– Нет, банальностей не надо. Все, что есть на картинках в поисковике по запросу «Москва» я уже видела.

– Отлично! Тогда у меня есть пара идей.

Признаться, я с трудом усидела на собственно главной «профильной» лекции по фольклору. Преподаватель был немыт, не чесан и вообще создавалось ощущение, что пришел он к нам прямо из пещеры, предварительно надев где-то чудом найденные пиджак и брюки. Да и нес какую-то лютую чушь.

Поэтому, когда Арина в перерыве лекции предложила слинять, ибо она уже составила для меня программу и вызвала водителя, я с радостью согласилась.

– Куда едем? – с энтузиазмом спросила я, плюхнувшись в машину на заднее сидение рядом с ней.

– Сюрприз, – коротко улыбнулась она и приказала водителю. – В Лефортово. На обычное место.

Мы остановились у странных готических кирпичных ворот с католическими крестами, за которыми виднелся какой-то парк.

Арина уверенно провела меня внутрь и только увидев одинокий киоск с искусственными цветами я догадалась, куда мы приехали.

– Кладбище? – спросила я, от удивления подняв брови.

– Если хочешь полюбить город, надо начинать с корней. Это самое старое кладбище, не считая Новодевичьего монастыря. Но там намного скучнее. А здесь считай лучший музей Москвы.

– Музей? Почему лучший? А как же разные там Третьяковки, Пушкинский?

– Потому что самый честный. В понтовых местах все напоказ. Души нет. А тут делают максимально честно. Живые всегда чествуют покойников не для мертвых, а для себя. Вот, смотри.

Мы остановились у довольно широкой композиции, полукругом охватывавшей могилу: небольшие колонны, обрамленные наверху ободом из камня стояли на небольшой стенке, доходящей примерно до пояса. В центре этой конструкции размещалась большая картина.

– Это остров мертвых. Недавно в Питере Эрмитаж ради этой картины целую выставку делал. А здесь, на могиле Жоржа Лиона сделана очень качественная копия из мозаики. Она сама по себе является произведением искусства, – сказала Арина.

Она шла по кладбищу настолько уверенно, что я догадалась:

– Ты часто здесь бываешь?

– Да. Тут хорошо думается. Понимаешь, на старом немецком кладбище не хоронили простых людей. Большинство, как ты понимаешь, из названия, были иностранцами, решившими навсегда связать себя с этим городом. Считай, что в чем-то похожи на тебя. Они остались здесь, как кости, как фундамент, на котором все вокруг построено. Личности были столь масштабны, что оставили след, который до сих пор заметен. Вон, смотри, видишь тарелки на могиле стоят?

Она указала в сторону довольно невзрачного памятника, у подножия которого действительно вместо традиционных цветов был как будто накрыт обед как минимум на три персоны.

– Это Люсьен Оливье. Автор самого народного русского салата. Среди рестораторов есть поверье, что для успеха стоит лучшее блюдо нового меню принести на могилу. Ну как будто благословение получить. Тут постоянно еда обновляется. А с другой стороны, вот эти титаны были, ушли прахом в землю, и кто теперь вспомнит о них, если только не придет сюда и не наткнется на могилу. Взгляни на эту. Самое любимое мое место на кладбище.

У высокого памятника в виде усеченной пирамиды на ступенях сидела каменная плакальщица. Работа была столь тонко сделанной, что каменный плащ с капюшоном, казалось вот-вот зашевелятся на ветру. Лица девушки было не видно – оно было закрыто руками.

– Это какой-то известный скульптор? – спросила я.

– Не знаю. Наверняка да, но я же говорила, что тут искусство не на показ, а для себя. Здесь золотых табличек с фамилиями авторов не вешают.

– А кто тут похоронен?

– Роберт Фульд. Родоначальник русского футбола. Представь себе, что это он привез этот вид спорта в Россию. Кто из сотен тысяч болельщиков, орущих на стадионе, знает об этом? А представь, что тут вокруг все такие – те, кто оставил в судьбе города огромные несмываемый след. Вон там могила Феррейна – самого знаменитого московского аптекаря. К его аптеке до сих пор экскурсии водят, а к могиле нет. Хотя над его гробом стоит скульптура авторства самого Шехтеля: тоже совершенно волшебная девушка. И тоже без таблички автора. Понимаешь, люди боятся мертвых. Поэтому тут всегда тихо, спокойно. Никто не мешает думать. Наоборот – эти, кто лежит тут молча – только помогают. Кого не выбери, так судьба такая, что можно часами о ней размышлять. И о своем месте в этом мире.

– А ты мертвых не боишься? – поинтересовалась я.

– Нет. Таких, как тут, бояться не стоит. Ими гордиться надо. А вообще мы жили когда-то с родителями неподалеку, и я часто сюда приходила с мамой.

Ее голос дрогнул.

– А … прости что спрашиваю… с мамой все в порядке сейчас?

Арина пожала плечами:

– Не знаю. Наверное. Когда она нас бросила, то уехала жить к морю. Сказала, что устала от города. И практически не выходит на связь. Только открытки на день рождения присылает. Мы с тобой похожи, хотя я ее не ищу. У меня есть ее номер для экстренной связи. Только желания звонить нет. Ладно, мы тут закончили. Думаю, ты поняла основную идею и ощутила вайбы. Теперь поедем на следующее место, – она резко тряхнула волосами, словно прогоняя неприятное воспоминание и пошла к выходу.

– А куда теперь? – спросила я, когда мы миновали ворота.

– На еще одно кладбище. Только на нем похоронены не люди.

Я держала паузу, прекрасно понимая, что она продолжит. И Арина добавила:

– Там похоронены мечты.

Через полчаса водитель высадил нас перед другими огромными белокаменными воротами. На фоне предыдущих в Лефортово эти поражали размахом и масштабом.

– Что-то знакомое. Видела среди достопримечательностей города. Где мы? – спросила я, задрав голову и разглядывая верх арки, который заканчивался примерно на уровне пятиэтажного здания. – И зачем?

– Впечатляет, да? – улыбнулась она. – И это только вход.

– Как будто гиганты строили, – добавила я.

– Так и есть. Когда-то эту страну населяли гиганты, – серьезно ответила она. – Они сильно отличались от нас. Им недоставало еды, у них не всегда была обувь на ногах, но они умели мечтать. Бредили снежной Арктикой и жаркой пыльной целиной, Марсом, Байконуром…

Мы прошли под воротами и вышли на самую огромную площадь, которую я когда-либо видела. Вдалеке стояли настоящие белокаменные с золотом дворцы. Арина тем временем продолжила:

– От них нам достались огромные плотины и шахты. Города, построенные там, где люди никогда не жили и, казалось, жить вообще не могут. Они возвели эти дворцы, как памятник себе. Как некрополь, где вечно будут вспоминать их мечты, их добрую сказку, в которую они верили. Это были очень наивные гиганты, и ошибки у них тоже были наивные, но это не обесценивает того, что они сделали.

– А куда они делись? – спросила я, проходя мимо волшебного фонтана с золотыми фигурами.

– Выродились. Измельчали, – поморщилась она. – Вот о чем мечтает мой папа? О том, чтобы дебет с кредитом сошелся, и чтобы циферки на счете выросли нолика эдак на два. И так у всех взрослых, кого я знаю. А прадеды умели мечтать по-настоящему.

Я рассматривала дворцы, каждый из которых был построен в своем уникальном стиле. «Советская печать», «Оптика», «Музей востока» – чего тут только не было.

– Это мечты, на которых строилась Москва – сказала Арина. – То, что ты видишь в современном городе, заложено ими – гигантами. Если на Введенском кладбище, где мы только что были, люди-камни, положившие себя в фундамент, то тут памятник гигантам, которые возвели на этом фундаменте нашу столицу и защитили ее. И только благодаря им он и существует таким, как сейчас видишь.

Я смотрела на подругу и не узнавала. У нее даже слезы на глазах блестели. Непонятно от восторга и гордости или от досады, что это все прошлое. Я не могла представить, насколько она любит этот город. Вот уж кто точно никогда не уедет отсюда навсегда, как бы не грозилась сбежать из дома подальше. У меня это место таких острых чувств не вызывало. Да, оно впечатляло размахом. Мой родной дом по сравнению с подобными дворцами был как скромная избушка. Но, конечно, это не трогало меня так, как ее. Но я внезапно почувствовала Москву через дрожь ее голоса и влагу ее слез. Как будто взглянула ее глазами, впитала ее воспоминания и ощущения и это было невероятно волшебное ощущение.