Можно представить себе чувства Дёница. Он мог надеяться лишь на то, что Бею, который сообщил, что его окружают и что он взял курс домой, удастся стряхнуть преследование. Но когда B-Dienst перехватила новые сигналы, стало понятно, что ему это не удается. Дёниц ничего не мог сделать. Это было не как в случае с гибелью подлодки: здесь он мог во всех деталях узнавать из перехваченных посланий врага и сообщений самого Бея, как все развивается.

 «Герцог Йоркский» первым засек «Шарнхорст» на своем радаре в 26 милях в 16.17. Бей по-прежнему не использовал радар и не знал о его присутствии, пока Фрейзер не приблизился до 6 миль и в 16.50 не выпустил осветительную ракету и не начал обстрел. Бей, захваченный врасплох уже в третий раз за день, немедленно развернулся и на последней стадии преследования двигался восточным курсом, где у «Шарнхорста» было больше пространства для маневра, но он по-прежнему страдал от высокой точности обстрела, направляемого радаром. Через некоторое время из-за повреждения подводной части скорость упала, приблизились эсминцы Фрейзера и нанесли несколько попаданий торпедами, что еще больше сократило скорость и обеспечило конец «Шарнхорста». Крейсер продолжал неравный бой с силами Фрейзера, которые приблизились уже для его уничтожения.

 В 18.19 «Шарнхорст» передал, что окружен крупными кораблями, которые ведут обстрел с использованием радаров, а через несколько минут пришло последнее сообщение от Бея: «Мы будем сражаться до последнего заряда. Хайль Гитлер!»

 Менее чем через час B-Dienst перехватила инструкции Фрейзера двум крейсерам добить «Шарнхорст» торпедами. Дёниц уже все понял.

 Потеря «Шарнхорста» была прямым следствием успехов англичан в развитии радаров. Запоздалое осознание этого факта пришло к немецкому морскому командованию и особенно, вероятно, Дёницу и Майзелю. Дёниц, по воспоминаниям Хансена-Ноотаара, страдал «чрезвычайно глубоко», но он заставил себя избавиться от личной ответственности.

 С Гитлером это было нетрудно; уже по первым рапортам было ясно, что Бей допустил серьезную ошибку, спутав крейсера Барнетта с тяжелыми торговыми судами. Дёниц старался укрепить в Гитлере такое убеждение: все дело в «трагической ошибке». На самом деле положение было как раз таким, о котором давно мечтало морское командование: линкор («Шарнхорст») выступил против более слабых конвойных судов. Однако «Шарнхорст» не смог воспользоваться благоприятной ситуацией и неправильно ее оценил. Если бы он занялся сперва крейсерами, то «было бы весьма возможно, что первая фаза закончилась бы к нашей пользе».

 Дёниц много раз возвращался к этой теме; так как было доказано, что надводные корабли больше не могут выполнять свою изначальную функцию — предотвращать высаживание противником десанта, потому что они не способны действовать без прикрытия с воздуха, «идея использовать «Шарнхорст» во время полярной ночи была в основе своей правильной». А так как по стратегическим соображениям важно держать вооруженную силу на севере, он предложил перевести тяжелый крейсер «Принц Ойген» в боевую группу «Север».

 Гитлер не возражал. Конечно, он выиграл спор по поводу бесполезности больших кораблей, но никогда не напоминал об этом ни тогда, ни позже и был вполне рад передать Дёницу оставшиеся тяжелые суда для каких угодно целей. Он просто нуждался в Дё-нице; ему требовалась поддержка...

 Сложнее для Дёница было избежать критики со стороны своих людей, хотя она была не такой уж открытой и вряд ли могла исходить от Майзеля и других штабных офицеров, которые, как и он, жаждали послать «Шарнхорст» на врага и доказать нужность больших кораблей. Тем не менее, Дёниц протоптал себе путь к отступлению. Бея, конечно, обвинять было невозможно, хотя он был очень подходящим козлом отпущения, но, увы, мертвым, и погибшим героически, в неравном бою. Дёниц винил себя, но не в том, что послал Бея в эту дурацкую миссию, имея на руках двусмысленные данные разведки, а в том, что не вызвал из отпуска Кумметца. Он ведь обсуждал детали подобной операции с Кумметцем, сообщил он на совещании штаба 4 января 1944 года. и знал, что тот с удовольствием взялся бы ею руководить. И Кум-метцу не потребовалось бы специальных инструкций — «например, о прекращении операции». Позже он подчеркнул абзац в рапорте Шнивинда, указывающий на недостаток подготовки в море как причину провала.

 1943 год был тяжелым как для Дёница, так и для всей Германии; он потерял сына и надежду выиграть битву за Атлантику, его же победа в сохранении больших кораблей обернулась запоздалым признанием того, что лидерство англосаксов в технологиях больше не позволяет ни одному из родов войск предпринимать наступательные действия, разве что в каких-то удаленных уголках. В отличие от тех уверенных директив, которые он давал, когда только занял пост главы флота, теперь он мог лишь выражать надежду на новый тип подлодок, который должен построить министр Шпеер... Это было все, что он мог предложить своим людям.

 Первые три дня нового года он провел в «Вольфшанце» и, как было помечено в журнале, «принимал участие во множестве обсуждений по поводу ведения войны с некоторыми из ведущих руководителей, равно как и лично с фюрером». Одним из этих ведущих руководителей был Альберт Шпеер, и именно в течение этих трех дней Шпеер и Дёниц убедили Геринга, что все исследования по радарам должны вестись в министерстве Шпеера — еще один знак тесного сотрудничества между этими двумя новыми людьми в борьбе за власть в окружении фюрера.

 Было бы слишком просто предположить, что исход войны и судьба немецкого народа занимали второстепенное место в их придворных маневрах, но нет сомнений, что чем хуже становилось положение рейха, тем больше Дёниц и Шпеер — а также Гиммлер — узурпировали положение старой гвардии. Замкнутые внутри системы, они реагировали на внешние и внутренние угрозы более остро по мере роста опасности. В случае Дёница это означало, что он превращал и самого себя и свой флот в такую же закрытую систему, как раньше Гиммлер поступил с СС. Это, в свою очередь, означало, что флот все больше связывался с верой в гений фюрера и его способность привести к победе Германию, как бы иррационально ни начали казаться обе концепции.

 Это вновь означало рационализацию иррационального, отбрасывание всех сложностей, всех расхождений за пределы идеологических шор. В материальном плане это касалось знания о том, что ресурсы и потенциал противника превосходили немецкий во много раз, а в моральном плане — невообразимые преступления, такие как систематическое уничтожение евреев, использование рабского труда в промышленности в таких масштабах и с такой безжалостностью, которые мир не видел со времен фараонов. Дёниц обо всем этом знал, но фокусировался на своей цели.

 Чем больше это знание пыталось в него проникнуть — а нелепо было бы предполагать, что кто-либо с интеллектом и чувствительностью Дёница оставался в неведении относительно стратегического и морального тупика, в который был приведен рейх, — тем больше Дёниц опирался на своего военного бога, жалкую тень в коридорах «Вольфшанце», ставшего теперь еше ниже под бременем неудач, на чьем нездоровом лице отпечаталось все его упрямство, чьи левые рука и нога дрожали уже совершенно неконтролируемо и кто скрывал свое бессилие в стратегическом мышлении призывами к военным сражаться с «горькой ненавистью» против врагов, которые намереваются уничтожить Германию.

 Новогоднее послание Дёница в преддверии катастрофы с «Шарнхорстом» начиналось так: «Фюрер показывает нам путь и цель. Мы следуем за ним и телом и душой...»

 Ближе к концу января Гитлер, который начал страдать сильными болями в глазах вдобавок к своим прежним недугам, переехал из «Вольфшанце» в «Бергхоф», где прошел курс лечения. Он все еще был плох, когда пришло время участвовать в ежегодном параде Дня Памяти Героев в Берлине; вероятно, он не хотел показываться в таком состоянии людям — тем самым, которых он привел к катастрофе. И особым знаком перемен является то, что он выбрал Дёница сыграть его роль, к большой досаде старой гвардии.