Можно было и ему отправиться напрямик, через пути, но парень решил пройти по их с Любой тропинке. И, сделав порядочно метров по уединенной просеке, над которой сводом сходились зеленые ветви, вдруг почуял смутное беспокойство. Он почему-то твердо решил, что она его ждет, а он тащится как телепень.

Парень все прибавлял ходу и вдруг увидел возле лавочки что-то белое, лежащее прямо в траве. Он подбежал, кинулся на колени, почему-то не сразу обратил внимание на то, что она без платья. Понял это лишь тогда, когда прикоснулся к голому плечу, ледяному, покрытому то ли росой, то ли испариной. Она лежала на спине, ноги согнуты в коленях. Распались веером по траве распущенные волосы, на которых синели – ну надо же! – два таких же василька, которые парень продолжал сжимать в руках. Голова неестественно запрокинута, шея вытянута. Две красные глубокие ямы зияли вместо лучистых синих глаз, кровавая рана – вместо маленького рта.

…Машина «Скорой помощи», которая возвращалась с выезда в одну из больниц, подобрала их – невменяемого парнишку, который тащил на руках мертвую изуродованную девочку. Немалых трудов стоило отобрать у него тело. Отдал и успокоился лишь тогда, когда догадливая фельдшер пообещала, что все «васильки» оставят ей.

– Это цикорий, – зачем-то поправила медсестра, но он не возражал:

– Хорошо. Все четыре?

– Все-все, – заверила врач, вкалывая на всякий случай ему успокоительное. Экипаж «Скорой» состоял из двух женщин плюс санитар за рулем, человек в возрасте, а паренек крепкий. Если начнет буйствовать, не сладят. Лекарство начало действовать, он одобрил, заметно обмякая:

– Это хорошо… на могилки же всегда четное кладут, да?

– Четное, четное, – заверила врач.

Сообща женщины уложили обоих на носилки, прикрыли одной простыней, больше чистых не было.

Некоторое время проехали молча, потом медсестра спросила:

– Неужели же он?

– Кто знает? – отозвалась фельдшер. – Разберутся. – И попросила санитара: – Остановите у телефонной будки.

К тому времени, когда они прибыли в больницу, их уже ожидала опергруппа с Петровки.

…Настоящий убийца был уже далеко. Чужая обувь, на несколько размеров больше, сбила-таки одну ногу, но он все равно двигался бодро и уверенно.

Маршруты отхода давно и тщательно отработаны, намечены места, где можно отмыться, тщательно, с одеколоном, вычистить ногти, пригладить рассыпавшиеся волосы. Не то чтобы он боялся грязным выйти в свет, не прямо сейчас он собирался к людям, просто привык к опрятности. Очень любил он и чистые вещи – свои, не те, которые добывал на своих вылазках. Эти тряпки – платья, чулки и прочее – он оставлял себе на память, чтобы хотя бы мысленно возвращаться к жгучим, сладким воспоминаниям о своих триумфах. О том, как это все было с его новыми подругами, о том, как он был настоящим самим собой, могучим и всесильным, воплощал абсолютно все, о чем мечталось, что было интересно – а ему с детства было интересно, что у кукол под платьем. И вещи он любил.

Только что с этим футляром делать? Он уже осмотрел и оценил: в нем пустячная маленькая скрипка, да еще и с инвентарным номером. Такую не снесешь на толкучку, перекупщики не рискнут взять.

Бросить, что ли? Но душонка восставала против подобного «варварства». Хотя все равно придется – и от скрипки, и от тряпичных трофеев избавиться.

Поджечь все к дьяволу?

Продавать тряпки он не станет, хотя на них и следа никакого нет, но он горд. Он и «сувениры», прихваченные у подруг, продавал с огромным трудом только ради тренировки, пробы. Он горд, и эту черту надо как-то изживать. Но ведь эти клуши на базаре, они смотрят так унизительно, сочувствующе – это на него-то, ха! Будь они помоложе, попадись на узенькой дорожке…

Есть и более серьезный резон: таскаться с узлами-вещами рискованно. Не ровен час, остановят для проверки или случайный прохожий увидит, заподозрит неладное.

«Ладно, по ходу дела решу». Размышляя о том, как быть дальше, он не забывал тщательно путать следы, точь-в-точь как писали в книжках. Кружил зайцем, делая петли, то и дело брызгал по ходу следа припасенным керосином, нарочито шлепал по лужам, болотцам. И вот, проделав порядочно километров, он добрался до своей потайной берлоги.

Это был дзот. Изучая местность, он как-то случайно набрел на него, облюбовал как склад и место отдыха. И очень удачно получилось! Дотов в округе было много, все уже были обнаружены и загажены, а этот дзот был чист, цел и укрыт отменно – потому его никто и не отыскал до сей поры.

Через осевшие остатки окопа он прошел ко входу, нагнув голову, пробрался через крошечную «прихожую», замешкался на пороге – две ступеньки вниз вели в камеру с амбразурой. В ней был свежо, ведь сохранившийся воздуховод для отвода пороховых газов он лично вычищал. Тут же, по стенам, развешаны и трофеи, каждые на своей вешалке, сгруппированные по своим бывшим хозяйкам.

Улыбаясь, он с наслаждением втянул воздух – и тотчас насторожился. Что-то было не так, лишнее. Зря все-таки амбразуру заделал, куда светлее было. Он чиркнул спичкой, сделал шаг вниз, второй – и тут неожиданно нога его провалилась во что-то упругое. Огромная черная туша, утробно взревев, выросла под потолок и ринулась на него!

Оглушительно заверещав, он бросился наутек.

…Опомнился уже у самой железной дороги. От бешеного бега сердце выпрыгивало, ватные ноги подгибались, стертые пятки гудели, голова раскалывалась, болело натруженное ором горло.

«Спокойно. Спокойно. Не хватало свихнуться. Это собака или другой какой зверь».

Машинально похлопал себя по бокам – и ужаснулся. Обе руки свободны! Где же добыча?! По карманам пошарил – вновь ничего. Хорошо бы вернуться, поискать пропажу, но он и думать об этом не хотел.

«Какая глупость! Так, спокойно… это не улики, не следы, это просто случайность, пустяк…»

Единственное, что надо делать, – уходить лесом.

Взбираясь вверх по насыпи, он принял решение: надо на какое-то время залечь на дно. Все три пробы прошли шикарно, и, когда все утихомирится, можно будет пойти дальше, решиться наконец… Он сглотнул, в животе стало тягостно-сладко.

«Все, все потом, сначала окопаться и понаблюдать. Пусть помаются, помечутся, убедятся в своей глупости и ничтожности, не то и рукой махнут – пропал и пропал. А со стороны понаблюдать будет интересно и полезно… с безопасной стороны».

И уже потом решаться на что посерьезнее, пора уж, не маленький.

Огромный лесопарк тянется от Бульварного кольца на окраины и далее, за пределы столицы. В нем легко заплутать даже недалеко от метро или от железнодорожных платформ, ведь помимо просек и аллей, уже нанесенных на планы, натоптано много потаенных дорожек. Какие-то известны лишь зверям, какие-то – местным завсегдатаям, иные – никому. С наступлением темноты чужак сориентироваться на них не сможет.

Несчастный мальчишка, утащив труп с места обнаружения, обязательно затруднил бы поиски. Но и. о. начальника опергруппы, лейтенант Введенская, знала, где искать, ведь она уже тут бывала.

Лишь для порядка и перестраховки попросила проводника пустить собаку – та и привела на место, к скамейке неподалеку от Чертова пруда.

– Здесь.

– Точно ли?

Проводник, старшина Кашин, вежливо напомнил:

– Анчар никогда не ошибается.

Катерина поняла, что, усомнившись в гении овчарки, немало потеряла в глазах ее проводника.

А плевать. Надоело. Она не собиралась никем руководить, она даже не должна была дежурить сегодня, собиралась посидеть наконец с сыном, напиться чаю и вовремя лечь спать. Но капитан Волин, Виктор Михайлович, ее непосредственное руководство, жестко ее подвел, угодив в больницу с язвой.

Расхваленное же пополнение – все эти вчерашние фронтовики из оперативно-разыскных мероприятий могли изобразить лишь общегородскую тревогу или силовое задержание со стрельбой. И, поскольку все это сейчас было не нужно, Екатерина Сергеевна была выдернута по тревоге и тотчас назначена исполняющей обязанности, иначе говоря, ответственной за любой промах.