«Эх, мне бы свои ордена нацепить на парадный китель, темлячок серебряный на тесак — сразу рты бы пооткрывали. Ишь манеру взяли со двора гнать! Деревня! — ругался Вася про себя. — Ничего! Доберусь до Червленой, поговорю с Глашей. Классная же баба, а нынче вдова. Жениться на жене погибшего товарища — не западло, а вполне достойно! Только примет ли меня казачка? А почему нет? Хозяйство большое, за ним мужской присмотр нужен. Выйду в отставку, коль право имею. Устроюсь в Червленой. Может, старшего из братьев, Дадошку, к себе заберу. Согласится ли Мадам-поручица, Евдокия, Свет Батьковна? Должна войти в положение».

Так, в несбыточных мечтах пребывая, словно и не было разговора с Костой о сверхзадаче, и доехал до Ставрополя, до странного пыльного города, в котором было не продохнуть от солдат. Они, казалось, были везде, во всех мещанских дворах. Бездельничали, ругались с хозяевами, задирали девок.

«Чудны дела твои, Господи — изумился Вася. — Отчего ж не в казармах?»

Отправился доложиться в полубригадную канцелярию Резервной бригады Кавказского Отдельного корпуса. Размещалась она, как и солдаты, тоже необычно — в двух комнатах при трактирном заведении, принадлежавшем, как гласила табличка у входа, купцу Дьячкову-Маркелову. В тесных помещениях двадцать писарей и десять вестовых сидели друг у друга на головах. Шум стоял невообразимый. Большей частью орали офицеры, требуя выделения нормальных квартир для своих подчиненных.

— Не смейте мне армянские сакли боле предлагать! Это не дома, а буйволятники! Не дело моим солдатам жить под одной крышей с волами, где вместо печи одна труба, которую топят кизяком, — разорялся один штабс-капитан с цифрами 71 на эполетах и мундирных пуговицах.

— Пошто вам менять квартиры, коль вам завтра уже выступать дальше? — огрызался писарь.

— Как — завтра? — поразился обер-офицер. — Мы же пол России прошагали. Людям отдых нужен.

— Приказ командира дивизии! — потряс бумагой письмоводитель с унтерскими нашивками. — Генерал Галафеев собирает отряд для похода в Чечню. Время не ждет.

— Как же так… — растерянно мямлил штабс-капитан.

«Не орел! — сразу заключил Вася. — Сразу видно: не кавказец. Зачем он шпагу нацепил? Шашлык в лесу будет жарить?»

— Приказ есть приказ. В Чечне все очень неспокойно. Вам следует ускоренным маршем двигаться в расположение куринцев. Вас ждет полковник Фрейтаг.

— Не генерал-майор Пулло? — непроизвольно вырвалось у Васи.

— Генерал-майор Пулло отставлен от должности и с конца апреля куринцами командует Роберт Карлович, — снисходительно пояснил писарь, но, разглядев неказистый вид Девяткина, набросился на него с упреками. — Ты кто такой, чтоб взлезать в мою беседу с господином офицером? Отчего борода⁈

— Я дважды Георгиевский кавалер, чернильная твоя душа! — огрызнулся Вася и поставленным голосом перекрыл шум, царивший в канцелярии. — Унтер-офицер с серебряным темляком, Василий Девяткин! Приписан к Куринскому полку, к карабинерам поручика Лосева и вопрос свой нахожу к месту!

— О! — тут же сменил тон писарь. — Герой Ахульго! Решили свои проблемы на Линии у генерала Засса? Завалили нас запросами из Екатеринодара по вашу душу.

— Как видите, стою перед вами в полном здравии и желаю выправить бумаги для следования в родную часть.

— Так, вам, господин старший унтер-офицер, считайте, повезло. Вот белевцы вам в помощь идут! До самой Грозной! — писарь указал на обер-офицера со шпагой. — С ними и доберетесь.

Штабс-капитан с интересом смотрел на Васю. Как-никак, первый встреченный им куринец.

— Следуем в составе сводного отряда для восполнения потерь, понесенных легендарным, прославившимся на всю Россию полком. Считаем для себя большой честью влиться, так сказать, в ваши ряды, — охотно пояснил Васе обер-офицер. — Какова общая обстановка на Линии?

— Не могу сказать, Вашбродь! Я почти полгода отсутствовал.

— От ранения лечились? — «белевец» был сама любезность и обращался на вы.

— Никак нет, господин штабс-капитан! Был на секретной миссии в Черкесии.

— Ооо… — заинтересовано блеснул глазами офицер.

— Я вас проинформирую, Ваше благородие, — вмешался писарь.

Его путанный рассказ привел Васю в изумление. Круто все поменялось за пять месяцев.

По словам писаря, генерал Пулло в январе еще раз прошелся по Чечне со своими куринцами. Все ему покорялись. Платили деньги, сдавали оружие, выдавали пленных. Три непокорных аула были сожжены. Но в марте все изменилось. Да так резко, что русское командование растерялось.

— Не знала доныне Чечня единого правителя, но вот явился он, саясанский сиделец, всеми покинутый, как нам тогда казалось. Боже, как все ошибались!

— Шамиль? — догадался Вася.

— Он самый. Провозгласил себя имамом Чечни и Дагестана. И призвал к своему газавату.

— Так его, по слухам, чеченцы прирезали, — вмешался штабс-капитан.

— Жив он, жив. Не торопитесь. Дойдем еще и до этого инцидента, — отмахнулся писарь и продолжил.

Всю весну генерал Пулло, назначенный руководить Левым флангом Кавказской линии, метался по Малой Чечне, пытаясь усмирить набиравшее обороты непокорство ичкерийцев. Когда на его наскоро собранный отряд надвинулся с большими силами сам Шамиль, пришлось генералу отступить за Сунжу. На него повесили все грехи. Обвинили в том, что он своими действиями спровоцировал чеченцев, хотя Пулло лишь выполнял приказ Граббе, разоружая «плоскостных», то есть равнинных чеченцев. Занявший его место Галафеев также не преуспел. Начал строить укрепление Герзель-аул, но его отвлекли бунтовщики в Аухе, потом слухи о появлении Шамиля в Миатлы. Галафеев двинулся туда. Потом обратно. Эти метания из угла в угол не прошли бесследно. Уже в апреле Ахверды-Магома попытался напасть на Назрань, Ташив-Ходжи — на Внезапную, а большие и малые партии чеченцев стали прорываться то на кумыксую плоскость, то в Аух. По всей Линии, от Владикавказа до восточных границ Салатавии, стало неспокойно. Окончательно замиренный, казалось бы, край пришёл в сильнейшее волнение. Керосинчику плеснула в огонь чеченского восстания новость об успехах горцев на Кавказском побережье. Генерал Галафеев стал собирать новый Чеченский отряд.

Намерения Шамиля были непонятны. Он ловко распускал слухи, что его нужно ждать то в Чиркее, то в землях гумбетовских обществ, на востоке или на юге.

1-го июня имам прибыл в горный аул Гуакинского общества, где жестоко расправился с непризнавшим его власть Губишем Кикиевым. Приказал его схватить и выколоть правый глаз. Братьев чеченца, бросившихся на защиту, изрубили мюриды. Семью сожгли в сакле.

Ночью Губиш голыми руками расправился с охранником, отнял у него кинжал и прокрался в дом, где спал Шамиль. Вступил с ним в схватку. В одиночку сопротивлялся подоспевшим мюридам, успев нескольких убить и ранить. Самому Шамилю нанес несколько ударов кинжалом в руку и бок[1].

— Теперь злодей оправляется от ранения. Так что нам удалось выиграть немного времени, — завершил свой рассказ писарь.

«Ну, дела! — удивлялся Вася. — Снова меня ждет тяжелая работенка!»

— Девяткин! — окликнул Васю штабс-капитан. — Мой вестовой проводит вас на квартиру к моим егерям. Утром с ними присоединитесь к походной колонне.

Белевцы неприятно поразили куринца. Весь их вид отличался от привычного для кавказца. С одной стороны, форма строго соответствовала уставу. На их фоне Вася выглядел настоящим оборванцем, хоть и получил новую форму у тенгинцев. С другой, на всех лицах лежала печать замордованности, тупости и какой-то обреченности. Солдаты двигались как автоматы. И плохо соображали, что их ждет впереди.

«Не просто им будет стать кара-солдатами», — подумал Девяткин[2].

Военных постояльцев хозяева квартир не были обязаны кормить. Но солдаты выдумывали тысячу ухищрений, чтобы добиться бесплатного хавчика.

— Наш-то тоже сперва упирался, — похвалялся унтер из белевцев, подлизываясь к непонятному собрату с прокопченным солнцем лицом и жесткими складками у рта, прятавшимися за неуставной бородой. — Так мы то ночную тревогу затеем, то днем учения строевые во дворе с громкими криками. Недолго продержался. Домочадцы взмолились. Теперь харчуемся вместе — едим не за казенный счет. С этими мещанами только так. Уважать должно военный мундир.