Интересно, что на флоте было арестовано только три офицера, и одним из них был брат Клауса фон Штауффенберга, Бертольд, который был советником заговорщиков по юридическим вопросам; другой — капитан флота — служил в оперативном штабе, и в его задачу входило наблюдение лично за Дёницем и его арест при необходимости. Вероятно, были и другие офицеры, симпатизировавшие заговору, особенно в разведке, но они имели мало шансов активно в нем поучаствовать.
24 августа Дёниц созвал своих высших офицеров на собрание, чтобы объяснить им, а через них и всем морякам сущность произошедшего. Очевидно, что он узнал некоторые подробности, не попавшие в газетные сообщения, о суде от Гиммлера или его подручного, шефа полиции безопасности и СД Эрнста Кальтен-бруннера. Начал он, с глубоким цинизмом перечислив основные идеи мятежников: как только фюрер будет смещен и «англосаксы и русские убедятся, что наш агрессивный дух испарился... и мы сможем заключить достойный мир без разделения страны», после чего новое правительство утвердит свободу слова, права личности, отменит специальные суды, откроет концентрационные лагеря и т. п. Интересно, что в этот список он не включил наказание военных преступников, которое члены Сопротивления считали «абсолютно необходимым для восстановления законности». Они определяли военного преступника как кого-либо, «кто отдавал преступные приказы или кто, будучи на ответственном посту, подстрекал к преступлению или распространял общие доктрины или инструкции преступного характера...».
Нет никаких сомнений, что Дёниц понимал: он в эту категорию входит.
Перечислив цели заговорщиков, Дёниц выставил их методы как «смешные и исторически необоснованные»; они верили, что достаточно просто сказать слово, и правительство падет само, и не надо захватывать коммуникации, радио-, телеграфные и телефонные станции. Правда была сложнее, чем он ее трактовал, и некоторые аспекты, почему это все мятежникам не удалось, остаются загадкой до сих пор. Как один из примеров «узости ума и чудовищно искаженных суждений» заговорщиков Дёниц указал, что они собирались подчинить флот генеральному штабу сухопутной армии!
Далее он объяснил, что значило осуществить план мятежников для Германии: разоружение, уничтожение всей военной промышленности, запрет иметь флот и авиацию — короче, хотя он этого и не сказал, возвращение к ситуации, имевшей место сразу после Первой мировой войны. Русские создадут коммунистическое правительство и уничтожат представителей враждебных им классов. «Вдобавок миллионы из нас будут направлены на Восток восстанавливать... потому что Восток, безусловно, нами разрушен. То, что эти миллионы человек, вся наша рабочая сила, больше никогда не увидят дома, очевидно». Поэтому, заключил он, вопрос о капитуляции просто не может стоять.
На самом деле здесь можно усомниться, думал ли он так в действительности. Конечно, ему было чего опасаться со стороны Сталина, чьи методы обращения с офицерами, священниками и интеллигенцией были известны; конечно, он полагал, что Рузвельт и Черчилль устроят расчленение Германии, но он также знал, что англосаксонская оккупация не принесет всех ужасов оккупации русской, а также и то, что уже в момент произнесения этой его речи союзники вышли со своего плацдарма и дошли до Сены; Париж освободили, как раз когда он произносил свой спич. Вероятно, он также знал, что командующие Западным фронтом, Роммель и фон Клюге, оба участники заговора, уже давно признали для себя поражение и надеялись заключить сепаратный мир с англичанами и американцами, что позволило бы Германии сдержать натиск большевиков на Восточном фронте. Но об этой альтернативе он не говорил, предпочтя нарисовать живописную картину ужасов русской оккупации.
После этого он перешел к обсуждению солдатского долга — хранить верность тому, кому давалась присяга, то есть Гитлеру, и стал рассуждать, к чему могут привести сомнения и отход от фанатичного следования приказам.
Далее он обратился к оптимистичным оценкам военной ситуации в целом и воздействию на нее путча. Путч, по его словам, чрезвычайно очистил воздух: если бы он произошел на полгода раньше, это было бы настоящее благословение. И он перечислил все благоприятные, по его мнению, изменения. Дух армий и их руководства теперь совершенно другой; Гейнц Гудериан, который был возвращен в строй в качестве начальника Генерального штаба сухопутных войск — стал одним из таких сильных, оптимистичных лидеров, и теперь его танковые дивизии развертывались, чтобы пойти в наступление на противника, а не стоять в пассивной обороне. Дополнительные дивизии были созданы в самой Германии — «народные гренадеры» Гиммлера и фольксштурм; производство росло; программа создания самолетов-истребителей исполнялась блестяще, невзирая на все задержки; к сентябрю, по словам Гитлера, появится возможность установить господство Германии в воздухе. Программа строительства подлодок тоже не буксовала, и отдел Хейе (мини-лодки) имел огромное значение.
Закончил Дёниц свою речь призывом удержать ударную мощь флота и высокие стандарты подготовки.
В последние месяцы войны, с осени 1944-го до самоубийства Гитлера в апреле 1945-го, на развалинах канцлерства все прежние вопросы о характере Дёница проявились в самой резкой форме. Его поведение стало фанатичным в последней степени. Вермахту в то время пришлось сдавать одну «жизненно важную» позицию за другой, немецкие города лежали в руинах, былые союзники и нейтралы бросили рейх, источники поставок сырья были заблокированы, а поставки угля и нефти сократились до таких ничтожных долей необходимого для войны даже на один фронт, враги вторглись уже в Отечество, военный дух на Западном фронте упал, а на востоке разумные гражданские уже бежали от красных; Риббентроп, Геббельс и Гиммлер каждый по-своему смирились с неизбежностью заключения мира, Шпеер начал саботировать политику «выжженной земли» Гитлера, чтобы у германского народа остались хоть какие-либо средства к существованию после войны... Но Дёниц, практически единственный среди всего руководства, оставался тверд и порицал любые «уклонения» от курса, указанного фюрером, и, судя по всему, готовился доказать, что, когда весь Третий рейх превратится в руины, над ними будет развеваться флаг именно военного флота!
Тем не менее, никто не был в лучшем положении, чем он, чтобы оценить ситуацию. Он видел с близкого расстояния все ссоры и склоки в окружении Гитлера, был свидетелем того, как обещания фюрера одно за другим не исполняются до того, что даже Геббельс записал свое возмущение по этому поводу в дневнике. Он видел, как Гитлер находил и карал одного козла отпущения за другим; как еще сильнее ухудшается физическое и умственное здоровье самого главы государства.
Но все это ничуть не отразилось на его поведении. Он использовал любой повод для оптимизма; если не было хороших новостей, он их изобретал. В декабре в частной беседе с Гитлером он поведал тому, что решил послать в Японию десяток морских офицеров — перенимать опыт крупных операций, который понадобится, когда будет восстановлен немецкий флот. На празднование нового, 1945 года он принес вырезку из «Picture Post», где рассказывалось о дефектах в американских судах «Либерти»! Через два дня он рассказывал о перспективах мини-флота адмирала Хейе, о его мини-лодке «Зеехунд», которая несла две торпеды.
Когда в конце месяца отряд лодок «Зеехунд» вышел в море, все они были вынуждены вернуться на базу, не выдержав погоды или из-за технических дефектов. Они даже не достигли указанной им зоны. Дёниц сообщил, что, несмотря на провал операции, она имеет большое значение, «так как все тяжелые условия, которые могли бы никогда не возникнуть на испытаниях на Балтике, прекрасно проявились в Хуфдене, и теперь все дефекты можно исправить...».
Конечно, его основной надеждой, которую он высказывал перед усталым взором фюрера, был новый тип лодок — 21-й. К середине февраля, благодаря чрезвычайному напряжению сил, группе Шпеера удалось запустить 100 таких лодок и 49 меньшего типа 23. Интересно, что свой доклад об их будущем Дёниц предварил рассуждением об операциях с использованием обычных подлодок, совершив практически полный крут к своим взглядам 1935 года, когда он стал FdU; тогда он написал, что их низкая скорость исключает возможность использования против более быстрых сил противника и, следовательно, их нужно ставить на позиции перед гаванями врага; теперь он сказал, что лодки «старого типа» имеют мало шансов в мобильной войне, поэтому их нужно ставить на внешнем рейде.
