Он с братом пошел в реальную школу, известную как «Штойшер», по имени ее грозного директора, профессора Штоя, который правил и публичной школой, и примыкающим к ней интернатом, как абсолютный монарх. В их первый день сам директор провел обоих мальчиков, показывая им гравюры старого города, которые украшали стены. Карл уже думал, что им достался замечательный директор, когда они подошли к литому барельефу Бисмарка. И профессор немедленно спросил его брата, кто это.

 Фридрих много слышал от своего отца об этом великом человеке, но не смог узнать его на бронзовом барельефе. Внезапно рассвирепев, профессор Штой заорал: «Что?! Вы не знаете величайшего из всех немцев?» — и отпустил их, окинув высокомерным взглядом.

 То была поучительная сцена.

 Школьные комнаты были просторными и светлыми, с множеством картин на стенах; в каждом классе у младших учеников был сад, и каждый мальчик имел свой собственный цветок, о котором должен был заботиться, поливать и восхищаться им. Дважды в неделю проходили уроки пения, на которых изучали как детские, так и народные песни, которые Карл Дёниц очень любил; если позже, уже взрослым человеком, он слышал одну из этих песен, то испытывал совершенно детское удовольствие. Дважды в год они совершали путешествие по историческим местам, ученики младших классов проводили по восемь дней среди холмов Тюрингии, видели римские развалины и другие исторические места.

 Каждый год на летние каникулы Эмиль Дёниц брал мальчиков на уединенный остров Бальтрум в Северном море, который они впервые посетили после смерти матери. Единственными обитателями острова были несколько семей рыбаков и моряков, которые жили в одноэтажных домиках, где сеновал и загон для скота находились под одной крышей. Дёницы проводили каникулы, бродя в дюнах, изучая обломки кораблей, выброшенные на берег, плавая, совершая лодочные прогулки или просто лежа на берегу, слушая свист ветра в колкой граве и шуршание песка на фоне постоянного тихого гула моря — или, когда погода менялась, трепеща от грома мощных валов, бьющихся о волнорезы и рассыпающихся тысячами брызг под низко нависшими облаками.

 По воскресеньям они ходили в маленькую, некрашенную беленую часовню, вместе с местными жителями в их лучших костюмах и их женами в традиционных фризских нарядах. Службы всегда заканчивались фразой: «Боже, благослови наш берег!»

 В сентябре 1908 года Дёницы переехали в город Веймар в 35 километрах от Йены. Сам Карл не объясняет причин переезда, но, поскольку между двумя городами имелось железнодорожное сообщение, его отец получил повышение на фирме Цейсса, а его старший брат покинул школу и поступил в торговый флот, разумно предположить, что и весь переезд был осуществлен именно для того, чтобы он поменял место учебы; возможно, его отец или учителя из Штойшера сочли его настолько талантливым, что решили, будто продолжение образования в реальной гимназии Веймара принесет ему несомненную пользу. Это — чистое предположение. Факты, излагаемые самим Дёницем в его мемуарах, говорят о том, что в Штойшере не учили ни греческому, ни латыни, тогда как реальная гимназия Веймара требовала знаний классических языков, и его отец сообщил ему, что он должен изучить латынь частным образом после уроков в достаточной степени, чтобы соответствовать требованиям гимназии. «Я буквально онемел сначала, когда получил это отцовское наставление, видя перед собой гору работы, которую мне казалось совершенно невозможным преодолеть».

 Однако он так хорошо показал себя на вступительном экзамене в реальную гимназию и без латыни, что его приняли при условии, что он сдаст этот предмет через полгода. Практически каждый день в течение первой осени и зимы в Веймаре после уроков он зубрил латынь на квартире одного или другого из учителей гимназии, не забывая и об общих домашних заданиях по другим дисциплинам. Он успешно сдал экзамен на Пасху 1909 года, но в своем дневнике отметил, что «любое упоминание о латыни приводило его в трепет».

 В Веймаре когда-то жили и работали Гёте и Шиллер, и естественно, что в гимназии делали особый упор на творчество этих гигантов немецкой литературы. Подросток Дёниц отвечал на это со всем пылом, он даже основал литературное общество, в котором состояло полдюжины его одноклассников.

 Также он увлекся такими модными тогда дисциплинами, как геология и палеонтология, и совершал экскурсии, собирая минералы и окаменелости. Тогда Карл производил впечатление ушедшего в себя, даже замкнутого юноши, искренне отвечающего на влияние старших, отца, учителей, художников и целиком отдающегося всем своим увлечениям. Возможно, это всего лишь ретроспективная проекция того, что мы знаем о его взрослой жизни, но также возможно, что в этом и нет особого преувеличения.

 Две вещи можно подтвердить со всей уверенностью: он был умен — не высшим творческим умом, но умом быстрым, с хорошей памятью и первоклассной способностью к выражению. Он сдал на экзамене лучшее сочинение во всей школе на тему одного из стихотворений Гёте; это был «предвестник» его позднейших немногословных рапортов и меморандумов; это было — так он сам уверяет, основываясь на словах директора, — «безусловно, самое краткое, но и лучшее сочинение, то есть самое ясное и самое логичное».

 Так в возрасте восемнадцати с половиной лет он закончил свое обучение.

 Когда он решил поступить на флот, остается неизвестным; изложенные им самим причины включали желание повторить подвиги таких исследователей, как Фритьоф Нансен, Герман Виссман и Свен Гедин, чьи книги он читал «с горящим духом», а также гордость за империю Бисмарка и преклонение перед воинским духом, «которое было у меня в крови»; военный флот казался идеальным местом для совмещения этой тяги к путешествиям и военной жизни. Однако эти «причины» представляют собой не более чем отражение духа имперской Германии того времени и во многом были следствием пропаганды флота, развернутой Альфредом фон Тирпицем.

 Служба в армии была самой престижной, а до назначения Тирпица практически и единственной для дворянства в Германии. Это было естественное предназначение для детей дворян и высших чиновников, и, соответственно, ВМФ развивался с необычайной скоростью. Тирпиц развернул активнейшую кампанию по привлечению подходящих кандидатов на офицерские должности. Пришлось искать их среди детей представителей среднего класса, новых богачей из торговцев и фабрикантов, и особенно — из академических кругов. Они же, со своей стороны, с жадностью ухватились за возможность надеть имперскую форму и взобраться по кастовой лестнице.

 Отец Дёница явно сдал социальный и финансовый экзамены, и 1 апреля 1910 года Карл прибыл в Киль, чтобы поступить в Имперский морской флот в качестве морского кадета.

 В одном наборе, или экипаже, с ним было еще 206 юношей, и почти половина из них оказалась сыновьями ученых — потрясающая цифра и прекрасная иллюстрация того, сколь значимым был вес профессорского сословия в «мировой политике». Еще 26 юношей были из дворян, почти все — из мелкопоместных, обычно обнищавших и порой даже с сомнительной родословной; некоторые были сыновьями офицеров-недворян и помещиков; 37 — из семей торговцев и фабрикантов; и 32, как и сам Дёниц, относились к среднему классу. Был лишь один крещеный еврей и, без сомнения, один или два показательных представителя «малого народа».

 Карл Дёниц вошел в новое для него окружение с большим энтузиазмом — по крайней мере, так представляют его мемуары — с самого начала; «Как интересна, почти восхитительна была гавань Киля, где в выходные крейсеры, линкоры и другие военные корабли стояли на якорях у бочек! Как интересен был длинный мол у Кильвика, где в рабочие дни вдоль берега лежали подводные лодки!..» Он писал эти воспоминания на закате дней, одинокий человек, переживший целую череду личных трагедий и живший, по словам одного наблюдательного посетителя, «все больше и больше в своем блистательном прошлом».