- Первый взнос за два месяца, - ответила она торопливо и пояснила, извиняющимся голосом, -... За месяц вперед и за последний...

- Знаю, - ответил я, - обычный порядок. Комната готова? Могу ехать?

- Да, - ответила она несколько нерешительно. – Как вам удобно. Но это за городом...

Я сказал весело:

- Вся Журавлевка уже чуть ли не в центре города! Еду.

Таксист обрадовался заказу, Журавлевка на другом конце старой части города, огромный пригород, застроенный частными домиками, понаехавшими еще в период массового раскулачивания. Когда при Хрущеве началась эпоха панельного строительства, и пятиэтажные домики начали вырастать быстрее грибов, прежний Харьков стал называться центром, а вокруг выросли районы многоэтажек. Сперва пятиэтажные, а при генсеке Брежневе начали строить и девятиэтажки.

Журавлевку решили не сносить, пришлось бы давать всем квартиры, предпочли застроить обширный район пустующей земли следом за нею. В тот новый район, названный Салтовкой, провели даже линию метро, все-таки расселили там шестьсот тысяч жителей, но так как до Салтовки далековато, на Журавлевке тоже отгрохали промежуточную станцию, удивительно красивую, и на выходе на поверхность странновато было видеть ровную зеленую землю с высокой травой, где вокруг станции пасутся козы.

Журавлевку я выбрал потому, что грядет бум коттеджных поселков, потому здание научно-исследовательского центра лучше расположить здесь.

Места займет немного, землю выкуплю у хозяев без проблем, для здания и стоянки перед ним понадобится всего два-три участка, от силы пять, могу и больше для запаса. Да, лучше выкупить сейчас, а то потом соседи взвинтят цены, когда увидят, что мне земли недостает.

Таксист сперва пытался повезти дальней дорогой, но я сказал с усмешкой, что эти места знаю, и сам называл улицы впереди, поясняя, где лучше свернуть, а на какую соваться не стоит.

Глава 5

Ольгинскую знаю тоже, через одну от моей Исаевской, где родился как бы три десятка лет тому. С того времени прошло в общей сложности несколько сот лет, мы по ней бегали к местной речке купаться, крохотная, пересыхающая, трудно вообразить, что по ней назван громадный город, хотя тогда, конечно, это был не город, а кучка жалких хижин с поселенцами.

И хотя все остальные линии жизни проходили мимо Харькова, помню хорошо и ярко, детство впечатывается ярче всего.

Таксист, молодой худой парень с быстрыми суетливыми движениями, спросил вежливо:

- К какому дому?

Я указал пальцем.

- Вон к той калитке. И еще, могу арендовать тебя на время моей командировки. Плата по счетчику. Утром забираешь меня в восемь, ждешь, а счетчик пусть тикает. И так неделю или чуть больше, посмотрим.

Он округлил глаза.

- Правда? Я с радостью. Сейчас наши заработки упали, у каждого авто во дворе...

- Жду в восемь, - напомнил я и вышел.

Калитка невысокая, как и забор, закрыто на щеколду, нужно протянуть руку сверху и отодвинуть вертушку с той стороны, знаем, у всех так.

Протоптанная дорожка ведет к домику, на крыльце уже ждет женщина в опрятной и очень поношенной одежде.

Я быстро окинул ее оценивающим взглядом. Лицо миловидное, усталое, бледное то ли от недоедания, то ли тяжелой работы. По виду типичная украинка, то есть, полненькая, «полна пазуха цицек», намечающийся живот в нижней части, как у гусыни, и, как в песне, черные брови и карие очи.

Я сказал жизнерадостно:

- Не опоздал?

Она ответила тихо:

- Проходите, посмотрите комнату. Скорее всего, вас не устроит...

Голос у нее приятный, певучий, словно мы не в Харькове, где говорят на суржике, а на Полтавщине.

- Посмотрим, - ответил я бодро. – Мне важнее, чтобы к объекту поближе.

Вслед за нее прошел крохотную прихожую, здесь называемую сенями, дальше небольшая комнатка с очень старой мебелью, и еще одна, совсем крохотная, там кровать, столик и тумбочка.

Сердце сжалось, в таком же домике и я родился, жил, осваивал сперва участок, что в детстве казался таким огромным, целых шесть соток...

- Вот ваша комната, - произнесла она робко за моей спиной. – Если устраивает...

- Мужчины непривередливы, - заверил я, - если они мужчины. Но здесь спит, как я понял, ваша дочь?

Она ответила несколько смущенно:

- Мы уже в одной комнате. Она на диванчике. Нам удобно, не смущайтесь.

- Я делец, - пояснил я гордо, - нашу бесстыдную породу ничто не смущает. Прекрасно, договорились!.. Я представляю крупную фирму, работы выше крыши, потому, скорее всего буду являться только ночевать.

Она сказала с облегчением:

- Тогда располагайтесь...

Я вытащил бумажник, быстро отсчитал требуемую сумму за два месяца.

- Вот. Получите и распишитесь. Шутка!..

Я видел какими голодными глазами посмотрела на деньги, но чувствуется хорошее воспитание и манеры, взяла спокойно и, не пересчитывая, положила в кармашек на переднике.

- Если что понадобиться, спрашивайте. Я почти всегда дома. Зовут меня Гандзя Панасовна.

Почти всегда дома, как понимаю, потому что работу потеряла в этой гребаной перестройке, а накопления откуда у простого народа, живут за счет крохотного огорода, а это, считай, впроголодь, хоть Украина и самая плодородная страна на свете. Невесело на такое смотреть, но в такой дыре почти все населения распущенного СССР, всех не спасешь, всем не поможешь.

Правда, подъем уже начался, но заметным станет не так уж и сразу, как бы ни хотелось.

- Гандзя рыбка, - сказал я бодро, - Гандзя птица, Гандзя гарна молодыця?.. Прекрасная была песня, а сейчас поют всякую хрень. Меня зовут Артур Николаевич. В связи с реконструкцией города грядут великие перемены и здесь на Журавлевке. Наша организация присматривает большой участок земли, где выстроит здание научно-исследовательского института. Это рабочие места не только для ученых, но и массы обслуживающего персонала. Я один из тех, кто присмотрит участок и оценит предстоящие расходы.

Она сказала уважительно:

- У вас ответственная работа!..

- Доверяют, - ответил я скромно. – Но я не главный, помощников у главного много. Перекрестный контроль – наше все. Один может ошибиться, но если все десять... это уже преступный сговор!

Она мило улыбнулась на мой веселый тон, хотя шутка не совсем шутка. На строительстве хитрожопые наживаются не меньше, чем на махинациях с валютой.

Во дворе звякнула щеколда, я повернулся к окну, с улицы во двор входит рослая девушка в ультракоротких шортах, ноги длинные и хорошо загорелые, вид спортивный, в поясе узка, но плечи широкие, прямые, даже чуточку приподняты, то ли хвастливо, то ли с вызовом.

Гандзя Панасовна сказала тихо:

- Моя дочь, Оксана. Поступила в универ!.. С сентября начнут занятия...

- Это ее кровать я отобрал?

Она сказала торопливо:

- Уже неделю спим в одной комнате. Мы привыкли.

На крыльце послышались шаги, дверь распахнулась, Оксана вошла в комнату рослая, с удивительно крупными карими глазами, чернобровая, с четко обрисованной крепкой грудью, по виду и не скажешь, что вчерашняя школьница.

Гандзя Панасовна сказала торопливо:

- Это Артур Николаевич, он снял у нас комнату, как мы и хотели.

Оксана сказала весело:

- Здравствуйте!.. Вот и хорошо, все-таки мужчина в доме. У нас даже собаки нет, уговариваю маму завести, а она никак.

Гандзя Панасовна слабо улыбнулась.

- Собаку кормить надо, будку строить, а нам самим бы выжить, доченька. Мой руки, садись за стол, ужин почти готов. И вы, Артур Николаевич, присоединяйтесь, хотя у нас еда совсем не ресторанная.

- Спасибо, - ответил я, - ужин святое.

Оксана сказала спортивно бодрым голосом:

- Меня зовут обычно Ксаной, а то Оксана больше оперное что-то, а я если запою, то все собаки на улице подпоют. А то и вовсе Ксеней.