Он зажмурился и недовольно мотнул головой. Мокро. Холодно. Мерзко. И что только в этих длительных водных процедурах находят хорошего? Со вздохом он вылез из-под одеяла. Как же выморозило комнату за ночь. Расставаться с тёплым одеялом было жаль, но Павел нашел в себе силы в свою очередь дойти до рукомойника и освежиться.

За спиной Алексей принялся чётко отсчитывать ритм. Павел оглянулся, чтобы узнать, чем таким он там занят, и кисло посмотрел на делающего зарядку Алексея. Нет, никаких зарядок сегодня. Он встряхнул свои штаны и стал неспешно одеваться. Но спокойно одеться ему не дали.

— Почему ты не упражняешься? Размять мышцы утром полезно.

Павел застегнул рубашку.

— Поспать подольше — вот что полезно.

В плохом свете свечей Алексей заметил, как теперь выделяются у того рёбра. Его лицо потемнело от беспокойства и от мыслей о том, что вред, который он нанёс здоровью Павла, теперь почти невозможно исправить.

— Генерал-фельдмаршал Суворов говорил, что залог крепкого здоровья солдата — гимнастика.

— У меня упражнения на плацу впереди, так что не переживай о моём здоровье.

Павел пригладил полы форменной куртки, накинул шинель, надел на голову фуражку и встал у двери, поджидая, когда Алексей совершит свои последние приготовление перед выходом.

Тему здоровья Алексей отставил, но не забросил. Решил подобрать лучший момент, чтобы её обсудить. Для него было очевидным, что здоровье брата требует хорошей еды, воды, тепла и гимнастики, а не изматывающих и отупляющих маршировок и жилья в едва соответствующих санитарным условиям казармах. Алексей вздохнул. Всем солдатам это требовалось. Они должны закаляться, а не промерзать и тренироваться, а не двигаться, желая избежать наказания, но борьба за улучшение их условий была вялой и высоким начальством не поддерживалась. Но хотя бы Павла хорошей едой он обязан обеспечить. Алексей задумался над тем, насколько часто Павел будет готов принимать от него помощь, и как это можно преподнести, чтобы не задеть его гордость.

У самой двери Алексей снова остановился, вспомнив вчерашнее и представив, с чем ему придётся столкнуться. Казалось, будто это уже свершилось, и на него обрушилось общественное осуждение. Он почти мог различать шёпот и смешки за спиной и вокруг, и везде, но только не перед лицом. Провёл рукой перед собой, сбрасывая наваждение, и повернулся к Павлу.

Тот отметил его колебания перед дверью, и от того последующие слова были сказаны несколько резче, чем могли бы быть.

— Репутацию тебе мы достаточно испортили вчера. Можешь смело идти в часть.

Алексей опустил ресницы и внезапно понял, что он эгоистично думал лишь о себе.

— А как же ты, Павел? Ведь твоя репутация… Нас же обоих видели.

Павел усмехнулся.

— Моей репутации, — слово было произнесено так, словно это было нечто ужасно неприличное, — уже ничто не страшно.

Он потянулся провести рукой по волосам, но натолкнулся на фуражку и поспешил опустить руку.

Алексею ярко вспомнились, с какой интонацией произносили полное имя брата встреченные сослуживцы, и он закусил изнутри щёку.

— Это неправильно. Ты не должен был так подставляться из-за меня. Мне следовало сразу подумать.

— Идём уже, — Павел нетерпеливо дёрнул ногой. — Это не стоит разговора.

Он видел, что Алексей явно хочет продолжить этот диалог, но у самого такого желания не было. Павел оттеснил его к двери и вышел на площадку, потому что опаздывать на следующий же день после увольнительной ему не казалось хорошим вариантом, и целой шкурой он дорожил. И так хватало оставшихся следов от всего. Он бросил взгляд на явно трусившего Алексея и подумал, что это он ещё не знает, что за извращения породит томящийся от скуки мозг их сослуживцев. Как впрочем и сам Павел, но ему терять было нечего. Чистой репутации он никогда не имел.

В этот день им пришлось выслушать немало. Весь офицерский состав, словно сговорившись, уличал каждую свободную минуту, и каждый считал своим долгом отпустить комментарий и поздравить Алексея с окончанием «монашеской» жизни. Но после обеда всё прекратилось. Его словно начали избегать, при этом постоянно посматривая и что-то очень бурно обсуждая. Алексей догадывался, что к такому всё и придёт, в конце концов, он сам хотел очернить репутацию и расстроить свадьбу, но не напрягаться на такое поведение не мог. Хотя и вида не подавал. Лишь усерднее стал следить за тем, как солдаты расчищают выпавший за утро снег на плацу. С приятным скрипом лопаты грызли снег, и сугробы вокруг росли вместе с тем, как расчищался плац. С неприятными, бередившими его душу смешками велись между солдатами разговоры, услышать которые Алексей не мог, так же как не мог отделаться от ощущения, что эти смешки имеют под собой вчерашнюю встречу в доходном доме. Он легко нашёл среди серых шинелей знакомый ему силуэт брата и наблюдал за тем, как он орудует лопатой, то и дело поправляя сползающую фуражку, и как покраснели его уши на морозе.

Подойти за весь вечер к Павлу Алексей так и не решился, а тот сам будто не хотел с ним сталкиваться лишний раз. Поэтому Алексею пришлось оставить свою надежду, что им сегодня удастся поговорить и, может, он даже смог бы отдать Павлу заранее отложенное из обеда специально для него мясо. Алексей завернул ещё одним листом бумаги поверх предыдущих мясо и убрал его за пазуху. Оптимистично подумал, что вскоре разговоры утихнут, а потому он спокойно покормит брата. Если тот согласится на это, что предстояло ещё выяснить. Так что открывал дверь в свою комнату Алексей пусть и не в самом лучшем, но в весьма благоприятном расположении духа. Он как раз снимал форменное пальто, как в дверь постучали. Несколько удивившись, но не став медлить, Алексей распахнул дверь и с интересом посмотрел на стоявшую за ней хозяйку. Хозяйка зачем-то вытерла свои чистые полные руки о фартук и протянула ему сероватый конверт.

— Вам тут просили передать.

Алексей хотел было спросить кто, но одумался и, вежливо поблагодарив, закрыл за собой дверь. Посмотрел на конверт без отправителя, словно колеблясь, но достал нож и вскрыл его. Он догадывался, от кого оно могло быть, а оттягивать неизбежное не имел привычки. Лиза должно быть зла на него и ничего не понимает.

Выпавшее письмо было и правда от Лизы, её почерк он сразу узнал. Но аккуратные, ученические буквы со всегда одинаковым наклоном прыгали в разные стороны, заострялись и обрывались. Он некоторое время смотрел на эти строки, выхватывая отдельные слова и фразы, но не понимая смысл, пока его сознание не пришло в равновесие. Он вздохнул и принялся читать это письмо, больше похожее за спешную записку.

«Алексей!

Вы меня очень расстроили. Как вы могли прийти в такое грязное, именно грязное место? Я верила Павлу Кирилловичу, считала, что он плодотворно на вас влияет, вы перестали быть так нудны как раньше, но теперь всё перевернуто с ног на голову. Прошу вас, напишите, что то, что услышала о вас — неправда. Что это всё сплетни. Иначе… Впрочем, мне нужно оборвать на этом разговор. Как это всё грязно. Жду вашего ответа.

Ваш друг, Лиза».

Алексей задумчиво смотрел на несколько строчек, среди которых пара центральных была написана на французском. Это всё казалось каким-то абсурдом. Он хотел объяснить Лизе, что произошло и зачем, но доверить это бумаге не мог себе позволить, а устроение встречи было почти невозможно. Грязно, вот как… Этого следовало ожидать, и он ждал, но ему не давало покоя, что что-то ещё вызвало такое сильное возмущение Лизоньки. В этом обрывистом письме она настаивала на его личных заверениях в невиновности, но он чувствовал, что возмущение Лизоньки было слишком велико, чем если бы он просто сходил в то место.

В казармах было шумно. Ещё громче, чем на плацу, раздавался смех, ведь теперь его не нужно было пытаться сдерживать. Догадки об умениях Павла в любовных делах высказывались самые смелые, в том числе и такие, за которые тот начал было всерьез подумывать о том, как при удобном случае избавиться от особо рвущихся шутников. Всплыла уже почти позабывшаяся кличка «Поля». Павел скрипел зубами и в полном беззвучии чистил ружьё, сначала осторожно разобрав его и разложив детали на чистой ткани, а потом почти любовно смазывая каждую жиром. Отвлечь его от этого занятия и заставить сделать ошибку было невозможной задачей, как казалось остальным. Потому попытки вовлечь его в беседу и вытянуть из него ещё скандальной информации оборачивались неудачей. Хотя на самом деле спокойным Павел не был. Руки слишком чётко двигались, удерживаемые чисткой от желания провести ими по голове, тряпица слишком усердно давила на металл, а на щеках вспухли желваки. Но молчал он на редкость упорно до тех пор, пока Макар не попытался намекнуть, что, возможно, Павел оказывает такие услуги не только подпоручику. Последующую драку разнимали уже дневальные. Макар жирно хлюпал кровью из разбитого носа, и то, что этот нос находился несколько выше удобного уровня, нисколько не помешало его противнику. Павел сплюнул прямо на земляной пол казармы и тыльной стороной запястья оттёр скулу, на которой собирался вспухнуть синяк. Взгляд был на диво холодным и расчётливым. Под ним Макар почуял себя так, словно он стоит на стрельбище, только не на своём привычном месте, откуда и производились выстрелы, а на месте старого деревянного щита-мишени. Он бросил плохо различимое ругательство, отвернулся и отошёл от Павла.