— Молодец! — сказала хранительница. — Так и продолжай. Главное — не выпускай энергию из себя. Не нападай на него сам. Тогда он не сможет пробить твою защиту, а я выиграю партию.

Так прошло полчаса. Ода не доставлял мне никаких проблем. Я даже разобрался с правилами игры. Нужно захватить как можно больше территории на доске, окружая пустые пункты своими камнями. Также можно захватывать камни противника, окружая их.

Мы с Энн явно выигрывали, как вдруг я начал сильно злиться.

Я чувствую, как что-то начинает копиться внутри. Сначала это просто легкое раздражение, как маленький камушек в ботинке, который ты не можешь достать. Оно где-то там, на задворках сознания, но уже начинает мешать. Я пытаюсь игнорировать, отмахнуться, но оно не уходит. Оно растет.

Потом это чувство начинает усиливаться. Оно заполняет грудь, как горячий пар, и я чувствую, как мое дыхание становится чуть чаще, чуть глубже. Мои пальцы начинают слегка подергиваться, будто им нужно за что-то ухватиться, что-то сжать. Я пытаюсь успокоиться, говорю себе: «Не обращай внимания, это ерунда». Но это не ерунда. Это уже не камушек. Это камень.

Мои мысли начинают путаться. Они крутятся вокруг одной и той же точки, как навязчивая мелодия, которую нельзя выкинуть из головы. Я чувствую, как мое лицо начинает нагреваться, щеки горят, а в висках стучит. Это уже не просто раздражение. Это злость. Она поднимается по спине, как волна, и я чувствую, как мои плечи напрягаются, будто готовясь к удару.

Я пытаюсь сдержаться. Сжимаю кулаки, чтобы не дать этой энергии вырваться наружу. Но она уже здесь, внутри, и она требует выхода. Мои зубы стискиваются так сильно, что челюсть начинает болеть. Я чувствую, как мое сердце бьется быстрее, громче, будто хочет вырваться из груди.

— Кузнецов, внимательнее! Он пытается тебя разозлить. — сказала Энн, но было слишком поздно.

Голос в голове шепчет: «Остановись. Успокойся». Но я уже не могу. Злость переполняет меня, как кипящая вода, которая вот-вот выплеснется через край. И я понимаю, что сейчас сорвусь. Сейчас взорвусь. И остановить это уже невозможно.

Я собрал энергетический шар и ударил по Оде.

— Нееееееет, — прокричала Энн. Это было последнее, что я от нее услышал.

Я очнулся и увидел себя. Со стороны. Моя душа, или это сознание, называйте как хотите, больше не была в моем теле. И самое ужасное то, что я, как сознание, находился в энергии Оды.

Вокруг все было белоснежным, будто сама метель заперла меня здесь и не выпускает. Мое тело сидело за столом обездвиженное. Признаков сознания не было, да и откуда им взяться, если я теперь тут! Мои глаза выглядели, как две безжизненные льдинки. Из моей головы золотая энергия выходила и перетекала сюда.

Я попытался позвать Энн.

— Она тебя не слышит, мухлевщик! — сказал Ода с набитым сыром ртом.

— Что происходит? — пробормотал я и услышал насмешливый ответ:

— А ты думал, я только с эмоциями играться умею? — расхохотался он. — Я великий Ода! Я умею забирать души! Вот что я покажу тебе:

Перед моими глазами, если можно так сказать, я увидел, конечно, не глазами, а своей душой. Я увидел Оду, который стоял рядом с каким-то человеком, видимо, очень сильным, мощным и огромным.

— Это бывший глава клана Казама, — подсказал Ода.

Мощный человек, сидя, все равно был выше, чем Ода стоя, подметил я про себя. Ода завизжал: «А вот это можно и не упоминать было! Нельзя таким хамом быть!»

— А ты мысли чужие не читай, — парировал я, изобразил доброе лицо и добавил. — А то часто расстраиваться будешь, лилипут.

— Смотри дальше! — истерично крикнул Ода.

Из головы Казамы-старшего вылетала его душа. Когда она полностью покинула его тело, оно обмякло.

— Тело умерло, — подсказал Ода.

И тогда Ода вернул телу душу. Но так как тело уже было мертво, душа возвращалась туда, рассыпаясь. Ода дал мне почувствовать то, что чувствовал Казама.

Душа, возвращающаяся в мертвое тело, испытывает мучения, которые невозможно описать словами живых. Это не боль в привычном понимании — это что-то глубже, что-то, что проникает в саму суть существования.

Когда душа касается мертвой плоти, она чувствует, как ее сущность начинает распадаться. Это не мгновенный процесс, а медленное, мучительное разрушение. Каждая частица души, каждая ее искра, сталкивается с холодом и пустотой, которые царят в мертвом теле. Нет тепла, нет жизни, нет отклика — только безмолвная тьма, которая поглощает ее.

Душа пытается зацепиться, найти хоть что-то, что напоминает жизнь, но мертвое тело — это пустыня. Оно не отвечает, не принимает, не дает опоры. Вместо этого оно тянет душу вниз, как трясина, заставляя ее тонуть в собственной беспомощности. Она чувствует, как ее энергия, ее свет, начинает гаснуть, как свеча на ветру.

Каждое мгновение возвращения — это агония. Душа разрывается между желанием жить и невозможностью остаться. Она пытается заполнить пустоту, но мертвое тело не может ее удержать. Оно как дырявый сосуд, через который все утекает. Душа рассыпается на тысячи осколков, каждый из которых кричит от боли и отчаяния.

Она чувствует, как ее воспоминания, ее эмоции, ее сама суть начинают исчезать. Это не просто смерть — это стирание. Каждый миг, проведенный в мертвом теле, забирает у души часть ее самой. Она становится меньше, слабее, тусклее. И чем больше она пытается удержаться, тем быстрее разрушается.

В конце концов, душа понимает, что ее возвращение было ошибкой. Она не может жить в мертвом теле, как не может свет существовать в абсолютной тьме. Ее мучения достигают пика, когда она осознает, что ее ждет не просто смерть, а полное исчезновение. И тогда, в последний момент, она сдается, позволяя рассыпать себя полностью.

— Вот что бывает с теми, кто мне не подчиняется. А сын его поумнее, кстати. Цветочки мне носит. Я люблю ирисы, если ты намеки понимаешь, — сказал Ода, манерно отбросив волосы с лица.

Я был потрясен чувствами души Казамы. На мгновение Ода даже показался мне ужасно страшным, и я понял, почему его так боялись. Но в тот момент, когда я услышал его слащавый, визгливый голос и увидел манерное движение рукой, я подумал: «Да какого черта, я не продую хилому извращенцу!»

— Так. Мне одно непонятно, — спросил я Оду. — Когда начинаешь забирать душу, человек уже не может пошевелиться. Что мешает просто его убить?

Ода замялся. Но я начал чувствовать его мысли и воспоминания. Чуть со смеху не сдох, когда увидел это: он начал пытаться душить Казаму, но был настолько хил, что сам чуть не задохнулся от натуги. Мелкими кулачками стучал по его телу, даже пытался бить в висок, но тщетно. Осталось только ждать, пока вся душа сама выйдет из тела. Часа три он там пыхтел. Ахаха. Ой, не могу. У него потом месяц недомогание было. Вилку поднять не мог!

Хотя вилка — это, видимо, самое тяжелое, что он поднимает.

— А почему, — спросил я Оду, — нельзя попросить кого-нибудь его зарубить, пока он не может сопротивляться?

«С этим проблема». Ода замялся и не хотел говорить, но я увидел, что в режиме засасывания душ он высасывает души из всех, кто находится на расстоянии метров пяти от него. То есть подойти и помочь никто не мог.

— А почему оружием не воспользоваться и не подстрелить издали?

— ОТВЯЖИСЬ! — истерично завопил Ода. — И НЕ ЧИТАЙ МОИ МЫСЛИ!

Он напрягся, пытаясь оградиться от меня, чтобы я не мог видеть его воспоминания.

— Помогите. Помогите. Несколько слабых голосов раздались, как будто издали.

Я увидел три души, нет, три части души. Одна из них заговорила: «Я Санада, а они Казама и Акияма. Ты нас слышишь, Саката?»

Они мне показали, что Ода забрал от них часть души. И теперь им приходится плясать под его дудку, выполняя все его требования.

Я смекнул, что надо брать быка за рога, и спросил:

— Если освобожу вас от Оды, то что получу за это?

Они хором завопили: «Мы присягнем тебе на верность! Можешь объединять Японию! Мы поддержим! Клянемся!»