Гитлер ответил, что он не верит в то, что бюджет будет настолько урезан, и еще раз указал на необходимость скорейшего перевооружения флота: «В случае необходимости мы должны вынудить доктора Лея перевести 120—150 миллионов из Рабочего фронта в распоряжение флота... позже, во время разговора с министром Герингом и мной, он развил эту мысль, указывая, что переустройство флота в запланированные сроки является жизненной необходимостью, так как войну в принципе нельзя проводить, если флот не может обеспечить транспортировку руды из Скандинавии.

 Когда я обратил его внимание на желательность обладать шестью уже полностью собранными подводными лодками в связи с критической политической ситуацией первого квартала 1935 года, он сказал, что будет иметь это в виду, и приказал мне начинать их строительство, как только положение это позволит (заметка на полях: “Если бы мне не был отдан такой приказ, первые лодки были бы спущены на воду в соответствие с планом в июне 35-го”)».

 Эти записи бросают дополнительный свет на воинственное настроение фюрера в то время, и особенно интересно то, как он, Редер и Геринг обсуждали, как нечто само собой разумеющееся, последствия грядущего публичного аннулирования «версальских оков» — «критической политической ситуации первого квартала 1935 года» — и с полной серьезностью шансы — континентальной войны в ближайшие три-четыре года! И не краткой войны, коли подвоз руды из Скандинавии был «жизненной необходимостью». Также это свидетельствует о том, насколько далеко зашел процесс перевооружения в той стадии, которую Гитлер унаследовал от своих предшественников-республиканцев; он еще и двух лет не провел в своем кресле, а уже планировал развернуть подводное оружие и люфтваффе и рассматривал возможности войны против могущественных противников, которые никогда не разоружались.

 Немецкий военно-морской историк Йост Дюльффер полагает, что именно во время этой встречи Гитлер и сказал Редеру, что назрела необходимость для начала переговоров с Великобританией по поводу морского договора, который им нужен. Если это так, то интересно понять, принимал ли Дёниц участие в этом разговоре. Он только что вернулся из Англии; был амбициозным офицером, всегда готовым ринуться вперед. Гитлер не был любителем формальностей и позволял высказывать свое мнение тем, кто имел заграничный опыт, особенно если этой заграницей была Англия, которую он сам никогда не видел, о чем всегда сожалел.

 Дёниц записал его слова: «Я всегда хотел провести побольше времени в других странах. К сожалению, мне этого не позволили». Это звучит как отсылка к недавнему круизу Дёница или, может быть, к путешествию Гинденбурга; даже если речь шла о последнем, оно тоже проходило по Британской империи, и сложно представить себе, что верный поклонник Англии не коснулся ее в разговоре.

 Дёниц, возможно, тогда сказал ему, что английские консервативные круги рассматривают коммунизм как большую угрозу, нежели фашизм, что многие действительно видят в сильной Германии барьер на пути распространения коммунизма. Он мог сказать ему и о пресловутой концепции «честной игры», согласно которой к Германии теперь следовало относиться помягче; считалось, что ее и так достаточно унизила последняя война, в которой, в конце концов, и все другие были виноваты! Пришло время привести Германию обратно в семью великих наций. Судя по его описаниям и учитывая мнения тех кругов, в которых вращалась его хозяйка в Англии, именно такое впечатление у него могло сложиться в результате этой поездки.

 Это, конечно, опять не более чем предположения; Дёниц писал скупо, едва ли обмолвился одним словом даже по поводу своей первой встречи с фюрером. Однако нет никаких сомнений, что она на него произвела впечатление.

 Прежний агитатор со впалой грудью и скверными зубами уже превратился благодаря своему успеху и внешним военным атрибутам в некое подобие государственного деятеля. Его «гипнотические» голубые глаза, как всегда, отвлекали внимание от менее приятных черт его лица, теперь, по словам одного наблюдателя, они начали «окарикатуриваться из-за бороздок вдоль носа и шек и начинающихся мешков под глазами и на подбородке». Под клочком усов — жесткие отвисающие губы, черта, указывающая на капризность характера, которую он так и не изжил, но теперь она должна была обозначать железную волю. И, как всегда, он прекрасно умел подстроиться под манеру общения своего собеседника.

 Вряд ли можно сомневаться, что Дёниц, как и многие другие, получил впечатление уверенности, целеустремленности, вулканической искренности и быстрой реакции.

 Он не мог осознать, что за этим мощным фасадом скрывается бывший уличный агитатор с той же самой фантастической ненавистью и наивными решениями, тот же самый австрийский «неряха» с той же самой неспособностью понять сложность мира и вообще что-либо, что его не устраивает, то же недоверие к разумным аргументам и неспособность синтезировать идеи вне привычных рамок; что из-за этого органы власти соскальзывают в даже более расхлябанное, более анархическое состояние, нежели это было при кайзере.

 Снова мощная потенциальная сила Германии оказалась бесконтрольной, ее народ погружался в волны еще более непримиримой, полной ненависти и разрушительных идей пропаганды, под властью вождя, который жил в такой же фантазии вагнеровского толка, как и кайзер, но чья воля и желание доминировать подпитывались более сильным чувством собственной неполноценности и отвергнутости, которое и закалилось, пройдя более жесткую школу — не первый гвардейский полк в Потсдаме, а нищие улочки Вены и Мюнхена...

 Сомнительно, чтобы Дёниц понимал хоть что-нибудь из этого; вряд ли даже он обменялся взглядами во время беседы с человеком, которому предстояло оказать столь губительное воздействие на его жизнь. Много позже, уже после войны, он рассказал кембриджскому историку Джонатану Стейнбергу о своем впечатлении от Гитлера при этой встрече: «Brav und wurdig» — что можно перевести как «честный и достойный».

 Без сомнения, Редер проинформировал его о деликатной ситуации, которая должна была наступить следующей весной, так как в это время «Эмдем» должен был находиться в тысячах миль от родной стороны. Дёниц, должно быть, подумал, не придется ли ему столкнуться с ситуацией, похожей на ту, что сложилась на «Бреслау» в 1914 году.

 Перед отплытием Дёниц собрал всю команду и обратился к ней с речью о миссии крейсера как представителя Германии: «По внешности нашего корабля, по поведению командира, офицеров и всего экипажа иностранцы немедленно сделают свои выводы о самом немецком рейхе». Он дал им инструкции, как себя вести и как отвечать на вопросы о Германии, которые зададут иностранцы, и предупредил, что если кто-нибудь будет вести себя на берегу неправильно — то есть напиваться, то его немедленно отошлют домой. Можно представить, что эта речь была краткой и энергичной, облеченной в язык, понятный каждому члену команды, и, вероятно, содержавшей несколько хорошо запоминаемых лозунгов, обозначающих ключевые пункты.

 Впоследствии он распечатал и раздал всем как свои инструкции, так и предположительные вопросы иностранцев о Германии и правильные ответы на них. На таких смотрах в течение всего плавания он мог задать один из вопросов, входивших в список, в лицо кому угодно — матросу, пожарнику или кадету, чтобы посмотреть, насколько тот его понимает, и в результате, как он писал, большинство изучило эти бумаги, «чтобы не выглядеть смешным перед своими же друзьями».

 Эта попытка дисциплинировать умы и поведение была одновременно и результатом раздумий чувствительных немецких морских офицеров в целом, и личных методов Дёница. После унижения на войне и во время мятежей они все старались выработать новое отношение к новой революции, которая должна была восстановить честь и достоинство Германии; естественно, они разрабатывали правила поведения. Сам Редер был наиболее искренним образцом правильного поведения. Он даже написал по этому поводу учебник, а другой вышел под его руководством: «Морской офицер как лидер и как учитель», в котором объяснялись, среди прочего, роль рыцарства и религии, задачи офицера в борьбе против материализма, необходимость оптимизма, использование юмора. Это напоминает викторианские поучения по этикету или самопомощи в Англии, предназначенные для тех, кто поднимался или надеялся подняться в социальной иерархии; причиной было, конечно же, то же чувство неуверенности, возникающее в обществе в переходный период.