— Мало девок вокруг, что на такое потянуло? Все мы были молодые, таких историй порассказывать можно о ныне высоких лицах, со всем к ним уважением. Все по девкам шастали — запрещай, не запрещай. Но что б такое? И с кем? Не эдакового я был о вас мнения, господин подпоручик, совсем не эдакового.

До Алексея дошла вся отвратительность предположения. Лицо стало белым, будто обмороженным.

— Господин полковник, прошу меня извинить, но!..

Полковник подул на собственные усы, стряхивая с них табачную пыль. Значит, всё-таки слухи. Удивительно, но для него это оказалось облегчением. И кто же так невзлюбил подпоручика? А может это не его? Может тому причиной послужило другое лицо? Яблонский задумался, но заметил, как побледнел стоящий перед ним Алексей.

— Будет. Будет, говорю, — остынь. И так дров наломал. Кому же твой, — тут Яблонский сделал паузу, подбирая наиболее подходящее слово, — ефрейтор так не угодил, что и тебя прихватило?

— Павел?

Повисла пауза, во время которой Алексей пытался собраться с мыслями и сказать уже что-то членораздельное через всепоглощающий стыд.

— Ефрейтор Иванов здесь ни при чём. Это я предложил сходить в доходный дом.

— Ты? — Яблонский с удивлением посмотрел на склонившего голову Алексея.

Хорош юнец, а таким наивным казался. Эх, всё ж молодость берёт своё, хоть как ты её не стреножь. Яблонский крякнул, вспомнив свои былые деньки, когда глаза были острее, ноги быстрее, а на руки не находилось управы.

Алексей сжал зубы, утешаясь только мыслию о том, что так или иначе выволочка закончится, и можно будет позабыть всё, как через полчаса со сна забывается самый страшный из кошмаров.

— Значит так. Несколько нарядов на дежурство вне очереди. И если я услышу ещё хоть одну подобную историю, вылетишь отсюда как из пушки прям до самого Петербурга. Мне твой брат вот здесь сидит, может хоть после поумнеет. Свободны, ваше благородие.

Алексей отпустил короткий поклон и вышел. Мучительное ожидание позора, наконец, закончилось, и стало можно выдохнуть. Можно было бы, если бы не слова полковника о брате. Испачканы в этом они были оба, и Алексей не сомневался, что Павла ждала такая же, если не более тяжёлая беседа. Тогда он поверил словам, что репутации Павла ничего не угрожает, но избавиться от нехорошего предчувствия не мог. У брата не было дворянства, у брата и офицерства не было, один из низших чинов с талантом к стрельбе, но живущий самой скромной жизнью. И за его именем ничего не стояло кроме него самого. Предчувствия колыхнулись медленным клубком подводных змей, и Алексей решительным шагом направился искать брата.

Вечером Павел спокойно шёл в казармы со службы своим обычным мягким шагом. Не быстро и не медленно, так, чтобы можно было в любой момент среагировать, и так, чтобы его шаги были как можно более тихи. Неприятно дёргало в задетом накануне остатке уха. Хорошо, хоть чужой кулак пришёлся по касательной, ухо до сих пор оставалось слишком чувствительным. Почти у самых казарм он заметил стоявшего там и очевидно ждавшего его Алексея. Ждал он похоже долго, переставший идти час назад снег успел растаять на его офицерском пальто и заявить о своём присутствии двумя мокрыми пятнами с рваными краями на плечах. Павел замедлил шаг, не доходя до казарм, и проследил за тем, как Алексей сначала заметил его, а потом в несколько широких шагов (ноги ему позволяли) подошёл. Большая ладонь легко, почти не касаясь, легла на локоть.

— Отойдём, брат? Подальше от чужих глаз?

Павел кинул. Правильное лицо снизошло до него с высоты.

— Мы можем поговорить где-то, где никто не услышит?

Алексей потянул его в сторону, но как-то ненаправленно. Одна нога догнала другую, и Павел остановился. Осмотрелся по сторонам. Вариантов у них было не сказать, чтобы много, и он показал направление к старой начавшей разваливаться хозяйственной постройке, с которой никак не могли решить, что делать. То ли окончательно снести и разобрать ценное в этих местах дерево, то ли восстановить и приспособить для насущных нужд. Но пока здание зияло дырами оконец, а камышовая крыша, которую не обновляли уже несколько лет, сползла и покрылась гнилой бахромой.

Рядом послышались быстрые шаги, и Алексей обогнал Павла. Остановился за углом, посмотрел на него тревожно. Павлу пришлось затормозить перед ним.

— Что такое?

Тонкая корочка успевшего сначала оттаять, а потом снова заледенеть снега приятно хрустнула под его сапогами. Алексей носился на узкой площадке взад и вперёд, взад и вперёд, как челнок. Но нити у него не было, а потому его движение было бесцельным и бессмысленным. Навевающим беспокойство. Павел спокойным взглядом смотрел на эти метания и ему казалось, будто Алексей в один момент просто слетит из того полотна речи, которое ткёт у себя в голове. Но этого не произошло. Алексей остановился раньше, чем его разум хотя бы временно был утерян.

— Скажи, пожалуйста, Павел. Тебя вызывали давеча к командованию?

— Да.

Алексей сделал странное движение, будто собирался схватить его за плечи, но вместо этого вдруг замер и закрыл глаза. Павел проследил за тем, как широко раздвинулись его ноздри, и с какой силой разошлась грудная клетка. Вот он открыл глаза, сейчас Павел не мог истолковать их выражение, и наклонился к нему так, что исчезла необходимость поднимать голову для разговора.

— Тебя из-за меня накажут?

Уже слышал? Когда? Хотя все, должно быть, говорят о том. Последнюю мысль Павел додумал почти с сожалением.

Он снял фуражку, крутанул на руке и пригладился.

— Не из-за тебя. Накажут.

Алексей стиснул зубы так, что они скрипнули.

— Как?

— Пятьсот шпицрутенов.

Как Алексей покачнулся, Павел заметил, но ничего не сказал.

— За что?

А теперь это стало напоминать допрос. Но и на этот вопрос Павел ответил.

— За разврат и падение нравов.

Холодными глазами Павел следил за тем, как мечется Алексей. Он не винил его, но обсуждать эту тему не желал.

Земля словно убегала из-под ног Алексея, дурацкая левая нога то и дело проскальзывала по ледяной корке, и это добавляло раздражения.

— Пойдём вдвоём к начальству, скажем, что всё было совсем не так.

Дурак. В их среде крутится, а так ничего и не понял.

— Это ничего не изменит.

— Почему?!

— Моя репутация меня очень сильно опередила.

— Какая репутация? Что ты сделал такого, чтобы о нас думали, как о мужеложцах? — со злости Алексей перестал смущаться и только яростно выплёвывал слова, будто это как-то могло помочь.

Чужие эмоции были… беспокоящими. Павел пожал плечами, скрывая неудобство.

— Мне и делать ничего не пришлось. К тому же, чем ты недоволен? Твоя свадьба расторгнута.

Тучи разошлись, и в свете луны стал виден наливавшийся синяк на лице Павла. Алексей стоял, дышал словно после тяжёлой работы и смотрел на его лицо. Вот значит, как. Вот что его брату приходится терпеть, а он ничем не может помочь. Бесполезный. Вредный. Отравляющий всех вокруг.

— Я не хотел такого.

— Ты не хотел сказать «нет». Так что я считаю, с порушением твоей репутации мы справились довольно неплохо.

Беспокойство больно укололо Алексея. Он не знал, сколько в его нежелании отказать прямо было беспокойства за Лизоньку, а сколько страха перед собственным отцом. Чувство вины почти оглушило, сдавило влажными, тесными объятиями грудную клетку, покачало с интересом сердце. Алексей усилием воли задавил его, дав себе слово, что над ситуацией с Лизонькой он обязательно подумает позже. Не сейчас, когда Павлу грозит такая беда.

Павел поправил фуражку.

— Я хочу выспаться, так что пойду, — продолжать разговор дальше не имело смысла.

Он развернулся и собрался уходить, но был пойман за плечо. Павел покосил взглядом на чужие пальцы, но ничего не сказал. Остановился и выждал, пока Алексей обойдёт его.

На таком расстоянии синяк был заметен сильнее. Алексей положил вторую руку ему на плечо, стараясь сдерживаться и не вдавливаться пальцами под ключицы.