Всё это он попытался объяснить Славе прям с утра. Ну, не ту часть, что Мики ему чужой и похож на Игоря, а про органы опеки, случайные визиты в гости и риск, что ребёнок проговорится. Слава, впрочем, даже не дослушал, сразу начал злиться:

- С чего ты вообще взял, что у Мики будут спрашивать, с кем я живу?

- Есть такой риск! – настаивал Лев. – Даже если не спросят, он может случайно ляпнуть!

Это был долгий затянувшийся спор. Слава говорил, что Лев притягивает свои опасения за уши, что едва ли двое мужчин на одной жилплощади вызывают у всех ассоциацию с геями (а какую, блин, еще?), да и вообще – какова вероятность! Слава постоянно повторял вопросы, которые начинались с этих слов: какова вероятность, что они об этом спросят? Какова вероятность, что Мики скажет сам? Какова вероятность, что их примут за геев?

Лев тоже начал злиться, а злость всегда делала его убедительней. Он твердым голосом произнёс:

- Можешь жонглировать вероятностями сколько хочешь, но при малейшем подозрении, что ты гей, у тебя отберут ребёнка и шансов на возвращение не оставят. Спасибо скажешь, если вообще видеться не запретят.

Слава стушевался, даже плечи опустились. Он устало согласился:

- Наверное, ты прав.

Лев не ожидал, что сработает, и от радости добавил убедительных аргументов:

- Конечно, я прав! Ты же так дотошно собирал документы, боялся, что тебя развернут из-за любой мелочи. А этого что ли не боишься?

- Я понял, понял, – ворчливо повторил Слава. – Просто я не хочу оставаться один.

- Не останешься! – пообещал Лев. – Я же никуда не денусь! Я сниму квартиру как можно ближе, хоть в этом же доме, если получится, будем видеться каждый день. Если тебе понадобится помощь – я сразу же приду.

- Мне без перерыва нужна помощь.

Лев почувствовал себя обезоруженным. Он снова и снова беспомощно повторял одно и то же:

- Я понимаю, но что поделать? Сейчас нужно действовать аккуратно, чтобы не потерять Мики.

Слава соглашался с ним, а Лев не мог избавиться от гадкого ощущения, что он лжец.

- А когда с усыновлением всё разрешится, ты вернешься? – спросил Слава.

- Вернусь, – сказал Лев.

«Или придумаю что-нибудь ещё…», – подумал он.

На часах было почти восемь. Наспех попрощавшись со Славой, он ушёл на работу, стараясь действовать как можно тише, чтобы не разбудить Мики. А то проснётся, выскочит из комнаты, начнёт, чего доброго, задавать вопросы…

На обеденном перерыве он занялся поиском съёмной квартиры: вышел в Интернет с рабочего компьютера, ограничил область поиска только их районом и – удача – нашёл квартиру не просто в том же самом доме, а в том же подъезде – на два этажа выше. Это была однушка «только для славян» с косметическим ремонтом, но Льву было вообще плевать, какая она – он бы остался там жить при любых условиях, главное, что это так близко к Славе.

Он связался по номеру телефона с хозяйкой, пожилой голос уточнил, на какой срок он планирует остановиться, а Лев, стыдясь своего ответа, сказал, что «от года точно». Это её обрадовало – похоже, она бы отказала, назови Лев меньший временной промежуток.

А он уже начал договариваться сам с собой: вообще-то так тоже можно жить. Не обязательно всем парочкам жить вместе, ведь так? Куча людей просто встречаются, да и то гораздо реже видят друг друга, чем они будут видеться со Славой.

Он надеялся, что Слава сам со временем поймет, что так будет лучше: жить порознь. Лев не понимал, как Слава видит их «семью», как вообще можно объяснить кому бы то ни было такую «семью». Он слышал, что на западе стали такое разрешать – совсем недавно, но был уверен, что это лишнее. Когда они говорили об этом со Славой, тот ссылался на всякие исследования, мол, ничего страшного с детьми от такого не случится, ребёнку главное, чтобы его любили, а пол и ориентация родителей роли не играют. Лев слушал эти аргументы вполуха, потому что уже само слово «исследование» звучало, как бред. Какое может быть исследование, если это новое явление? Ещё ни один ребёнок, выросший в такой семье, не успел дорасти до взрослого возраста, состариться и умереть, а значит, невозможно проследить реальное влияние подобного воспитания на жизнь. Вот хотя бы лет через шестьдесят, когда можно будет собрать эту кучку несчастных стариков, оказавшихся заложниками подобной ситуации, можно будет и провести анализ их жизни: кем они стали, кого они любят, здоровые они или больные, счастливые или несчастные, есть ли у них свои семьи, счастливы ли их дети? Вот тогда это будет исследование, а то, что сейчас – околонаучные бредни и лоббирование политических интересов либералов.

- А какое несчастье может принести семья с двумя мамами или папами? – спрашивал Слава. – В смысле, на какой вид несчастья влияет сексуальная ориентация родителей?

- Он может тоже стать геем. То есть… Блин.

За годы отношений со Славой, Лев запомнил, что при нём нельзя говорить «стать геем», иначе придётся выслушивать целую лекцию на тему: «Геями не становятся, а рождаются».

- Не стать, - поправил он сам себя. – А решить, что он гей. Не потому, что он такой, а потому что… ну… будет брать с нас пример.

- А почему ты не берешь пример со своих родителей?

- Потому что я… гей.

В такие моменты Лев понимал, что зашёл в логический тупик и начинал приводить другие аргументы. Об одном из них он очень пожалел. Когда Лев затронул тему отношения общества к такому ребёнку и к такой «семье», Слава просто сказал:

- Давай уедем.

Лев не сразу понял, что он имеет в виду.

- Куда?

- Туда, где такие семьи есть. США, Канада, Европа… Куда хочешь?

- Никуда не хочу, – категорически ответил Лев. – Я там уже бывал, мне не понравилось.

- Но это же были другие обстоятельства, – заметил Слава. – Ты был один.

- Вообще-то я уехал со своим парнем, – напомнил Лев. – И ты знаешь, чем всё закончилось.

- Блин, ну, это же не из-за Америки так закончилось, – возражал Слава. – Просто у вас изначально были проблемы.

Лев охотно кивнул:

- Да, и знаешь какие? Он от меня всё время что-то требовал. «Лев, ты должен со мной уехать», «Лев, ты должен пойти со мной в гей-клуб», «Лев, ты должен стать проще»… Да задолбали, почему я вам должен? Когда я вообще успел влезть в эти долги?

Он говорил, как будто бы про Якова, но сам думал о Славе, и незаметно для себя перешел на множественное число, на обвинительное «вам».

Слава тоже уловил, что претензия была лично к нему, а не к Якову, и негромко сказал:

- Ты мне ничего не должен. Воспитывать моего ребёнка – тоже. Можешь этого не делать. Я могу вернуть тебе эту квартиру, когда усыновление завершится. То есть, ждать этого ты тоже не обязан, я могу вернуть и раньше, просто…

- Да причём тут квартира! – перебил Лев. – Она даже не моя.

- Ну, Каринина, но она же не для меня сделала такой жест.

- Не надо про квартиру, – устало попросил он. – Она твоя, точка. Я не буду ничего забирать обратно, даже если…

Он сбился. Не хотел говорить: «Даже если ты меня бросишь». Слава нетерпеливо спросил:

- Даже если – что?

Лев заговорил с раздражением:

- Это же выбор без выбора, да? Либо я ввязываюсь в это с тобой, либо мы расстаемся, так?

- Так.

- Это шантаж.

- Это не шантаж! – искренне опешил Слава.

- А как тогда называются твои ультиматумы?

Этот разговор случился за месяц до Юлиной смерти, когда они только теоретически обсуждали совместное воспитание Мики. Они не успели его закончить – Славина мама привела Мики в гости. Слава натянул на лицо улыбочку, а Лев по-быстрому свалил к Карине – жаловаться на Славино поведение. Жаловаться приходилось очень осторожно: он боялся дать понять, что не видит себя в этой семье, потому что тогда Карина могла сказать: «Ну, раз ты там жить не будешь, квартиру я забираю». Это было не очень похоже на Карину, но на пике нервного напряжения Лев ожидал всего и от всех.

Потом Слава, возвращаясь к беседе, мягко предложил: «Если тебя это так напрягает, давай лучше расстанемся сейчас, чем потом, когда всё уже случится». Но это звучало безумно. Во-первых, он без Славы жить не может. Во-вторых, Юля вот-вот могла умереть – какие хорошие парни бросают своих бойфрендов на пороге трагедии? В-третьих, с самим Славой который месяц творилось невесть что, и Лев бы просто не смог оставить его одного в таком состоянии, даже если бы Слава решительно бросил его первым.