- А-Вут, мужчина, мечтающий быть рабом - это отвратительно. Мужчина, мечтающий чтоб его унизила женщина, это отвратительно вдвойне. Мужчина, желающий стать рабом женщины, - я таких слов на имперском и не знаю. Гной, стекающий с недельного трупа. Женщина, которой удовлетворяются многие мужчины - это рабыня, и не важно носит она ошейник или нет. Раб рабыни - такой ничтожности я и представить не могу. Это не уродство, это мерзость. У меня возникает желание растоптать и стереть его с лица Мира.

- Ну так и убил бы сразу...

- Мне хотелось заставить его страдать.

- И как, получилось?

- Суди сам. Но мне полегчало...

***

Как уже говорилось, кавалер Моран ап-Грие подлинным мазохистом не был, и поэтому возвращение в Мир его не обрадовало.

Очнулся он в полной темноте, но довольно быстро понял, что тьму обеспечивает затянутый у него на шее плотный кожаный мешок. Жесткая шкура пованивала плохо обработанной намокшей кожей, а еще – потом и блевотой прежних обладателей этого девайса.

Осознание этого факта вызвало у кавалера хорошо понятный ответный позыв, но невероятным напряжением воли Морану удалось сдержать этот, поистине, самоубийственный порыв.

Рот был заткнут грубым твердым кляпом. Захлебнуться собственной рвотой – не самый комфортный и достойный способ покончить счеты с жизнью. Несмотря на предпринятые усилия, первая порция все же защипала корень языка и добавила горечи во рту и в мироощущении.

Выиграв с минимальными потерями эту маленькую битву с собственным организмом, кавалер ап-Грие установил, что, кроме тошноты, его мучит пульсирующая головная боль, шум в ушах и кошмарная жажда. Сообщила о себе боль в правом ухе, на котором он лежал. Кроме того, безумно ломили челюсти, раздираемые плотно забитым кляпом, не пропускающим не звука. Не получилось даже застонать…

Попытка поменять положение сообщила юноше, что он лежит на чем-то твердом и холодном, босой, со скованными за спиной руками и связанными ногами. Он перекатился на левый бок, и к гамме приятных ощущений добавилось чувство прилива к крови к занемевшему плечу и бедру. Моран снова попытался застонать – и вновь безуспешно.

Судя по тому, что на его движения не последовало никакой реакции, за связанным пленником никто не наблюдал.

Вопреки многим рассказам, юноше не пришлось долго «искать себя в Мире» – память работала четко, он прекрасно помнил и поединок, и хлесткий удар в ухо, и даже прикосновения «яблока» рукояти вражеского меча к собственному лбу. Было очевидно, что он в плену. И удивительно, что все еще жив…

А потом недвусмысленно напомнил о себе мочевой пузырь.

Последующие часы плена Моран провел в упорной битве с организмом за жалкие останки собственного достоинства и сухие панталоны. Это занимало все его силы и мысли, которые ни разу не обратились к судьбе графини Моники и ее юных воспитанниц, чью жизнь и свободу он проиграл на поединке. Простое и постыдное желание тела звучало значительно громче, чем тихий голосок совести.

А новообращенные рабыни в это время получали свой самый первый «урок покорности»….

***

- Чего ты замялся, Волк? Я знаю, как в Халифатах дают уроки рабыням. И белым и черным. Там из этого не делают секрета. Там даже делают из этого представление. Я однажды видел, как только что купленная рабыня получала "урок покорности" посреди деревенской улицы, прямо у порога отчего дома, на глазах родителей, которые и продали ее. Ей досталось все сразу – и первый ошейник и первый урок: ее познакомили с укусом плети в полную силу и, когда она пришла в себя, то без лишних уговоров подползла целовать плеть и подставила шею под ошейник. После этого она покорно пошла на поводке – с распущенными волосами, нагой и босой по улице, где росла и где каждый знал ее. Ее одежда осталась младшим сестрам – им тоже надо что-то носить и что-то есть. Я был на Озерной Ярмарке – я знаю, что твои братья вместо плети используют жало. Об остальном несложно догадаться...

- Ты проницателен, А-Вут, и многое повидал. Все так и есть – мы используем жало, но целовать заставляем все же плеть. Мы ловим и дрессируем рабынь не для Степи, пусть сразу привыкают к плети...

- В Халифатах говорят, что редкой рабыне бывает нужен второй урок. Хотя некоторые, самые строгие хозяева, повторяют этот урок перед каждым клеймением. Рассказывают ,что рабыни изо всех сил молят хозяина не продавать их, лишь бы вновь не целовать плеть...

- Да, так и есть...

***

…Пять рабынь стояли на коленях перед Волком. Их только что сняли с лошадей, на которых везли как тюки, и освободили от мешков на головах. Рабыни щурились от серого осеннего солнца. Дело шло закату, год катился к самому короткому своему дню…

***

- Погоди, Волк, откуда пять?

- Я не зря у тебя переспрашивал, на тракте или у тракта. У тракта я взял еще двух друидок.

- Друидок?

- Это отдельная длинная история, а ты вроде торопился вернуться к каравану?

- Да, Волк, мне надо вернуться к каравану. Может быть, при нашей следующей встрече, ты расскажешь мне.

- Может быть.

***

…Волк равнодушно смотрит на новых рабынь. Он уже видел это несчетное количество раз. В левой руке он держит тяжелую черную плеть, в правой – тонкий гибкий стек, длиной менее локтя, из темно-красного полированного дерева.

- Слушайте меня, рабыни! – магически усиленный голос не гремит, но пробирает до костей. – Это – плеть…

Он протягивает к рабыням левую руку и позволяет плетеному ремню черной чешуйчатой кожи выскользнуть из пальцев и закачаться перед глазами женщин. Утолщенный приплюснутый кончик похож на змеиную голову и гипнотически притягивает взгляды. Волк дает рабыням полюбоваться и продолжает.

- Это то, что приготовили для вас ваши будущие хозяева. Но мы в Степи не пользуемся плетью. Мы пользуемся Жалом, - он выставляет вперед правую руку со стеком. – Жало может все то, что может плеть, но не портит шкуру. Когда у рабыни от боли лопаются глаза и взрывается голова, шкура остается целой. Из шкуры дохлой рабыни можно потом пошить домашние шлепанцы или выкроить кошелек. Сейчас каждая из вас познакомится с жалом, поцелует плеть и наденет ошейник. После этого вы отправитесь к другим рабыням.

Работорговец делает шаг к стоящей с краю воспитаннице графини, полноватой шатенке с румяным, еще по-детски пухленьким лицом сердечком. Испуганные карие глазки с дорожками слез смотрят на степняка снизу вверх.

- Кто ты? – спрашивает Волк, прикоснувшись кончиком жала к груди пленницы.

- Я Кларисса ап…

- Неправильный ответ, - перебивает ее степняк.

Он не сделал ничего видимого, но пленница издала такой звук, будто из ее легких одним ударом вышибли весь воздух. Рот округлился для крика, но кричать было нечем. Девчонка мешковато завалилась на бок и несколько раз вздрогнула всем телом, засучила выглянувшими из-под юбок голыми бледными ногами. Степняк спокойно ждал, когда воин, стоящий за спинами рабынь, поднимет ее, как ватную куклу, за шиворот и вновь водрузит ее на колени. Это каждый раз происходит одинаково…

Волк опять шагает к пленнице и опять прикасается жалом к ее груди.

- Ты вошла в рабский круг. Кто ты?

- Я рабыня, - прерывающимся голосом почти шепчет девочка.

- Громче! – грохочет магический голос.

- Я – рабыня! – всхлипывая и запинаясь, громко произносит невольница.

- Запомни, это, рабыня. Целуй плеть! – и он подносит к ее губам рукоять плети. Плеть целует уже рабыня, а не свободная женщина. – А теперь, рабыня, ползи вот к нему за своим ошейником.

И рабыня послушно ползет на четвереньках, путаясь в юбках, на подламывающихся руках, к стоящему в шагах пяти работорговцу, который уже держит наготове раскрытый ошейник.