Александр тоже осматривает вагон, и хотя непристально – но внимательно. А затем он неспешно подходит к кабине, а там уже и к водительнице. Подойдя совсем близко, замечает в зеркале над потолком: своё отражение – лицо как лицо, обычный человек, каким и был, но балахон этот... Ну да и ладно. Плавно наклоняясь, сбоку заглядывает водительнице в лицо, намеренно не касаясь и не дыша. Однако смотрит на неё пристально, и не осторожно.
Ноль внимания. Сосредоточенная женщина, контролирующе глядя на дорогу: иногда глядит и по сторонам – но она не замечает Александра. Тогда он склонился ближе к стеклу. И наконец-то: когда она взглянула на остановку именно в том направлении – тогда заметила его. Вздрагивает слегка от неожиданности:
– Вы кто? Выйдете из кабины! – очень строго, и чуть-чуть испуганно.
– Ой, извините...
Вежливый теперь Александр, продолжая за ней наблюдать, неторопясь отходит. А потом разворачивается и встаёт около выхода.
Скоро трамвай услужливо останавливается. И Александр привычно выходит на знакомую остановку. С сомнением поднимает голову к ясному синему небу. Смотрит на уже прохладное осеннее Солнце в самом зените.
Опускает утомлённый взгляд, и обнаруживает рядом с собой, резко пугаясь, молодую женщину – с маленькой дочкой. Но: малышке явно меньше четырёх. У неё Александр ещё не видит бутона – значит не может передать ей силы. Он облегчённо выдыхает, и сразу поскорее уходит.
И вот он уже медленно идёт по бесконечно привычной лестнице, на которой знает, кажется, все щербинки. Знает и весь этот чистый и ухоженный; немного, самую малость, тёмный; и, конечно, прохладный – третий подъезд.
На втором этаже Александр нерешительно подходит к двери одной из четырёх квартир – ближайшей к спуску с лестницы. Ближайшей сейчас к нему.
И снова он смотрит на свой балахон – совершенно безыдейно. Разводит руками. Тщательно похлопал себя по нему, ища карманы. Затем покачал разочаровано утверждающе головой – подчёркивая самому себе изначально известную бессмысленность затеи. Тяжело вздохнул.
Посмотрел напряжённо на звонок. Неуверенно нажал на него, протяжно, долго. Тот сейчас верещит на весь этаж. Постоял так.
Отпустил. Только хотел убрать руку, но вернул её и нажал ещё несколько раз, уже короткими писклявыми звонками. Без всякого толку.
Подёргал нервно ручку двери, потянул её на себя. Тем более – бе́з толку.
Рукой, которой звонил, болезненно упёрся в немую стальную дверь. Затем потерянно приблизился к холодному металлу, бессильно сгибая руку и безнадёжно проводя ей по его шершавой плоскости. Теперь Александр вжался предплечьем в дверь. А головой в предплечье. Безмотивно уткнувшись лбом.
Он смотрит в широкий монотонный кафель пола между дверью и ногами. Всё глубже поглощаясь узором изъянов.
Закрыл глаза. Погрузившись во все те другие дни. Что предшествовали этому про́клятому. И как-то оно так вышло, что само наплыло. И всё пока через эту лестничную площадку. Всё через эту дверь.
И вот: стоят коробки у двери. И с другом вносят деталищу дивана. С трудом, конечно, что уж там.
Коробок нет, заносят телевизор. У друга рюкзаку мешает молнию закрыть б/у приставка, геймпады сели по карманам.
В другой одежде, открыта дверь, стоят – они, у них бодун, проснулись только. Напротив них сестрёнка друга, не сильно младше. Отчитывает друга, по лобику себе стучит, на Александра смотрит чуть краснея. Билет один большой в руке. Друг улыбается, выходит, её по волосам небрежно нежно треплет, обходит, руками плечики пожал, и Сане подмигнул. Билет забрал, уходит.
Сестрёнка друга, рядом Саша, одеты гладенько, прошло свидание. И это продолжение. Заходят вместе, и вместе аккуратные, боясь спугнуть момент.
Она же, он же. И сумки рядом. Все её. В руках у девушки смартфон, и на экране – брат. Тот слушает внимательно, как Саня, картинно, просит разрешения. Согласен. Рассмеялись. Попрощались. Заносят всё. Довольные.
Проходят месяцы: оп-оп – тик-так, оп-оп – тик-так.
Вдвоём, он и она, открыта дверь. Две левые руки, и обе с кольцами на безымянных. Он предлагает ей свою, она кладёт свою. Заходят, смотря в глаза друг другу.
Муж и жена. Дорожно так одеты. Дорожные же сумки. Болтают и уходят.
И возвращаются. Загар. И сумок больше. Прибавились пожившие своё. Набиты банками – домашние консервы. По телефону разговор. Всё проверяют. Цело. Всё. Но это всё куда? Большую думу думают. Довольные.
Проходят годики: крутяк – тик-так, крутяк – тик-так.
Она и он, прощаются. Она с вещами. Без кольца. Он тоже. Нет ругани, нет злобы. Опустошённость. Понимание. Решённость.
Идёт один, с работы, сумка, пустой контейнер. Звонок на телефон. Ответ. Холодный пот. И в трубку бормотание, и телефон в карман. Потерянность. Осознавание. Рыдает. Вжавшись в дверь.
Одежда та же. Мятая. Сам пьян. Пакет. Бутылок много, пара начаты.
Всё в том же виде. Перед ним – расстроенная бывшая. Протягивает руки, обнимает. И он – опять рыдает. И у неё течёт слеза, ещё одна, теперь ручей.
Он. Уже получше вид, стоит в дверях, встречает. Её же. Возвращается. С едой идёт, и с рюкзаком. Заходит.
В одежде, глаженной с утра. Вдрызг пьяный. Ноль агрессии. Грусть есть, и капельку веселья. В руках початая бутылка водки. На этаже – сочувствие соседки, пожилой и хорошо знакомой.
Почти не пьяный. Стоит в дверях, плечами пожимает. Разводит руки. Аккуратно, но небрежно, машет, предлагая также отмахнуться. Бывшей, в другой одежде, с тем же рюкзаком. Она вздыхает, тоже разводя руками. Мотает головой. Губу́ кусает. И уходит. Но – оборачивается, спрашивая взглядом. Он – подтверждает, головой кивнув. Потом рукой опять махает. Уходит в глубь квартиры, закрываясь. Она спускается.
И позже поднимается. Уже без рюкзака. Звонит в квартиру. Ждёт, направив взгляд в глазок. Открыта дверь. Но вежливо, учтиво, он отрицательно мотает головой. И закрывает дверь. Она опять звонит. Стоит. И снова разводя руками. Спускается.
Он поднимается, и снова пьян. И снова поднимается, и снова пьян. И снова.
Идёт. На телефоне эсэмэс. Прочесть – прочёл. Сложил в карман. Забил по пьяни, не писал ответ.
Проходят годики: пиздец – тик-так, пиздец – тик-так.
Обросший возвращается. Поношена до крайности одежда. В кармане тот же телефон, достал. В экране смотрит буквы, пальца́ми водит, не касаясь. Сложил в карман, не написал.
Идёт через чуть-чуть – по телефону разговор о чём-то.
И снова возвращается, и снова пьяный. И опять.
Идёт с пакетиком с мед-крестиком, из клиники.
Идёт всё с ним же, но теперь в пакетике – бухло. Остановился, повернулся, ушёл, вернулся, без ничего. Лбом прижимается к двери, его ебашит.
Идёт опять, и с новым – с пакетиком с мед-крестиком из клиники. Заходит.
Выходит выбритый, постиранный. С пакетом с контейнером с обедом.
Проходят годики: ебать – тик-так, ебать – тик-так. Но в принципе: окей. Неплохо.
Идёт с приятелем помладше. С потрёпанной коробкой с диском: футболом, старой видеоигрой.
Выходит. Он снова выбритый, постиранный. Ещё: пакет, контейнер и обед. Спускается.
Дверь открывает. Старый друг! Стоит, картинно руки распахнул. В ногах пакет с едой, но без алкашки. Ещё обвита лентой новая приставка. На друге праздничный колпак. И лента тоже. Он тоже ведь – подарок. Они смеются.
И снова открывает дверь. Выносит старенькие сумку и палатку, для походов. Друг сравнивает сумку с новой, просто так, из интереса. Его жена, несильно мужа пнув под зад, кивает до́бро Александру. А тот как раз здоровался. И с ней. И с бывшей. И с новым мужем бывшей. Жмут руки. Легко, непринуждённо. Со всеми ладит, хоть только и знакомится с двумя из них. А бывшая, в хорошем настроении, прильнула к мужу настоящему, заметно радуясь, что бывший – здоровый и живой. Нарочна встреча взглядами. В глазах у бывших нет романтики, но дружба – точно есть.
Теперь на этаже втроём. С мячом. В спортах и кроссах. Щас-щас! Саня закрывает дверь, на ключ. Друг старший и друг младший – оба ждут. Не особо терпеливо, и добродушно подгоняя. Вдруг, удивлённо, старый друг:
