Сидевший напротив него на кровати солдат со шрамом на всю щёку не выдержал:

— Про девок мы и сами знаем, ты про другое, про другое кажи.

— Про другое вам кажи. Тьфу. Ни слова сказать не даёте покойно, всё упрёки, да попрёки. С мысли только сбиваете. Да что ты в девках понимаешь? Небось, увидишь девку, да и весь ум из головы к отцам ушёл, а тут ведь тоже надо, так сказать, ценителем быть. С умением подойти.

Тут уже не выдержал и взвыл рядом сидящий:

— Паныч! Давай уже!

Но Паныч вместо ответа зашёлся долгим кашлем, и никак не мог оставить попытки избавиться от тягучего и липкого комка в нутре горла. Наконец, он сплюнул, выпрямился и продолжил говорить.

— Глядим мы, значится, с Макаром на девок, как тут дверь открывается, да не та дверь, через которую мы ходим, со двора, а парадная, с колокольчиком, и, смотрю — рожа знакомая. Пашка-ублюдок. Совсем поганец всякий стыд потерял. А за ним под ручку, догадайтесь, кто? — Паныч попытался сделать паузу как у заезжих комедиантов, на представление которых ему пару раз повезло посмотреть, но долго он не выдержал. Слова распирали его изнутри, как воздух распирает рыбьи пузыри. И с таким же звуком, как они лопаются, Паныч шлёпнул губами.

— Весь напомаженный, бачки подбриты, волосы такие, что под пудрой и не заметишь, что не блондин, идёт подпоручик наш. Петропавловский. А сапоги как блестят! Наш кот Васька от обзавидовался бы. А ордена! Во всю грудь, — Паныч развернул узкие плечи и выгнул вперёд свою довольно тщедушную грудь. — Вошли они, и ваше благородие сразу меня увидало. «Здравствуй, — говорит, — Архип Паныч, рад тебя видеть в добром здравии». А мы что? А мы ничего. Мы рады стараться. Смотрю на него и машу потихоньку рукой, чтобы он от братца своего отошёл. Ну а дальше всё чин чинарем, — Паныч повертел в покрытых пылью махорки пальцах печальный ус, попытавшись придать ему приличествующий такому важному свидетелю вид. Ус входить в его положение и принимать стойку смирно не желал и только посыпал махорочной пылью его колени, над которыми он и висел. Паныч тяжко вздохнул, сетуя на непослушание уса, но говорить продолжил.

— Господин офицер не то, что вы. Он всё понимает. Умных людей как не послушать? Умные люди долго жили, много чего видели. Ну и показал я ему девок, что покраше да поизящнее. Чтобы и по-хранзуски умели и на пиано. Всё как полагается у благородных. Ну, думаю, довольным наш подпоручик останется. Взял он двух девиц: бывал я с одной, такое умеет, что у-у-у, но тут я молчок. Тут дело тонкое, возвышенное. А вторая… Ух, огонь жгучий! Турчанка, косы чёрные до пола, а к косам монетки привязаны и звенят да так сладко, что аж в груди спирает. И глазищами своими она так и поглядывает, так и поглядывает, плутовка. В общем, расстарался я по полной программе, всё своё знакомство с хозяйкой на благо нашего начальства, так сказать, положил. Как тут смотрю — а Пашка шасть за ними. Со своей мордой бесстыжей. Оглянуться не успел, как он уже по лестнице поднялся.

— А дальше что? — толпа солдат словно трава качнулась к Панычу. Тот хмыкнул, удовлетворенный произведённым эффектом.

Как вдруг из толпы кто-то увесисто бросил:

— Да врёшь ты всё. Никогда у Акиньишны турчанок не бывало. Да ещё что б с косами до пола.

— Это я вру? Вру?! Может и подпоручика не было?

В толпе поднялось возмущение, она согласно прогудела:

— Был подпоручик, был. Ты, Паныч, дальше рассказывай, а ты, Матвеич, не лезь. Сам-то ты где тогда был?

— Известно где. В кабаке беленькую пил. Там гляди и привиделось чего.

— Матвеич, а Матвеич? А бес тебя до самого Петербурга на плечах не носил? Черевички не доставал?

— Да чёрт с вами, — от группы отделилась мощная низкая фигура с широкими плечами и тяжёлым шагом. — Сами эти байки слушайте.

— Иди-иди, — голос Паныча неожиданно дал петуха, он смутился и закашлялся, чтобы скрыть недовольство.

— Поднажми, Паныч, поддай, дорогой. Раз начал – так уж и кончи.

— Вот что с вами поделать? — Паныч успокоился, довольный неожиданным заступничеством, и хитро оглядел всех присутствующих. — Так и быть, слухайте дальше. Зашли они, значит, и дверь плотно прикрыли за собой. А мне, что мне дверь? Меня Акиньишна столько знает… Считай — полжизни прошло, вы столько годков по земле не ходили, сколько мы знакомы. Мне и предоставили девку, — Паныч сщурил глаз и звонко щёлкнул языком.

— А девка та хоть красивая была? Или одним вершки, другим корешки?

— Да уж получше, чем тебе. Да и не про девку сейчас речь. Зашёл я, значится, в комнату, и вдруг слышу, да не то, что там обычно слышать можно, а говорят вроде что. Мне чужих секретов не надо, но не будешь же уши зажимать? А там…

Солдатский кружок сдвинулся ближе и наклонил головы, чтобы ничего не пропустить.

— Слышу, Пашка говорит. Про хранцузов, да про писателей, шибко умным заделался. Апполинарий Кириллович, чтоб его. Нос даже перед девками дерёт. Вот вывалил он все свои познания, другого-то нет, чтоб вывалить, не отросло, покрутил перед ними, похвастал, и тут предложил такое, что я стакан уронил. Чуть ухо не порезал. Говорит девкам, дескать, вы тут смотрите на нас, пока мы с господином подпоручиком развлекаться будем.

Шум, поднятый в казарме, был слышен и за её пределами. Да быть такого не может! Чтобы Петропавловский да с Пашкой!

— Ты ври, да не завирайся.

— Вру, говоришь? А ты мне скажи, что они там вдвоём такого желали, что у девок потом рублей прибавилось? Специально их и позвали, чтобы не подумали ничего.

И в полной отчаянно скучающих людей казарме разгорелся бурный спор о том, что могло быть, а что не могло, и о том, какие отношения связывают его благородие и ефрейтора Иванова.

А они меж тем мирно спали на одной кровати и думать не думали о том, что о них судачат. Привычные к армейскому распорядку проснулись они рано и почти что одновременно. Павел смирно дождался, когда Алексей освободит ему спуск с кровати и, никуда не спеша, сел. Широко зевнул во весь рот так, что можно было разглядеть места, где отсутствовали утерянные из-за перелома челюсти зубы и даже несколько лунок на дёснах. Посмотрел, как Алексей встал на носочки и тянулся во весь рост, разминая затёкшие после сна на узком пространстве мышцы. И надо же было такой каланчой вырасти. Ещё чуть-чуть и Алексей смог бы прямо с пола достать кончиками пальцев до потолка. Он закончил тянуться, развернулся к брату и внимательно осмотрел его, оценивая состояние. Не успел ли Павел снова застудить свои травмы, не замёрз ли за ночь. Алексей задержал взгляд на его правой руке, на которой за ночь задрался рукав нижней рубашки. Как выглядела рука без одежды, Алексей уже видел, и снова глядеть на неё ему не понравилось совершенно. За бытность в лубках мышцы и подкожный слой жира усохли, а кожа не восстановилась и выглядела сухой и шелушащейся. Словно у старика.

— Как спалось?

Иванов снова широко зевнул:

— Хорошо спалось.

Он сидел в чужой постели и в чужом одеяле и ему совершенно не хотелось из них вылезать. В комнате стыло, а кровать ещё хранила тепло Алексея.

Алексею стало неудобно так откровенно разглядывать непривычно расслабленного после сна Павла. Даже выражение лица, обычно плохо читаемое, сейчас казалось мягче. Алексей отвернулся и пошёл к рукомойнику для совершения утренних обрядов. Тихо звякнула цепочка и из носика полилась холодная вода. С утра она приятно холодила тело, и по коже побежали приятные мурашки. Павел уныло смотрел, как плескался Алексей и удивлялся его запасу сил зимним тёмным утром. Особенно зимним тёмным утром. До зимнего солнцестояния оставалось всего ничего.

Алексей быстро растирал тело сухим полотенцем и промокал волосы. Тряс головой словно собака, короткие пряди топорщились в разные стороны и придавали ему на удивление неряшливый вид. Таким мокрым и свежим он подошёл к кровати и, улыбаясь, посмотрел на брата. Его тон был лёгок, но Павел слышал в нём тщательно скрываемые заминки.

— Служба зовёт, — Алексей взмахнул влажными руками над кроватью, и мелкие брызги воды попали на Павла.