Лев и Слава [77-78]

Из-за судов процесс усыновления затянулся на несколько месяцев и вопрос был закрыт только ближе к зиме. Лев ждал его, как чуда, способного избавить от страданий, словно в один день, едва Слава получит родительские права, всё прекратится: Слава станет прежним, Мики перестанет писаться в постель, а сам Лев счастливо заживёт в съемной квартире на два этажа выше. Но чуда не случилось, стало только хуже.

Все эти месяцы Славино состояние терпело метаморфозы и некоторые из них казались Льву позитивными: например, агрессивность и раздражительность сошли на нет (возможно, из-за безрецептурных успокоительных на травках – кто знает?). Вот только то были хоть какие-то эмоции, а на замену им пришли полная деревянность и апатия.

Лев видел, как Слава пытался бороться со своим состоянием самостоятельно: покупал валерьянку в драже и выпивал за один раз целую горсть таблеток. Когда понял, что не помогает, переходил на глицин, когда не помогал и он, начинал перебирать любые доступные препараты. Льву надоело за этим наблюдать, и он сказал, как есть: - Тебе это не поможет.

- А что поможет? – нервно спрашивал Слава, у которого от напряжения разве что глаз не дергался.

Или дергался? Лев бы не удивился, заметив и такое. К тому моменту у Славы хронически тряслись руки, он терял вес, становился нездорово худым, под глазами зияли непроходящие синяки. На большинство вопросов он теперь отвечал растерянное: «Не знаю».

- Ты сегодня ел?

- Не знаю.

- Ты сегодня спал?

- Не знаю.

У Льва не было времени отслеживать Славин график жизни: он уходил в восемь утра, приходил в шесть вечера, сразу же спускался на два этажа вниз и оказывался в раскуроченной квартире. Едва усыновление одобрили, Слава бросил свою работу в изостудии, а новую искать не торопился – теперь целыми днями лежал в кровати, не вставая. Мики ломал игрушки, Мики размазывал краски по полу, Мики висел на книжной полке (и та отрывалась, чудом не убив ребёнка), но ничто из этого не побуждало Славу подняться. Вечером Лев наводил порядок, готовил ужин, кормил Мики, просил Славу поесть (тот выходил к столу, ковырялся в еде и уходил), а ближе к полуночи Лев возвращался в съемную квартиру и не мог заснуть от беспокойства. Всё это выглядело опасным.

Именно поэтому, когда речь зашла о бесполезности успокоительных, Лев сказал:

- Тебе нужны серьезные препараты, рецептурные. Давай сходим к психиатру?

Он специально так сказал – «сходим», а не – «сходи», чтобы успокоить Славу, дать понять, что по-прежнему рядом с ним в любых проблемах, даже в таких.

Слава провел пальцами по своим волосам, опустил руку, почесал коленку через дырку на джинсах, потом почесал нос, снова запустил пальцы в волосы, опять опустил руку, передернул плечами – всё это очень быстро, за считанные секунды – и, мигнув, спросил у Льва: - Думаешь, я псих?

Лев даже растерялся от перформанса с телодвижениями: Слава специально это сделал, чтобы посмеяться над его предложением, или он и вправду стал таким дерганным? Но по тому, как Слава тарабанил пальцами по постели, на которой сидел, как елозил на одном месте, будто ему не хватало терпения, Лев понял: всё правда стало слишком серьёзным.

- Ты не псих, - мягко сказал Лев. – Но тебе нужна помощь, потому что ты, кажется, очень устал.

Слава мотнул головой:

- Я не пойду к психиатру, - он принялся тереть ладони друг о друга. – Меня поставят на учет, Мики заберут.

- Не поставят и не заберут, – уверял Лев. – На учет ставят только с очень тяжелыми болезнями.

- А если у меня очень тяжелая болезнь?

- Нет, конечно нет.

Лев обнял его, поцеловал в лоб, в щеки, в губы, стараясь успокоить, но Слава трясся в его руках, как в лихорадке.

- Давай ты просто выпишешь мне рецепты? – предложил Слава.

Лев помотал головой:

- Я не могу такое выписывать. Я даже не знаю, что нужно.

- А ты знаешь того, кто знает?

Лев прикинул в уме: наверное, он мог бы вспомнить кого-нибудь из однокурсников, пошедших по этой стезе.

- Знаю, - заверил Лев.

- Пусть он даст рецепты.

- Но врач должен с тобой поговорить, - настаивал Лев. – Иначе как он поймёт, что назначать?

- Просто расскажи, что со мной.

- Слава, так нельзя.

Но он отчаянно запротестовал, дрожь под пальцами Льва усилилась.

- Нет, я не пойду, они меня там загребут, или возьми рецепты, или вообще ничего.

Теперь, когда Лев видел Славу таким – исхудавшим, трясущимся, бледным, с паранойяльными идеями, что его «загребут» – он вдруг и сам начал беспокоиться: нет ли там чего-то серьезней? Но никаких конкретных диагнозов Лев не мог предположить – психиатрию он завалил.

Маша, его однокурсница, которая ныне работала участковым психиатром в поликлинике, сразу же сказала, что вслепую ничего выписывать не станет. Он уговаривал её по телефону целый час, уверял, что это «под его ответственность» («Ага, под твою, имя-то на рецептах будет моё») и что никаких претензий он предъявлять не будет. В конце концов, Маша уговорилась, выслушала симптомы (Лев их сильно приуменьшил, сведя к усталости, тоске и потери аппетита), она сказала, что это депрессия (он так и предполагал), пообещала выписать антидепрессанты с транквилизаторами, но уточнила, что подберет «самое мягкое», а препараты «потяжелее» она по телефону выписывать не собирается.

Лев в тот же день забрал рецепты, купил таблетки и прочитал инструкцию. Мелкий шрифт в графе про «Особые указания» не на шутку его напугал: «Возможно увеличение риска реализации суицидальных попыток в первые недели терапии, требуется тщательное наблюдение за пациентами в этот период».

Засунув инструкцию обратно в коробку, Лев прикинул: может, всё-таки не надо Славу этим пичкать?..

Но в очередной раз вернувшись в разгромленную квартиру, где неподвижный Слава лежал на кровати уже «сто тыщ миллионов часов» (по словам Мики), Лев понял, что надо действовать. Выдал ему таблетки, выдал инструкции, выдал правила дозировки. Сказал, что будет каждый раз – утром, днём и вечером, справляться о нём: выпил или нет, как дела, как самочувствие. Это же ведь и есть то самое «наблюдение», о котором говорится в инструкции? Он и по вечерам будет приходить – наблюдать!

Первую неделю всё шло гладко. Перед тем, как уйти на работу, Лев писал Славе сообщение: напоминал о таблетках. Слава отвечал: «Ок». На обеденном перерыве он писал с работы – снова напоминал. Слава опять говорил: «Ок». Вечером Лев наблюдал за принятием лекарств лично. Через пять дней начались первые изменения: Слава рассказывал, как пытался сам приготовить кашу и покормить Мики. Каша, правда, сгорела, молоко убежало, Мики не понравилось, пришлось кормить его хлопьями, но ведь пытался! Лев тогда порадовался за него.

В девятый день терапии Лев не смог лично проследить за Славой – дежурил, а на десятый, когда утром напомнил о таблетках, не получил в ответ: «Ок». Сначала он решил, что Слава просто занят – завтрак готовит, ребёнка кормит, работу ищет, в конце концов (ведь стало же лучше!), но ответ не пришёл ни через час, ни через два, когда Лев писал снова, когда настойчиво звонил, а тот не брал трубку.

Пока он шёл по коридору до кабинета заведующей, в голове разворачивались самые худшие сценарии. Стараясь оставаться спокойным, он шагнул в кабинет с табличкой: «Белова О.Г.» и с порога заявил:

- Оль, мне нужно уйти, срочно.

Ольга – его знакомая ещё с института, учившаяся на одном потоке с Артуром – подняла на него удивленный взгляд:

- В чём срочность?

- Вопрос жизни и смерти.

Он понимал, как глупо это звучит, как банально, но вопрос и правда был таким!

Ольга, будто что-то прочитав в его бегающем взгляде, больше ничего не спросила. Сказала:

- Хорошо. Иди.

Он ещё никогда так быстро не переодевался – даже в детстве, когда в отце просыпалась жажда армейских забав и он заставлял Лёву переодеваться, пока горела спичка, мальчик никогда с этим не справлялся. Теперь, Лев был уверен, он бы точно успел.