Готовить маффины на удивление просто, и в последнее время они вытеснили с прилавков почти все прочие кексы. Удивительная штука эта мода! Раньше я иной раз выбрасывала морковную коврижку в мусорный бак: хотя она у меня получалась необыкновенно сочной и нежной на вкус, да еще и с глазурью из йогурта, ее почему-то плохо раскупали. Но стоило испечь из того же теста маффины – и к десяти утра смели все до единого. Странно. «О вкусах не спорят», – сказала женщина, целуя корову. Это, кстати, одна из самых любимых шуток моей бабушки. Согласитесь, весьма оригинально для почтенной старушки…

Еще чуть-чуть – и все готово. Осторожно приоткрываю дверь на Каликоу-элли – вдруг у меня на вытяжке опять разлегся какой-нибудь нарик? Слава богу, пусто. Хекл с Джекилл выбегают на улицу – подышать свежим воздухом, а заодно и прогуляться до японского ресторанчика, где можно полакомиться рыбными потрохами. Ну как не угостить бедного трудолюбивого представителя кошачьих, особенно когда это обаятельное создание сидит перед вами со столь невинным видом! Конечно же, такому закаленному в боях матерому котяре, как Хекл, принять невинный вид не так уж и просто, но ради сырого тунца он изобразит все что угодно. Видела своими собственными глазами. И не один раз.

Стою в дверях, вдыхаю утреннюю прохладу. Пекарям часто доводится встречать рассвет. Все-таки здорово, что я сменила профессию – люблю смотреть, как восходит солнце.

В японском ресторанчике тоже встают рано – нужно успеть на рыбный рынок. Кико машет мне рукой и выставляет за порог миску с рыбными потрохами. Хекл и Джекилл набрасываются на подношение так, будто не ели целую неделю. Я кормлю кошек рыбой только два раза в неделю, чаще им вредно, но угощение есть угощение. «Немного вредного не повредит». – Что-то я сегодня все время цитирую бабулю.

Я очень благодарна ей за то, что она взяла меня к себе, когда родители окончательно съехали с катушек. Однажды ночью – мне тогда было лет пять – бабушка пришла и забрала меня. Впрочем, они и не возражали. «Вам нельзя иметь ребенка!» – сказала бабушка. И была права. У матери и отца не было ни малейшего представления о том, как растить ребенка. Бабуля научила меня пользоваться ножом и вилкой, носить обувь, включать и выключать свет. Родители ратовали за возвращение к природе, и у нас в доме были только свечи. А вместо туалета – выгребная яма. Какая же там стояла вонища! Я ходила босая даже зимой. Когда вспоминаю свою жизнь в родительском доме, из глубин памяти всплывает лишь одно ощущение: холод. Вечный холод. Родители до сих пор живут в Нимбине, и дай бог, чтобы они и дальше там оставались. Я всегда была большим разочарованием для мамы и папы, что, впрочем, справедливо – признаться, я тоже от них не в восторге.

Мрачные мысли, особенно для такого ясного утра. Возвращаюсь к печи и, достав из нее докторский хлеб, отправляю туда ржаной. Затем перебираю травы и мелко режу – все, кроме лаврового листа. Забрасываю рубленую зелень в тесто, мешаю, раскатываю, придаю рулетикам форму, отправляю в печь. Настроение улучшается. От аромата свежих трав – не иначе.

Маффины будут с малиной. Вымешивать их долго нельзя, а то получатся жесткими. Ставлю кексы в печь и снова выхожу на улицу. Хекл и Джекилл, плотоядно облизываясь, неспешно возвращаются домой. Раздается свист. Значит, уже семь утра, время утренней почты. Сегодня я управилась с работой в рекордные сроки и могу со спокойной душой выпить чашечку кофе с бутербродом из хлеба «Семь семян» и сыра и почитать хронику происшествий. Разносчик газет, проезжая мимо на велосипеде, по обыкновению лихо метнул мне свернутую в трубку газету, упакованную в полиэтилен. Я приняла подачу. Хекл и Джекилл резво разбежались из-под колес его транспортного средства на разные стороны Каликоу-элли, а, вернувшись, расположились у двери пекарни, словно два каменных изваяния, чутко ловя носом утренние запахи.

Оставив их снаружи, я вернулась в дом и заперла дверь. Захотят войти – нырнут в кошачью дверцу, вырезанную таким образом, что даже самому опытному вору не удастся дотянуться до замка. Поднимаюсь в спальню за рабочей одеждой и возвращаюсь на кухню – принять очередную порцию бодрящего кофеина. Снимаю спортивный костюм, осматриваю вчерашние царапины – почти зажили. Облачаюсь в рабочую одежду и сажусь с чашечкой кофе и куском свежеиспеченного хлеба «Семь семян». Вкус именно такой, как я ожидала – отменный. И режется отлично. А какой аромат!..

Изрядно помучившись, вскрываю упаковку газеты (иной раз эта процедура доводит меня до исступления, но сегодня я не стала проверять на прочность свои ногти и нервы, решив воспользоваться кухонным ножом – лучшим другом девушек). Нож я точу так часто, что на лезвии образовалась выемка в форме полумесяца. Друиды могли бы запросто использовать его для сбора омелы. Как только я развернула газету, Горацио запрыгнул на стол, расположился прямо по центру и приступил к утреннему туалету, предоставив мне возможность читать вокруг него.

«Еще одна передозировка», – гласил заголовок. «В городе объявился серийный убийца?»

Хороший вопрос! И неплохо бы узнать ответ. Прочитав часть текста, не занятую полосатым мехом, я заинтересовалась настолько, что позволила себе отодвинуть Горацио на спортивный раздел. За последние три дня в городе зафиксировано четыре случая передозировки. Троих наркоманов удалось спасти, один скончался. Назывались имена и приводились подробности. Как выяснилось, все пострадавшие были завсегдатаями «Супов рекой». Приводилось высказывание старшего констебля Л. Уайт: мол, ведется расследование, и добропорядочным горожанам не стоит поддаваться панике. «Ну что ж, не будем», – решила я и почти успокоилась. Признаться, не жалую я наркоманов, да и кто их любит? От них одни неприятности. Но с чего Лепидоптера взяла, что они не относятся к добропорядочной публике?

Пробежав глазом остальные новости – по обыкновению неутешительные, я перевернула страницу и попыталась решить кроссворд. Дохлый номер. Пора выходить на работу. Мои помощницы уже открывали ставни. Город проснулся: загудели машины, зазвенели трамваи, застучали каблуки, в окнах офисных зданий загорелся свет. Мельбурн встречал новый день.

Утро прошло как всегда: отправляла заказы, ругалась с разносчиком – он, по своему обыкновению, напортачил в счетах, и мне пришлось все проверять. Восстановив справедливость, я отправила его выполнять заказ и, глядя ему в спину, подумала: вдруг парень со злости возьмет и выбросит весь хлеб в первый попавшийся мусорный бак? Я – жертва собственного успеха: раньше можно было, не задумываясь, вывалить хлеб на тележку и не морочиться со счетами. Я уже давно решила нанять другого курьера, да все времени не хватает! Отправив злополучный счет в ящик, я подняла голову и невольно зажмурилась – настолько яркая персона заявилась ко мне в булочную. Представьте себе человеческую особь ростом примерно метр восемьдесят три, на шпильках, в алом кожаном корсете и колготках-сеточках, с черными, до пояса распущенными волосами, в ошейнике с шипами на точеной шее и с такими же браслетами на точеных запястьях. Для полной картины только плетки не хватало. Госпожа Дред, хозяйка салона кожаной одежды, собственной персоной. И, судя по всему, в прескверном расположении духа.

– Вы видели, что намалевали у меня на магазине? – завопила она звучным контральто, которому позавидовала бы не одна оперная дива.

Покупатели – независимо от пола – разинули рты, позабыв, за чем пришли, а это плохо для бизнеса. Я выбралась из-за прилавка, кивнув Кайли, чтобы та заняла мое место. Горацио приподнял бровь: он никак не ожидал такого поведения от приличной дамы. Надо поскорее выпроводить госпожу Дред за пределы булочной.

– Ну-ка, покажите, что там у вас такое, – сказала я.

Госпожа Дред молча развернулась и, печатая шаг, направилась к выходу. С трудом поспевая за ней, я засеменила следом. На Флиндерс-лейн она положила руку мне на плечо, буквально затормозив меня. Вот это силища! Когда я разгонюсь, остановить такую массу удается далеко не каждому.