Его очередь выступать с защитной речью наступила 8 мая. Заняв место на трибуне, он повторил за председателем суда: «Я клянусь Богом — всемогущим и всезнающим, — что буду говорить правду и ничего, кроме правды, — и ничего не утаю и не прибавлю».
Эта клятва в устах нацистов звучала совершенно бессмысленно; он повторял ее по-немецки, а затем ответил на первый вопрос адвоката Отто Кранцбюллера о том, когда началась его карьера: «Я на службе с 1910 года, являюсь офицером с 1913 года».
Адвокат Кранцбюллер стал расспрашивать его о подводной войне и о том, что Гитлер приказал ему действовать против выживших. Он отвечал, что никогда не получал ни письменного, ни устного приказа от Гитлера на эту тему, но на совещании 14 мая 1942 года Гитлер спросил его, возможно ли предпринять какие-либо действия против спасательных кораблей. Дёниц заметил, что он отверг это предложение. Кранцбюллер перешел к приказам сентября 1942 года; Дёниц продолжал утверждать, что это были приказы «не спасать», а вовсе не «атаковать» выживших. Несмотря на двух свидетелей, офицеров-подводников, обвинение не смогло ничего добиться в этом вопросе. Дело Эка, расстрелявшего выживших с «Пелея», тоже ничего не прибавляло к характеристике Дёница.
Затем Кранцбюллер перешел к обвинениям в фашистском заговоре. Дёниц объяснил, что его отношения с Гитлером были строго ограничены его профессиональной областью; это было одной из характерных черт Гитлера — выслушивать человека только по тем вопросам, которыми он конкретно занимался. Он ничего не знал ни о внутренней политике СС и СД и никогда не получал от Гитлера приказов, нарушавших военную этику. «Поэтому я полагаю, что флот во всех отношениях остался незапачканным».
Когда его спросили, не собирался ли он когда-либо порвать с Гитлером или устроить переворот, он горячо это отрицал.
Перекрестный допрос начался 9 мая; заместитель британского обвинителя сэр Дэвид Максвелл-Файф пытался добиться от Дёница признания того, что он знал о рабском труде, который Заукель ввел, а Шпеер использовал в производстве вооружения. Дёниц все отрицал; на совещании с Гитлером и Шпеером вопрос о том, откуда возьмутся рабочие, не обсуждался; тогда его интересовало лишь количество подлодок, которые он получит. Доказать, что он вообще знал что-либо о системе концлагерей, не удалось.
На следующий день его снова допрашивали о приказе против «диверсантов» и расстрелах экипажей торпедоносцев. Однако человек, напрямую за это ответственный, адмирал фон Шрадер, застрелился, когда получил приказ приехать в Англию для дачи показаний. Дёниц продолжал утверждать, что в качестве главнокомандующего он такого приказа не видел и сам не отдавал.
После долгих обсуждений военных действий обвинение перешло к другим вопросам. Дёница стали расспрашивать о его речи в День Памяти Героев.
— Почему вы в качестве главнокомандующего флотом пытались убедить 600—700 тысяч подчиненных вам людей, что евреи распространяют яд в партийной политике?
—Тогда я придерживался мнения, что выдержка, сила выдержки людей, может лучше сохраниться, если в нации не будет еврейских элементов.
— Такие речи о «распространении еврейского яда» привели к такому состоянию умов немцев, что это стоило жизни 5 или 6 миллионам евреев. Вы утверждаете, что ничего не знали о действиях или намерениях по уничтожению евреев?
Дёниц подтвердил, что не знал.
— Никто из моих людей не применял насилия по отношению к евреям, ни один из них, и ни один из них не мог сделать такого вывода из моих слов.
У обвинения тогда не было на руках текста его речи на совещании капитанов, в котором он рассуждал о том, что лучше будет есть землю, нежели позволит своему внуку вырасти в «еврейском духе и грязи», так как 51 копия из розданных 52 просто была «вычищена» из досье; также на трибунале не располагали записями в его журнале касательно действий адмирала Курта Фрике против еврейских беженцев — они, судя по всему, тоже были «вычищены». Будь иначе, Дёницу едва ли удалось бы подтвердить, что никто из его людей не думал о насилии против евреев.
Суд продолжался, обвиняемые выступали один за другим, некоторые, как Шпеер, говорили вещи, не лицеприятные для Дёница, но не опасные. Дело двигалось к концу.
Большую радость Дёницу доставили слова адмирала флота Честера Нимитца, бывшего главнокомандующего американскими морскими силами США: в своих ответах на вопросы Кранцбюллера он написал, что в соответствии с приказом главы морских операций в Вашингтоне от 7 декабря 1941 года он вел неограниченную подводную войну против японцев с ее самого первого дня; кроме того, общей практикой стало не пытаться спасти выживших, так как это невозможно сделать, не подвергая свою миссию риску.
Заключительные речи обвинения начали произносить в конце июля. Дёниц вряд ли чувствовал себя комфортно, когда обвинитель от США описал его как человека, поддерживавшего «успех нацистской агрессии тем, что обучил свои стаи подводных убийц вести войну в море с незаконной жестокостью джунглей». Также обвинитель сказал об ответственности всех профессионалов, как политиков, так и военных. «Сомнительно, чтобы план нацистов о господстве удался бы настолько без интеллекта специалистов, который они так охотно предоставили в пользование... Их превосходство над средним уровнем нацистских посредственностей не оправдание. Это — обвинение». Потом британский обвинитель заявил, что сомневается в том, будто Дёниц действительно не знал о преступлениях режима, когда обращался к 600 000 моряков, говорил о «распространении еврейского яда» и выполнял директиву Гитлера о том, что «на террор нужно отвечать террором» во время забастовок на верфях в Копенгагене, или когда он просил 12 000 заключенных концлагерей для работ на верфях.
Французский обвинитель указал на «неоспоримую приверженность Дёница к преступной политике системы». В числе прочего он сказал: «Офицер является представителем государства. Разговоры об офицерах вне политики — чистая нелепость». Наконец русский обвинитель заявил, что его британский коллега доказал вину Дёница и Редера так убедительно, что он не собирается останавливаться на гросс-адмиралах; однако он требует, чтобы «последний глава гитлеровского правительства» был одним из «первых, которые расплатятся за все те преступления, которые привели к этому суду».
Это было разумное требование. Однако Кранцбюллер и Дёниц утешались тем фактом, что, несмотря на резкость речей, ни одна из них не упоминала о самом опасном обвинении в его адрес — приказах расстреливать выживших. Судья Джексон был близок к этому, сказав о «незаконной» жестокости, но это же можно было отнести и к неограниченной кампании, которая, как признал адмирал флота Нимитц, была частью политики США в Тихом океане с самого начала, а также частью британской политики в районе Скагеррака начиная с мая 1940 года.
Примерно месяц, прошедший между заключительными обвинениями и оглашением приговора, был самым тягостным временем для заключенных; некоторые из них просто лежали на койках, уставившись в потолок, и с течением дней даже Геринг стал нервным и тихим — нехарактерным для него образом. Дёниц, вероятно, цеплялся за надежду, которую он получил из слов Нимитца и из ощущения, что его усилия показать себя западным человеком и объяснить все опасности того, что произойдет, если русские получат секреты подлодок Вальтера, все-таки увенчались успехом. Но это — чистая догадка.
Приговоры были оглашены 1 октября. Касательно Дёница: «Материалы не доказывают, что он был причастен к заговору по развязыванию агрессивной войны». Тем не менее, «с января 1943 года Дёниц был почти постоянным консультантом Гитлера», и есть доказательства того, что он «принимал активное участие в ведении агрессивной войны». Насчет неограниченной подводной кампании: «В настоящих условиях трибунал не готов признать вину Дёница»; о приказах по «Лаконии»: «Трибунал считает, что материалы дела не указывают прямо на то, что Дёниц сознательно отдавал приказы об убийстве выживших». Однако его приказы были «безусловно двусмысленными и заслуживают жесточайшего порицания».
