— Я хотел бы оказаться на твоём месте. Веришь?

Павел посмотрел ему в глаза. Сказать хотелось многое, но он смолчал. А Алексей заглянул в его глаза, вздрогнул и убрал руки

— Когда?

— Завтра в восемь утра. Думаю, всех соберут.

Алексей кивнул ему, думая уже о чём-то своём. Кратко попрощался и ушел чуть ли не бегом. Павел проводил взглядом его спину. Странный Алексей человек.

Пока Павел спокойно спал в казарме (в смирении, очевидно, были и свои плюсы), Алексей искал начальство, надеясь успеть его застать. Ему бы и в дурном сне подобное не приснилось, что выдумали из этого проклятого похода, и какой ношей это отольётся Павлу.

В кабинете подполковника ещё горели свечи. Оставшись в одиночестве, он расстегнул свой сюртук, который начинал давить в области талии, расстегнул туго затянутую манишку и неторопливо писал письмо на высокое имя с просьбой об отставке. Отхлебнул чай из когда-то белоснежной, а ныне больше напоминавшей цветом старый зуб кружки, любовно погладил её по тонкому краю. Женин подарок, как не беречь. Столько лет она вместе с ним по гарнизонам да по крепостям мается. Ничего, скоро уже. Уедут они в Костромскую губернию, заведут сад, большой, с выложенными светлыми камнями узкими тропками, с полными тяжёлых и зрелых плодов ветвями, как она хотела. Сынки приедут. Двое их всего осталось, надо уважить батюшку, надо. И старуха рада будет. Поставят самовар, старуха пышек испечёт по своему тайному рецепту, а потом…

Приятные мечтания были прерваны самым бесцеремонным и обыденным образом: к нему постучали. Стучали вроде бы негромко, но слишком требовательно, так, словно стучавший имел что-то очень личное к нему. Яблонский забеспокоился. Не так давно пошли новые слухи о бунтах, поднятых в весьма недалеких от них областях. Такое ему было без надобности, такого он не терпел. Вежливый человек не стучит так, что после каждого удара по двери идёт дрожь. А если и стучит, то уж точно не в двенадцатом часу ночи. Яблонский подтянул к себе поближе пистолет, положил на него сухую ладонь:

— Кто? Войдите!

Неуверенно Алексей переступил порог.

— Господин полковник?

Яблонский убрал руку с пистолета и расслабился.

— Опять вы, подпоручик? Что случилось? Будьте кратки.

— Я хотел подать к вам прошение, господин полковник. Ефрейтор Иванов не виноват. Он не сделал ничего предосудительного. Прошу, если вы считаете нужным наказать за сей проступок — накажите меня.

— Что-о?! Да ты совсем страх потерял! Вас обоих на каторгу в цепях следовало отправить, а ты с чем пришёл?

— Господин полковник! Тогда снизьте количество ударов, прошу.

— Пошёл вон.

— Господин полковник! Он же не вынесет!

Морщины на лице Яблонского углубились. Брови сдвинулись, состарив и так немолодое лицо.

— Это ещё милосердно. А не выдержит, так и не жилец вовсе, пусть тогда бог прибирает. Хотя такого скорее черт приберёт.

— Тогда накажите и меня! Господин полковник, мы же вместе туда пришли. Это же я его попросил.

Яблонский немного повернул голову.

— Иди ты лучше спать. Нечего тут усложнять. Пошёл говорю, пока на каторгу твоего Иванова не отправил.

Алексей весь побледнел, молча отдал честь и вышел. Последние надежды пропали. А завтра его брата будут забивать палками ни за что. Он прикрыл ненадолго руками лицо, глубоко и резко вдохнул, так, что где-то внутри горла заныло как больной зуб, и трусцой побежал в город разыскивать доктора.

Этой ночью лечь спать ему так и не вышло.

Следующий день выдался ветреным. Ветер раздувал пузыри флагов и играл с ними, как пьяный мужик трогает девку. Из-за его порывов солнце то закрывало тучами, то открывало, и вынужденные стоять неподвижно бедные солдаты пытались держать самый плотный строй, чтобы иметь хоть какую-то защиту от ветра.

Батальон выстроился в две ровные шеренги. Ружья задирали дула вверх, беря на прицел солнце, а в правой руке каждый держал по пруту. Чуть поодаль стояли наготове флейтист и барабанщик. Алексей посмотрел на то, как барабанщик поднял свои палочки, готовясь по первой букве приказа выбивать бодрый марш. Подпоручик отвел глаза. Его тошнило и мутило от недосыпа и тревоги. Цвет лица был близок к выбеленному савану, но строгое выражение он смог натянуть. Беззвучно выдохнул, увидев, как брату приказали выйти перед построением. Невысокий, похудевший, с обветренным лицом, на котором теперь на самом видном месте красовался синяк. Спокойный, собранный и ничего не выражавшим своим видом.

Слова приговора разлетались по всему плацу, и собравшиеся люди были вынуждены слушать их. Но только для двоих они значили столь многое. Смирно, но подмечая каждое слово, слушал приговор Павел и, почти не понимая смысла, но выхватывая обрывистые фразы, слушал Алексей.

Невидяще Алексей смотрел на то, как Павел снял сначала мундир, а за ним спокойно и обыденно, словно находясь в бане, снял рубашку. Слава богу, его не стали связывать. Алексей не знал, смог бы он выдержать это зрелище. Под толчком одного из унтер-офицеров Павел шагнул в стой, бодро застучал барабанщик под аккомпанемент флейты.

Павел шагал. Каждый шаг сопровождался одним, а то и двумя ударами, но он шёл. На спине выступали выпуклые багровые полосы, а после некоторых ударов, Алексей мог поклясться, что видел это, в первый раз брызнули красные капли. Иногда, когда Павел пошатывался под особо сильным ударом, наступали страшные мгновения, и казалось, что он упадёт. Но он не падал. Шёл и шёл. Алексей не представлял, чего ему стоил каждый шаг. Пруты взмывали в воздух и опускались на спину, плечи, руки. Вверх-вниз, вверх-вниз, словно молотили снопы ржи, только на деле была бедная спина его брата. Под конец на ней не было живого места.

Это было странно, но барабан… помогал. Без него Павел рисковал потеряться в этих вспышках боли, но барабан задавал ритм и заставлял делать ещё и ещё один шаг. Он дошёл до самого конца двух шеренг и остановился. Выслушал, как начальство зачитало, что приговор приведён в исполнение и все могут быть свободны. Пошевелиться казалось чем-то невозможным.

А на него пристальным взглядом продолжал смотреть Алексей. Такого не бывает. Павел прошёл строй, не сказав ни единого слова. А у Алексея за это время во внутренней стороне щеки прибавилось отверстий. Он ни разу за всю казнь не отвёл глаз.

Глава 14. Чувства

После приведения приговора в исполнение все разошлись. Лишь Павел остался стоять посередине плаца с окровавленной спиной, обнажённой до самого мяса. Подул ветер и мокрую спину почти стянуло ледяной корочкой. Руки и грудь кололо холодными иглами, но спина горела, и одеваться не тянуло. Невозможное сочетание — вот уж точно взгрели. С трудом Павел закончил формировать мысль о том, что ему не мешало бы пойти в больничную избу. А значит, нужно хотя бы чем-то прикрыться и пройти несколько вёрст. А спина так болит… Павел сосредоточил все свои помыслы на простой цели — дойти до лекаря. И вероятно там же и помереть. Сил на то, чтобы жить, в себе он не находил.

Неожиданно чей-то голос сверху и откуда-то со стороны, где всё болело, тихо позвал:

— Донести до врача?

Но Павел даже не понял смысла слов. Где же его рубашка? И китель? Он же их аккуратно сложил и оставил у… Ах, точно. Он оставил их у тех приметных ног, одетых в сапоги с плохо замазанной ваксой протёртостью на носу. И вот где теперь эти ноги? Он их так хорошо запомнил, но найти никак не мог.

— Пожалуйста, Павел. Услышь меня. Нам нужно пройти всего сотню шагов, и ты сможешь сесть.

Поворачивался на звук Павел медленно, чтобы не упасть от слишком резкого движения. Встать он бы не смог. Так, его куда-то зовут? Он пошел на голос, делая медленные и чёткие шаги. Вымораживающий ветер и горящая адским огнём спина. Ужасное сочетание. Хорошо хоть в соленой воде шпицрутены вымачивать не стали. Наверное, это единственное милосердие, проявленное к нему небесами, с тех пор как… Как этот перевёлся.

Где-то сбоку из пустоты вынырнула рука в перчатке. Павел слепо посмотрел на неё и с замедлением понял, зачем эта рука появилась. Он оперся о неё, перенёс часть своего веса и с облегчением выдохнул. Кажется, ему больше не грозило упасть. Теперь, когда можно было не сосредотачивать все силы на том, как удерживать равновесие, он смог попытаться оценить своё состояние. Нет, ну… Жить было можно. Но вот только не очень. Очень не очень.