Один стол полностью занимали возчики и охранники каравана менялы. Сколько их было – не понятно, люди входили, уходили, менялись местами. Пили мало, зато ели вдоволь – хозяин явно не скупился. Три фургона и личный возок менялы стояли во дворе, лошади в конюшне – за ними тоже ухаживали сами, местным не доверили. Караванщики вели себя тихо, степенно, но попытавшихся подсесть за их стол двух местных пьянчуг шуганули решительно и сразу. На драку не нарывались, но и панибратства не позволяли.

Меняла – хозяин каравана и старшина караванной стражи сидели за отдельным столом в «высоком» зале, для «благородных» гостей.

Высокий зал был расположен на возвышении, пол устлан каменными плитками. Столы здесь были небольшие, со скатертями, вместо скамей – приличные деревянные стулья. Из полудюжины столов пустовали два.

Один из столов занимала знатная дама лет 24-25, с темными волосами, забранными под крупную серебряную сетку с яркими речными жемчужинами. На даме было дорожное платье из тонкой шерсти цвета терракоты с охряными лентами под горло, и атласная стеганая юбка в тон, прошитая крупными цветами. Привычно вздернутый подбородок и ледяной взгляд светло-серых глаз выдавали породу – чтобы так смотреть на окружающую чернь, надо упражняться с первых часов рождения. О знатности и богатстве кричала каждая выверенная деталь ее туалета.

С ней за столом сидел кавалер лет 19, восторженно взирающий на владычицу своих страстных мечтаний. На спинке его стула висела перевязь с рапирой, модной среди придворной молодежи. Богато изукрашенная рукоять и корзина в художественной финифтью нескромно намекали на немалый достаток. Лазурный цвет перевязи гармонировал с коротким дорожным кафтаном узорчатого шелка. Пышное кружевное жабо выглядывало из-под заправленной за воротник салфетки.

За соседним столиком сидели две скромно одетые юные девушки в целомудренных темных платьях, на которых дама периодически неодобрительно поглядывала. Если судить по немногочисленным украшениям и качеству тканей, скорее компаньонки, чем служанки. Видимо, дама не желала, чтобы девушки слушали куртуазную болтовню кавалера, но и выпускать их из-под контроля не хотелось.

За столом по правую руку и позади от юноши жадно ел мужчина лет тридцати пяти. Брюнет, широкоплечий, с суровым лицом. Его узкий меч, с простой гардой и обмотанной кожаной лентой длинной рукоятью, лежал на соседнем стуле, под правой рукой. В позе мужчины не было настороженности, но позиция спиной к стене и положение меча недвусмысленно говорили о его привычке самостоятельно заботиться о собственной безопасности. На нем был новенький колет светлой тисненой кожи с набитыми чеканными бляхами, рукава кричащего алого пурпуэна в разрезах сияли канареечно-желтым. И хотя богатая перевязь явно вышла из-под тех же рук, что и колет, ножны меча были значительно старше и "видали виды". Выправка и манеры выдавали в нем солдата, а выставленные напоказ тяжелая золотая цепь и массивный золотой браслет столь же грубой работы – наемника. Не рядового, при деньгах и фарте. Он несколько раз обменялся оценивающими взглядами со старшиной охранников, признавая равного, и больше не отвлекался от еды и выпивки. На столе стояла бутылка вина и оловянная чарка.

Вечер шел к концу, путники в большинстве своем заканчивали трапезу. Еще немного и все разойдутся по своим комнатам.

***

В этот момент влюбленный юноша, ритмично размахивая рукой со столовым ножом, начал что-то вдохновенно декламировал своей спутнице. Темноволосый наемник за его спиной замер, недоуменно вслушиваясь в звенящие строчки.

Твой верный раб, я все минуты дня [1]

Владычице Суровой посвящаю.

Когда к себе ты требуешь меня,

Я наслаждением страдание считаю…

Не смею клясть я медленных часов,

Следя за ними в пытке ожиданья,

Прислушиваюсь к шелесту шагов,

Когда идешь на позднее свиданье.

Не смею я ревнивою мечтой

Следить, с кем ты. Но у дверей угрюмо

Стою, и полн единой думой:

Как счастлив тот, кто в этот миг с тобой!

Твой верный раб, я ожидаю снова

Плетей. И ничего иного…

- Это твои стихи, Моран? Мне они кажутся смутно знакомыми, – спутница юноши снизошла до его стараний, очаровательные пухлые губы раздвинулись в поощрительной улыбке.

- Я их сочинил сегодняшней бессонной ночью! Я мечтал… - и тут его голос окончательно сел.

- Ну же, смелее, Моран! – подбодрила красавица.

- Быть рабом прекрасной женщины, женщины, которую я люблю, которая меня связывает и наносит мне удары, топчет меня ногами, отдаваясь другому! – эти слова неожиданно звонко прозвучали во внезапно возникшем моменте тишины.

Наемник, как раз поднесший стопку ко рту, поперхнулся и громким фонтаном выплюнул вино, закашлялся, маскируя смех.

Пунцовый от возникшей неловкости юноша резко развернулся к наемнику: «Я сказал что-то смешное, мессир?»

Не менее пунцовый, наемник смешно замахал руками.

- Упаси Единый, мессир! Трактирщик, каналья, во всем виноват! Я из-за него чуть не проглотил таракана! А о чем Вы говорили?

- Пустое, мессир, я глупо принял Ваш кашель на свой счет, - юноша постарался вложить максимум достоинства в короткий кивок.

- Бывает, мессир, бывает. Мы все люди, людям свойственно ошибаться, - философски заметил наемник и тут же заорал. – ТРАКТИРЩИК!!!

Посчитав разговор законченным, юноша вновь повернулся к своей спутнице.

- У Вас странные фантазии, Моран, - произнесла она безупречно светским тоном. – Юные леди, вы закончили? Нам всем пора в спальню. Моран, спокойной ночи, спасибо за компанию за ужином. До завтра.

Грациозно поднявшись из-за стола, она величаво направилась к лестнице на второй этаж, девушки беспрекословно пристроились за ней след в след, как цыплята за несушкой.

Оставшийся в одиночестве юноша одним глотком осушил стоявший перед ним бокал и подпер голову руками, вцепившись в пышные курчавые волосы тонкими нервными пальцами, позой и лицом изображая безмерное отчаяние.

***

Старшина караванной стражи выбрал идеальную позицию с точки зрения безопсности – за спиной стена, в поле зрения оба зала и входная дверь. Даже дверь на кухню он мог увидеть, лишь слегка повернув голову влево.

Меняла в характерной шапке на гладко выбритой голове беспечно сидел спиной к входу и боком к громадному камину, наслаждаясь теплом, и о чем-то доверительно беседовал с наемным воином, возглавлявшим охрану каравана.

Тот внимательно слушал нанимателя, но глаза его в этот момент блуждали по «низкому» залу, наблюдая за поведением парочки, которую погнали из-за стола караванщиков. Те несколько раз пересаживались, каждый раз стараясь оказаться за спиной охранников и возчиков, но те только ели и не вели никаких разговоров. Наконец, справившись наконец каждый с кружкой пива, они пошептались и двинулись к дверям.

В этот момент старшина караванной стражи поймал взгляд одного из своих людей и глазами показал на пробирающихся к выходу пропойц. Тот молча поднялся и вышел следом, а старшина вернулся к беседе с менялой.

***

Менялы были странным народом, живущим везде и нигде.

Никто не знал, откуда они родом, но в каждом крупном городе, на каждой ярмарке можно было найти палатку или лавку, над входом в которую был нарисован круг, разделенный на шесть секторов – символ денег и достатка. В лавке взвешивали и меняли монеты, давали деньги в рост и под залог, принимали залоговые письма-поручительства от путешественников, не желающих подвергаться риску, перевозя большие суммы наличности. Большинство откупщиков[2] коронных и местных сборов тоже происходили из менял.