом случае, — Крид выпрямился, — это лишь подтверждает необходимость действовать быстро и решительно. Симон, проследи, чтобы корабль был готов к отплытию завтра на рассвете. Если что-то пойдёт не по плану, нам понадобится быстрый путь отхода.

— Будет исполнено, монсеньор. А что с остальными рыцарями?

— Собери их после операции в условленном месте. Те, кто докажет свою верность этой ночью, отправятся с нами. — Крид посмотрел на де Монфора. — Особенно меня интересует де Брассак. Если он по-прежнему верен брату Константину, возможно, придётся… принять меры.

Граф де Монфор нахмурился:

— Он молод и впечатлителен, монсеньор. Попал под влияние красноречивого проповедника. Возможно, заслуживает второго шанса.

Спустя какое-то время беседуя с Константином

— О том, что ты не понимаешь природы силы, с которой играешь, — ответил Крид, оставаясь стоять. — Это не благословение, а проклятие. Что использует тебя, питается твоей верой и амбициями.

— Прекрасные слова от того, кто сам веками использует такой же «ДАР», — парировал Константин. — Разница лишь в том, что я не скрываю, а открыто использую его для восстановления истинной веры.

— Истинной веры? — Крид покачал головой. — Ты создал культ личности, основанный на чудесах и предсказаниях. Это не вера, Константин, это идолопоклонство.

— Ты судишь меня по своим меркам, — монах поднялся со стула и начал медленно ходить по комнате. — Но я видел больше, чем ты думаешь. Дар показал мне истинную историю христианства — историю, искажённую церковью ради власти и контроля.

— И что же ты увидел? — поинтересовался Крид, внимательно следя за каждым движением противника.

— Я видел, как учение Христа было извращено уже в первые века после его смерти. Видел, как император Константин превратил гонимую секту в государственную религию, заплатив за это отказом от многих истинных положений. — Глаза монаха лихорадочно блестели. — Я видел сокрытые евангелия, показывающие иной путь — путь личного познания божественного, без посредников в виде церкви и духовенства.

— И ты, конечно, решил стать новым посредником? — иронично заметил Крид.

— Я лишь указываю путь! — возразил Константин. — Показываю людям альтернативу вашей коррумпированной церкви.

— Показываешь, продавая индульгенции и принимая дары? Исцеляя подставных больных и произнося пророчества, которые удивительным образом не сбываются?

Лицо монаха исказилось от гнева:

— Ты и твои агенты месяцами подрывали мою работу, сеяли сомнения, распускали ложь. Представляешь всё в искажённом свете.

— Я лишь позволил правде выйти наружу, — спокойно ответил Крид. — Без нашего вмешательства твои собственные действия всё равно привели бы к падению. Всякое учение, построенное на лжи, рано или поздно рухнет.

Константин внезапно засмеялся — холодным, неприятным смехом.

— А твоё? Сколько лжи в основании твоего ордена, твоей миссии? Сколько правды ты открыл Папе о природе своего существования? Знает ли он, что за ним стоит древний язычник, прикрывающийся христианским благочестием?

— Я никогда не отрицал своего прошлого, — твёрдо сказал он. — И я нашёл способ использовать свой дар для служения, а не для самовозвеличивания.

— Лицемер! — Константин шагнул вперёд, и его рука крепче сжала фрагмент артефакта на груди, который теперь светился даже сквозь ткань одежды. — Ты служишь лишь своим интересам, как всегда. Я видел твою истинную сущность через Копьё. Видел кровь на твоих руках — кровь не только Христа, но и тысяч других, кого ты убил за века своего существования.

— Я солдат, — просто ответил Крид. — Был им всегда. А солдаты убивают и умирают. Разница лишь в том, что я не мог умереть, даже когда хотел этого больше всего на свете.

Что-то в его голосе, какая-то древняя, невыразимая усталость, заставила Константина замолчать на мгновение. Он пристально изучал своего противника, словно видел его в новом свете.

— Ты действительно хотел смерти? — наконец спросил он тише.

— Веками, — признал Крид. — После Голгофы я пытался покончить с собой множество раз. Бросался на мечи, прыгал со скал, принимал яд, тонул в морях. Ничто не могло освободить меня. — Он сделал паузу. — А потом я понял, что моё проклятие — это также и возможность. Возможность искупления через служение.

— Служение чему? — прищурился монах. — Церкви, которая сама погрязла в грехах? Папам, торгующим должностями и реликвиями?

— Служение идее, — возразил Крид. — Идее мира, где вера не разделяет людей, а объединяет их. Где христиане, мусульмане и иудеи могут жить рядом, уважая различия друг друга.

— Красивые слова, — Константин снова усмехнулся. — Но твои действия говорят об обратном. Ты уничтожал всех, кто стоял на твоём пути. И сейчас пришёл уничтожить меня.

— Я пришёл остановить тебя, — поправил Крид. — И освободить от влияния, что медленно разрушает твою душу.

— Лжёшь! — внезапно закричал монах, и его голос изменился, став глубже и резче. — Ты пришёл забрать то, что считаешь своим. Но этот ДАР выбрал меня!

С этими словами он вытащил реликвию из-под одежды. В тусклом свете лампы блеснул небольшой металлический предмет, закреплённый в золотой оправе — осколок того же копья, часть которого носил Крид. Как только фрагмент оказался на открытом воздухе, он начал светиться всё ярче, пульсируя тревожным красным светом.

— Видишь? — торжествующе произнёс Константин держа в руках часть копья. — Они узнают друг друга. Стремятся стать единым целым.

— Именно этого я и опасался, — Крид осторожно отступил на шаг. — Ты не понимаешь, что может произойти, если части Копья соединятся после стольких веков разделения.

— О, я понимаю лучше, чем ты думаешь, — глаза монаха странно блестели, словно в них отражался свет реликвии. — Соединение фрагментов создаст канал, через который истинная сила Копья сможет проявиться в нашем мире. Сила, способная изменить ход истории!

Крид понял, что разговоры бесполезны. Брат Константин был слишком глубоко под влиянием своего фрагмента, слишком опьянён видениями и обещаниями власти. Единственный способ остановить его — отобрать реликвию, пока не стало слишком поздно.

— Прости, Константин, — произнёс он, доставая копьё. — Но это должно закончиться здесь и сейчас.

Как только две части древней реликвии оказались в одной комнате, не скрытые одеждой или футлярами, произошло нечто странное. Красное свечение стало интенсивнее, заполняя пространство между ними пульсирующими волнами света. Воздух сгустился, наполнился электрическим напряжением, словно перед сильной грозой.

— Да! — восторженно выдохнул Константин, поднимая свой фрагмент выше. — Они жаждут воссоединения!

Крид почувствовал, как его фрагмент буквально тянет к реликвии монаха, словно обладает собственной волей. С каждым мгновением сопротивляться этому притяжению становилось всё труднее.

— Остановись, — предупредил он. — Ты не знаешь, что высвобождаешь.

— Я знаю больше, чем ты думаешь, Крид, — в голосе Константина звучала странная многослойность, будто сквозь него говорил кто-то другой. — Копьё показало мне истину. Истину о тебе, о себе, о том, что должно произойти.

Он шагнул вперёд, протягивая фрагмент к реликвии Крида:

— Соедини их. Выполни своё предназначение!

Крид понял, что выбора нет. Если позволить этому безумцу продолжать, последствия могли быть катастрофическими. Резким движением он бросился вперёд, целясь не в реликвию, а в горло монаха — быстрый, смертельный удар, который должен был окончить противостояние до того, как оно выйдет из-под контроля.

Но то, что произошло дальше, не входило в его планы.

В момент, когда он приблизился к Константину, два фрагмента Копья оказались на критическом расстоянии друг от друга. Свечение внезапно стало ослепительным, заполнив всю комнату нестерпимым белым светом. Воздух между реликвиями сгустился, превратившись в видимую глазом субстанцию, похожую на светящуюся ртуть.