Annotation

Дед Власий появился в моей жизни внезапно и сразу начал водить меня на блошиный рынок. Незаметный, невидимый для окружающих, дед вставал у меня за спиной, указывал на вещь, которую надо купить, рассказывал странные истории… Но однажды он исчез так же внезапно, как появился. А меня все равно тянуло на барахолку, словно вело к той или иной вещи — или к заключенным в ней жутким воспоминаниям? А потом вдруг я понял, что все собрано, коллекция сложилась. Только вот собирал я ее не для себя… Осталось дождаться хозяина коллекции, впустить его в дом. Или не впускать? Теперь все зависит от моего решения.

Зеркало бездушно — жалкое стекло.

Что ты понимаешь в проклятой душе?

Время отраженья быстро истекло.

Гаснет отблеск солнца в грязном витраже.

Четче выступают темные углы.

Пыльные гардины поглощают свет.

Всё, что так убого, отражаешь ты,

Лишь передо мною отраженья нет...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Где подумал — там забыл, где нашел — там потерял.

Так заговаривала испуг у ребенка бабушка-знатуха. А я ничего не могу забыть и не знаю, как потерять то, что специально нашел. Эти вещи никогда не были моими, они и сейчас, по сути, не мои. Но я ими владею.

Эти воспоминания всегда чьи-то. Но я их помню. Все они приобретены тем или иным способом на блошином рынке.

Блошиный рынок 

Люблю блошиные рынки, барахолки, стихийные развалы вдоль дороги, где можно найти как совершеннейший мусор, явно вынутый из близлежащей помойки (продавцов подобного шлака со свалки гак и называют— «помоечники»), так и шикарную антикварную редкость, рассчитанную на настоящего ценителя. Практически никогда не ухожу оттуда с пустыми руками, хоть мелочь, да появится у меня. Не куплю, так сворую. Да, именно так.

Многие брезгуют барахолками, считая их бедными и убогими для бедных и убогих. Пусть так. Пусть думают, нам же больше достанется.

Тех, кто продает свое от безысходности, или ценителей, которые не всякому продадут, а только тому, кто приглянется, — таких я научился распознавать с ходу, — не трогаю, пощипываю откровенных барыг или равнодушных. Осторожничаю с постоянными продавцами, раскован с залетными и новичками.

И если кто из продавцов симпатию вызовет чисто по-человечески, то нарочно могу ему подсобить. Есть такое негласное правило — кто первый приценился, тот и приоритетное право имеет, и цену уже не собьешь. Вот я и хватаю нарочно перед носом какого-нибудь зарвавшегося хама, который считает, что своей покупкой делает одолжение всему миру, приглянувшуюся ему вещь и с ходу повышаю цену. Потом, правда, долгое время выдерживаю, чтобы лоточник меня подзабыл, даже вдоль этого рада не хожу или вообще откладываю поездку в это место на несколько месяцев.

И все же не что попало хватаю. Должно отозваться, зацепить.

Я себя не оправдываю, вовсе нет. Факт остается фактом — кто хоть раз украл, тот вор, и все тут. А я тырил неоднократно. Но всегда по мелочи, не зарывался.

Не знаю, что мной двигало. Я не параноик, не состою в какой-нибудь шайке. Но вот так вот...

Со временем некоторые лоточники начинали меня узнавать, хотя я принимал меры предосторожности, насколько это возможно: одевался неприметно, всегда пристраивался рядом с кем-то, будто бы не в одиночестве, а в компании. Блошиных рынков много, никогда не ездил на одну и ту же блошку несколько раз подряд, чередовал. Каждый раз представлялся другим именем, если вдруг спрашивали.

Кстати, всегда можно прикинуться киношником — для реквизита к фильмам скупается даже самая невероятная дрянь, которую продавец давно отчаялся сбыть. Правда, киношники особо не торгуются.

Но все равно продавцы-то обычно всегда одни и те же на том же месте. Приходят в любое время года, из сезона в сезон, часам к шести утра раскладывать свой товар: для кого-то — ненужный хлам, а для кого-то — желанная мечта. Знают друг друга, ревниво следят за успехами.

Покупателям лучше подгребать в первой половине дня, когда торговля в разгаре и все лоточники на местах. Совсем рано утром рыскают перекупщики и торговцы антиквариатом — чтобы их не опередили. Под вечер, часам к пяти-шести, приходят любители получить большую скидку, особенно если непогода и холодно. Легко определить постоянных покупателей и коллекционеров — этих тоже в лицо узнаёшь, и они друг друга знают.

Блошиный рынок, по сути, огромная сокровищница, где среди всякой всячины зарыт настоящий клад, только ты пока сам не знаешь какой. Я сначала и воспринимал это как охоту за сокровищами, как игру. Но это, конечно, была никакая не игра.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Все с деда моего началось. Дед Власий, по отцу.

— Ты бери вещи, которые сами к тебе попросятся. Смотри, примечай.

В то время барахолки переживали расцвет, потому что продавали все и всё. Стихийные рынки были везде, на каждом углу, торговали всем чем только можно.

Конечно, классические блошиные рынки, возникшие еще в послевоенное время, никуда не делись. Они и сейчас там же, где были двадцать и тридцать лет назад.

Я никак не мог уловить, как дед это делал. Рядом стоял, вроде не прятался, а замечали только меня.

— Ну как ты это делаешь? — недоумевал я, но дед лишь едва заметно посмеивался:

— Вот придет время, покажу тебе как. Научу, будь уверен. А пока губу закатай.

Дед Власий обладал самой обыкновенной, даже неприметной внешностью, но, если ему того хотелось, легко привлекал к себе внимание. Несмотря на свою небольшую хромоту, двигался он проворно и без труда, даже не запыхавшись, обгонял меня, мальчишку.

У него был ускользающий взгляд исподлобья, вроде бы на тебя смотрел, но при этом никогда глазами не встречался.

Все видел, все примечал. Я иногда пытался проказничать, думая, что дед отвернулся и не заметит, но разоблачение и наказание следовали незамедлительно.

Дед не терпел ослушания. Они и с моим отцом из-за этого поссорились. Папа неохотно про это говорил, но в юности у него такой скандал вышел с дедом, что он собрал нехитрые свои вещички и больше в отчий дом не возвращался. Сам поехал поступать, сам себя обеспечивал и женился на моей маме без благословения родителей. Впрочем, потом привез молодую супругу знакомиться, но дед Власий ее не принял. Не понравилась ему невестка, о чем он не преминул сообщить своему сыну. В выражениях дед не стеснялся. И опять был практически полный разрыв отношений на много лет.

Но мы с дедом не ссорились. Не общались особо по понятным причинам, но когда дед появился в моей жизни, то сразу дал понять: его отношения с родителями — это их взрослое дело, никоим образом нас, внука и деда, не касающееся.

Он мог дать сильнейший подзатыльник, если я проштрафился. Даже не сделал, а просто сказал не то. Первый раз я вообще не понял, в чем дело, когда в голове будто петарда взорвалась. Отец никогда не бил меня, мама разве что ладонью по заднице могла шлепнуть. Так что такое наказание от деда было как гром среди ясного неба.