Павел сменил положение начавших затекать ног. Подумалось, что он был бы даже не против, если бы ему высказали сочувствие после такого. Наверное, этого даже хотелось. Осторожно потрогал рукой наросшую щетину и яростно почесался. Наросло конечно там… В некоторых местах аж в кожу вросло.
Дверные петли давно не смазывали, и они успели проржаветь от влажного воздуха с сернистыми выделениями, так что как бы Алексей не старался, тихо войти у него не получилось. Павел повернул к нему голову и отложил книжку в сторону. Посмотрел, как Алексей, дымя трубкой, подтянул к себе ближайший стул, сел — ножки стула заметно разъехались под ним. По всей видимости, стул доживал свои последние часы, а потом его ждала неминуемая смерть от веса благородной задницы. Павел ответил на приветствие и отметил, с каким любопытством Алексей посмотрел на книгу на тумбочке. Даже попытался разглядеть предположительно вытесненное на корешке название, но угол обзора был неудачный.
— Французский роман. Белокурая Жози и какой-то Анри. Елизавета твоя принесла.
Уже было доставший из-за пазухи крынку Алексей остановился. Нехорошо. Совсем она его не послушала, ещё и книгу брату принесла. И ладно бы что-то достойное, так нет же. Французский роман. Алексей почувствовал, что совершенно провалился в качестве примера для молодого поколения. Моральным ориентиром его явно не считали.
Он в задумчивости поставил крынку на тумбу, и из раздумий о моральных ценностях его вывел вопрос о ценностях сугубо материальных.
— Снова пиявки?
Алексей в пиявках ничего плохого не находил, но поспешил опровергнуть:
— Сметана. Вряд ли здесь хорошо кормят.
Он посмотрел на оживившегося Павла, и тревога начала униматься. Хоть с этим он угадал. Теперь сметана стояла рядом с книжкой, и Алексей был в смятении и не знал, радоваться ли ему или нет тому, что Лизонька и Павел поладили. Уверенности в этом совсем не было.
Павел проследил за его взглядом.
— Самое интересное автор пропустил.
Нет. Однозначно, радоваться не стоило. Алексей чуть не поперхнулся, вспомнив, как однажды уже поддался уговорам Лизоньки и прочитал нежно любимый ей роман. Н-да. Поговорить с ней точно придётся ещё раз. И сделать строгое внушение.
Алексей спешно постарался перевести тему, тем более, что существовал вопрос, волновавший его куда больше, чем то, какие книжки носит брату Лизонька. С Павла сняли лубки. И теперь он мог видеть, что сталось с братом его стараниями. Внимательно рассмотрел его заросшее лицо.
— Доктор помог?
Павел откашлялся:
— Я решил придерживаться консервативного лечения.
Алексей недоумевал. Ведь Павел выглядел явно лучше, чем был.
— Но лубки всё-таки сняли?
Павел подумал, что Алексей имел в вижу своего зарекомендованного доктора с его новейшими методами лечения. Что ж, видимо, он ошибся и поторопился поправить себя, чтобы не привлекать внимание к теме.
— А. Челюсть срастается… И есть мне надо.
«Консервативное лечение». Алексей смотрел на брата и осознавал, что он явно изначально понял что-то не так. Перед мысленным взором явилась та самая «современная разработка светил европейской научной мысли». Внутри всё сжалось, и Алексей, явственно выражая сочувствие, посмотрел на брата. Впрочем, тот как ни в чём не бывало шкрябал подбородок и особых страданий не проявлял. Алексей задумчиво проследил за движениями руки.
— Чешется? Могу я? — Алексей вытянул руку по направлению к лицу, и почти коснулся пальцами отросшей щетины. Даже скорее уже бороды.
Павел опустил взгляд на него и убрал руку от лица. Борода и усы наросли неопрятным клочками и, честно сказать, довольно раздражали. Но Алексей принял молчание как отказ.
— Наверное, ещё ничего нельзя трогать? Ведь всё только начало заживать. Должно быть лекари запретили тревожить челюсть до полного выздоровления?
— Нет, не запретили.
Он посмотрел, как Алексей сидит на стуле колено к колену с идеально прямой спиной, словно аршин проглотивший. Бедная новенькая фуражка с блестящим кожаным козырьком совсем измялась под его пальцами. Вот они в очередной раз смяли околышек и вдруг отпустили.
— Брат, я предлагал тебе помощь с бритьём однажды. Возможно, сейчас ты примешь её?
Павлу слишком сильно хотелось нормально побриться, из-за лубков волосы вросли в свежие швы, стоило снять нитки. А со сломанной правой рукой бритьё грозило обернуться новой травмой. Он внимательно посмотрел на порезы на лице Алексея. Оставалось надеяться, что он по крайней мере повысил свои навыки. А если нет, он воткнёт ему бритву в глаз. Оказаться без носа или с перерезанным горлом категорически не хотелось.
Неизвестно чему так радуясь, Алексей улыбался и так же счастливо сообщил, что отлучится ненадолго одолжить бритвенные принадлежности у лекарей.
— У меня свои есть.
Павел нагнулся, скребнул пальцами по шуфлядке и достал бритвенный набор. Довольно скромный на вид, легко было понять, что пользовались им часто и долго. Алексей взял и рассеяно повертел в руках бритву. Провёл несколько раз ей по ремню, правя лезвие и убирая оставшиеся с прошлого бритья металлические заусенцы. Простая деревянная ручка бритвы удобно лежала в руке, лезвие без намёков на гравировку выглядело вполне острым. Он аккуратно расставил предметы на тумбочке и подлил воды к обмылкам в мисочку. Старательно размыливал помазком и гудел под нос заевший романчик.
Смотря на это, Павел выбрался из-под одеяла основательнее. Теперь можно было даже увидеть, как топорщится халат на талии из-за надетого под него овечьего пояса.
Алексей набрал мыльную пену на помазок и задумался над тем, как же ему встать. Опыта в бритьё других людей у него не было совсем. Он вложил помазок в миску, подвинул за спинку стул ближе к изголовью, сел, примерился. Нет, было неудобно. Так что он просто перенёс стул подальше от кровати и встал на колени. Потянулся помазком к лицу брата и начал наносить пену на ошарашенного тем, в какой позе Алексей делал это, Павла. Мягкие волоски помазка сминались о лицо и разъезжались под давлением руки. Когда вся щетина была покрыта пеной, Алексей отстранился и убрал инструмент. Тянуться с колен было опасно, да и напряжённо изогнутая рука уставала. Он немного подумал, встал, обошел кровать и остановился за спиной Павла.
Тот смотрел, как перед ним скачут, словно моська на задних лапах, и немного усмехнулся. Пена колыхнулась, но Алексей этого не увидел, перед глазами была тёмная макушка, которую покрывали уже заметно отросшие волосы. Он положил руку под подбородок Павла, ощущая пальцами рубцы послеоперационных шрамов и тихо потянул его голову вверх. Тот повернул голову так, чтобы беречь челюсть. В местах отсутствующих зубов заметно заныло. Алексей взял в руки бритву и принялся осторожно соскабливать волоски. Скорее даже гладить лезвием по коже. Он осторожно натянул кожу на шее и провёл бритвой. Близость острия к горлу пугала, а шрамы угнетали. Это невольно напомнило о том, как он был близок к тому, чтобы лишить жизни брата. Страх навредить привёл к обратному. Рука дрогнула и оставила на рубце царапину. Павел смолчал, хотя из-за мыла царапину начало щипать, и скосил на него глаза.
— Прости! Я случайно.
Павел снова расслабился. Брил Алексей не умеючи, забавно открывал рот от сосредоточенности. Но всё равно было приятно, а то раньше ощущения были так себе. Приятно даже несмотря на то, что время от времени Алексей переставал выдерживать правильный угол бритвы к коже и либо чувствительно выдирал волоски, либо оставлял царапины.
А Алексей тем временем неспешно выбривал бакенбарды, замедлившись около повреждённого уха. Вросшие волосы замедляли процесс. Алексей посмотрел на перевёрнутое лицо с жалкими бакенбардами и улыбнулся. Это было так, словно кошмар перестал быть страшным. Павел был похож, очень похож на отца, но даже так их невозможно было спутать. Почему-то это принесло облегчение. Алексей недолго полюбовался на лицо с кошачьими бакенбардами и тщательно сбрил их. Протёр лезвие и перехватил лицо брата поудобнее, положил четверку пальцев под линию челюсти, стараясь не давить, а большим пальцем зажал губы и чуть оттянул вниз. Под внимательным взглядом Павла осторожно сбрил зачатки усов. Окончательно закончив с бритьём, он оценивающе посмотрел на чистое лицо Павла с обнажившимися линиями шрамов и помрачнел. Столь явное свидетельство того, что произошло, казалось выдвинутым обвинением. Он смыл срезанные волосы и промокнул чистой тряпицей лицо, сожалея, что нельзя вернуть обратно щетину.
