Клятва верности имела такое же значение, как флаг или Отечество. Закончил свое обращение он так: «Немецкие солдаты, исполняйте свой долг. Это — ради жизни нашего народа!»
Между тем военное положение в этот час было катастрофическим: большая часть страны и ее столица пали; сопротивление ограничивалось его собственной маленькой зоной на севере, включая полуостров Шлезвиг-Гольштейн и оккупированную немцами Данию, и совершенно отделенной от нее южной зоной под общим командованием генерал-фельдмаршала Кессельринга, в которую входили западная Чехословакия, горный район Баварии и то, что осталось от марионеточного государства Муссолини на севере Италии. Были еще две изолированные и окруженные армии на побережье Балтики: одна в Курляндии, другая в Восточной Пруссии, заблокированная к тому времени на узкой полосе вокруг залива Данцига; ни одна из них не могла продержаться долго; единственным вопросом оставалось, сколь много людей можно эвакуировать на запад, прежде чем их окружит Красная армия. Единственными другими областями, где действовала немецкая власть, за пределами Германии и Дании были западная Голландия и Норвегия.
Но положение нельзя было оценивать только в географических терминах; люфтваффе оставалось на земле из-за дефицита горючего и полного господства в воздухе западных союзников; кроме того, процесс разложения немецкой армии, уставшей от бесцельной борьбы, достиг последней стадии; все больше и больше командиров принимали решение вести своих людей в плен к британцам и американцам. Как было записано в журнале верховного командования: «Гитлер мертв, и в эти последние часы войны каждый немец по вполне понятной причине стремится не попасть в руки русским».
Это составляло настоящую дилемму. Немцев на востоке теснили войска СССР. Ужасы плена были не только выдумкой пропаганды, и у Дёница и его советчиков были все основания верить в это, и его замечание по поводу капитуляции восточных армий и мирных жителей-немцев, которых военные прикрывали, было не просто риторическим: «Ни один благородный немец не сможет допустить, чтобы его имя связывалось с этим (капитуляцией). Проклятие миллионов падет на его имя, и история заклеймит его как предателя».
Из его решений, принятых с самого первого дня на новом посту, очевидно, что все другие причины продолжать борьбу, особенно чтобы исполнить волю фюрера или чтобы предотвратить бесчестие и то клеймо, которое падет на его имя, чудесным образом испарились при известии о смерти Гитлера. Это была необычайная трансформация; Шпеер вспоминал: «Теперь в нем вышла наружу и возобладала объективность опытного офицера. С первого часа Дёниц придерживался того мнения, что мы должны закончить войну как можно быстрее».
Но, вероятно, было бы неверно доверять воспоминаниям таких небеспристрастных свидетелей, как Шпеер или Людде-Нойрат, относительно желания закончить войну. Советчик, который имел на Дёница наибольшее влияние, был Йодль, чьи интеллект и военное чутье он глубоко уважал. Йодль же по-прежнему верил, что еще можно создать все предпосылки для разрыва между западными и восточными союзниками. И Дёниц при всем своем скептицизме, который он выказал в апрельском декрете и позже, вероятно, считал невозможным, что западные союзники останутся до конца слепы к опасности распространения коммунизма в Европе. А попытка выиграть «политическое время» тянула в том же направлении, что и необходимость спасти как можно больше солдат и гражданских немцев, оставшихся в Курляндии, Восточной Пруссии и Чехословакии, то есть продолжать войну с западными державами.
Ввиду крайней усталости населения и большинства военных и уязвимости и тех и других перед бомбежками это была опасная игра, и вестись она могла лишь под угрозой суровых наказаний. Дёниц перед этим никогда не останавливался. Точно так же, как юноши, принесенные в жертву Гитлеру, висели на деревьях и столбах в центральном Берлине, такой же жуткий урожай появился и на деревьях равнины Мекленбурга и в Шлезвиг-Гольштейне.
За моряками охотились не только «цепные псы» (Ketten-hunde), но и истребительные команды (Jagdkommandos). Кроме того, морские суды щедро раздавали смертные приговоры за попытки мятежа и за дезертирство.
На следующий день, 2 мая, Гиммлер приехал в ставку Деница и был приглашен на завтрак. Он принес новость о гауляйтере Кауфмане, который по-прежнему намеревался сдать Гамбург без битвы; это разъярило Дёница. Если каждый будет действовать сам по себе, сказал он, то в его назначении нет никакого смысла, и он согласился с предложением Шпеера подвезти его в Гамбург и поговорить с Кауфманом. Следовательно, на этой стадии он все еще желал сражаться с Западом, чтобы выиграть политическое время. Однако чуть позже, днем, он обнаружил, что и британские, и американские войска прорвались у полуострова Шлезвиг-Гольштейн к балтийскому побережью, совершив бросок, приказ о котором отдал главнокомандующий союзников генерал Эйзенхауэр, чтобы не дать русским захватить полуостров. Это уничтожало политическую причину продолжать сражаться с англосаксами на севере, и Дёниц решил попробовать стратегию локальной капитуляции, снова одобренную Йодлем, который в этот день тоже был в Плене на совещании.
Идея состояла в том, чтобы обойти отказ союзников принять что-либо, кроме безоговорочной капитуляции на всех фронтах, и при этом получить время для продолжения спасательных операций на востоке. Дёниц решил послать генерал-адмирала Ганса Георга фон Фридебурга, которого он назначил главнокомандующим флотом после того, как сам получил верховную власть, главой делегации к британскому командующему, фельдмаршалу Монтгомери.
Между тем маневр союзников вынуждал его сдвинуть свою ставку дальше на север, и он договорился встретиться с Фридебургом по дороге и передать ему свои инструкции в этот же день. Йодль же позвонил Кауфману и объяснил, что ни у кого больше нет намерения защищать Гамбург: немецкие вооруженные силы за Эльбой должны сдаться без боя.
Дёниц выбрал для своей последней штаб-квартиры училище морских кадетов в Мюрвике, рядом с Фленсбургом, на самом севере полуострова Шлезвиг-Гольштейн, и этим вечером он направился туда с человеком, которого он назначил министром иностранных дел, графом Лутцем Шверином фон Крозигком, представителем древнего аристократического рода, бывшим верным Гитлеру и служившим ему верой и правдой с 1933 года министром финансов. В 9 вечера они достигли моста через Кильский канал, у которого их ждал фон Фридебург.
Помещение для Дёница было оборудовано на борту новейшего моторного пассажирского судна «Патрия», стоявшего на якоре в гавани Фленсбурга. На следующее утро, 3 мая, Шпеер присоединился к Дёницу на завтраке. Кейтель и Йодль тоже приехали во Фленсбург и разместили там свои штаб-квартиры, как и Гиммлер. Офицер СС служил офицером связи при ставке Дёница, из чего следует, что, чтобы ни говорили Шпеер и прочие о том, будто Гиммлер в это время уже погрузился в мир грез, он оставался членом правящего кружка и тесно сотрудничал с Дёницем. Это подтверждает и тот факт, что, когда в этот день был представлен рапорт о растущей усталости частей от войны, командующий на северо-западе генерал-фельдмаршал Эрнст фон Буш был назначен поддерживать порядок в Шлезвиг-Гольштейне, а во всех других областях ответственным оставался Гиммлер.
В 10 утра Дёниц провел совещание с партийными лидерами Норвегии и Дании и главнокомандующими немецкими вооруженными силами в этих странах, а также со своими военными и гражданскими советниками, Кейтелем, Йодлем, Шверином фон Крозигком и Шпеером. Гиммлер придерживался взгляда, что Норвегия и Дания представляют собой хороший товар для торговли с Западом, и этот взгляд был поддержан многими; в то же время многие офицеры полагали, что Дёниц должен переместить свою ставку в одну из скандинавских стран или на юг, в Прагу, и вести бой до самого конца в духе Гитлера. Буш даже упрекнул Дёница в том, что он действует против желания Гитлера, ища способов заключить локальную капитуляцию. На этом совещании военные не только полагали, что сопротивление следует продолжать за пределами Германии, но командующий вермахтом в Дании генерал-полковник Георг Линдеман заговорил о «последней почетной битве этой войны».
