Он разделял все тогдашние расовые предрассудки: итальянцы легко возбудимы и не больше чем «макаронники», португальцы — «не белые и не черные, а так, половинка на половинку». Что же касается англичан, судя по его отчету о плавании на U-39, то у него по отношению к ним сохранялась обычная немецкая смесь уважения и глубокой враждебности.

 U-39, под развевающимся белым флагом с черным крестом и прусским орлом в центре, и черно-бело-красными имперскими полосами в верхнем углу, отдала швартовы в три часа пополудни и 12 февраля 1917 года направилась в Адриатическое море. Это была субмарина с тоннажем в 685 тонн и длиной 70 метров.

 На узкой передней палубе стояли 8,8-сантиметровые пушки, на корме возвышалась башня управления, крашенная в серый цвет, с перилами вокруг верхней площадки и гнездом перископа, выдвигавшегося на переднем конце; позади них на малой палубе, на которой стояли вахтенные, тяжелый круглый люк увенчивал вертикальную стальную лестницу, ведущую вниз башни, к рубке.

 Каюта Форстмана была крошечной, отгороженной занавеской комнаткой рядом с водонепроницаемой дверью, ведущей в машинный зал. Офицерские каюты были суровыми кельями, но с мягкими диванами, обитыми черной кожей, которые служили койками по ночам, притом что над ними были настоящие койки; они отделялись друг от друга зелеными занавесками. Рядом был машинный зал, настоящий кроличий садок труб, проводов, клапанов, колес, рычагов, с отдельным углом для дополнительной машинерии и радиооборудования. За водонепроницаемой дверью в задней части находились дизельные двигатели, поршни стучали так громко, что разговаривать там было невозможно. А позади них находился турбинный отсек, а затем и корпус, суживающийся к торпедному отсеку на корме.

 Там не было ванной и только один туалет для всех 50 офицеров и матросов, не занятых на вахте. Лишь немногие брились, и никто не менял одежду во время плавания. Офицеры использовали одеколон, чтобы заглушать неприятный запах от тела и неописуемый влажный, маслянистый запах на лодке. Но из-за скученности и того, что все эти люди делили тяготы и опасности, и потому, что на подлодке не было места для людей, которые не имеют к ней отношение, личный состав превращался в своеобразное братство.

 Дёниц тоже так считал; в этой общей устремленности к одной цели, в необходимости соблюдать постоянную бдительность и следовать самодисциплине, в этом тесном товариществе его замкнутая натура и пылкое сердце находили для себя идеальные условия.

 На следующий после отплытия день, 13 февраля, под прикрытием темноты U-39 достигла пролива Отранто. Это был узкий проход, который британский морской командующий в Адриатике, контр-адмирал сэр Марк Керр пытался перегородить сетью и минами, защищенными дрифтерами, но без успеха, так как не имел достаточного количества эсминцев, самолетов и контроля над противоподводными силами в этой области. Итальянцы к тому времени вступили в войну на стороне союзников, но их военно-морские и военно-воздушные силы были под раздельным командованием и не подчинялись Марку Керру. Он постоянно требовал от своего начальства больших и лучших сил. «Все подлодки проходят из Каттаро и обратно, — писал он. — Мы слышим их каждый день по телефону. Австрийский самолет летает над дрифтерами и сообщает, где они стоят, а так как здесь глубоко и разрывы велики, они ныряют и избегают нас невредимыми».

 Продвигаясь на поверхности под темным звездным небом, покрытая фосфоресцирующей краской на носу и вызывая буруны по обеим сторонам от корпуса, подлодка достигла линии из 8 сторожевиков вскоре после восьми часов и тут же погрузилась и продолжила свой путь под водой. Она всплыла в 11.15; в поле зрения ничего не было, и плавание снова проходило на поверхности. Через полчаса появилась следующая заградительная линия кораблей, на этот раз шестнадцати; субмарина снова погрузилась и двигалась на электромоторах до 2.25 утра. Когда она снова поднялась, вокруг уже никого не было. Все заграждения остались позади.

 Вскоре после рассвета впереди был замечен пароход, двигавшийся на восток; так как он был слишком далеко, чтобы стрелять торпедами, Форстман решился на атаку пушками; возможно, Дёниц отвечал за отряд, который по этому приказу поспешил на переднюю палубу; тем не менее, как только они открыли огонь, пароход ответил из двух пушек среднего калибра и под французским флагом направился прямо на них. Форстман поспешно скомандовал погружение.

 Они всплыли лишь через 45 минут, когда корабль исчез из вида. Пароход оказался вспомогательным французским крейсером. Подлодка пошла дальше на юг, к точке 36 с. ш. 19 в. д., вслед за ним, вокруг Греции к Мальте.

 В четверть первого дня на горизонте с восточной стороны был замечен дым; Форстман приказал дать полный ход и сменил курс на юго-восточный, чтобы занять позицию для торпедной атаки. В час тридцать он погрузился перед приближающимся кораблем и через 40 минут открыл огонь из одного из носовых торпедных отсеков. Попадание! Через перископ он наблюдал, как экипаж покидает пароход.

 Потом подлодка всплыла; приблизилась к шлюпкам, и было обнаружено, что их жертвой стал итальянский пароход. Дёниц с передней палубы потребовал капитана: «Il capitano venga subito а bordo!» («Капитану немедленно подняться на борт’») К его изумлению, на одной из шлюпок поднялась женщина и на идеальном немецком ответила, что капитан находится с ней, но он ранен.

 Форстман направил подлодку туда, где и обнаружился джентльмен в смокинге, капитан со сломанной рукой и перевязанной головой, который лежал поперек банки, и среди экипажа — девять женщин, «глядевших на нас с очевидной враждебностью». Та из них, что уже говорила, объяснила, что они — граждане немецкого рейха, которые жили в Египте, но были вынуждены его покинуть и возвращались на родину через Италию. Форстман перевел моряков на одну из шлюпок, оставив только троих с раненым капитаном и немецкими женщинами, позволив также остаться швейцарской паре с симпатичной дочкой, «которая уже привлекла внимание моих людей», и, взяв шлюпку на буксир, отвел ее к пароходной трассе к Мальте.

 На следующее утро U-39 лежала на поверхности в ожидании очередной жертвы в Ионическом море, где в предыдущее плавание она потопила транспорт с войсками. На рассвете на горизонте показались два парохода. Подлодка приготовилась к атаке с перископной глубины, но через 25 минут Форстман понял, что торпеда пройдет слишком далеко от целей и отменил атаку. Через час субмарина всплыла и снова закачалась на волнах в ожидании добычи. Прошло немного времени, и показался еще один пароход, шедший прямо на них, судя по всему — грузовое судно, направляющееся в Салоники. Форстман решился на торпедную атаку и в 11.50 погрузился на десять метров, продолжая двигаться на сближение.

 В обычае Форстмана было вовлекать экипаж в атаки, сообщая время от времени, что он видит в перископ. На этот раз, пока пароход все еще оставался слишком далеко, он по одному вызывал моряков к себе и давал каждому посмотреть в перископ. Между тем на носу в торпедные отсеки была запущена вода, а снарядам пожелали всяческой удачи.

 Это был ясный день; северный ветер поднимал маленькие волны с белыми шапками — хорошая погода для атаки, так как при ней сложнее заметить перископ. Когда они подошли ближе, Форстман стал поднимать его реже и только на короткое время, чтобы свериться с предполагаемой позицией. Напряжение на субмарине росло; они приблизились на 400 метров, затем Форстман нажал черную кнопку; немедленно нос подлодки выровняли после того, как были выпущены торпеды. Офицеры начали отсчитывать секунды. Сам Форстман был уверен, что все факторы благоприятствовали попаданию.

 «Торпеда ударила в бок корабля, и скрежет пронизал каждое его сочленение. Мы попали!

 Выдвинуть перископ!

 Каждое попадание вызывает у меня радость. Обездвиженный, пораженный насмерть в самые двигатели, застыл черный пароход, а две его мачты и короткая труба над изящным корпусом по-прежнему красуются прямо перед нами. Чувство ликования переполняет грудь каждого из нас. Но что там с пароходом? Боже правый! Мрачное зрелище! Сотни людей бегают, будто олени в клетке, сбиваются в кучи и бросаются в безжалостное море в безумном ужасе... бесподобная неразбериха!»