Это было не совсем так. Кое-какие козыри у Славы были: прижизненное заявление Юли и большая квартира. Но козыри матери действительно выглядели сильнее: женский пол и близкое родство. Оказалось, что юридически «близкие родственники» – это бабушки, дедушки и родные братья и сестры. Дядей и племянников в списке не было. Слава, услышав об этом от своего адвоката, чуть не задохнулся от обиды: как это возможно, он с первого дня жизни воспитывал Мики! Адвокат разводил руками: - Закон – первичен, интересы ребёнка – вторичны.

К тому же, ребёнок о своих интересах изъяснялся очень невнятно: «Я не знаю». Но конечно существовало «но». Адвокат объяснял, что судья может и учесть обстоятельства, всякое бывает – зависит от человека.

Только на понимание судьи и приходилось рассчитывать. Слава не верил, а Лев в этом постепенно убеждался, что никакого усыновления ему не дадут в этом государстве с культом пожилых людей и «близкого родства».

На суд Слава пришел совсем не как Слава: вытащил сережки из ушей, убрал лак с ногтей, купил классические брюки, а рубашку взял из гардероба Льва – та оказалась чуть велика, но он накинул пиджак, чтобы это скрыть. Пиджак, к слову, шел в комплекте с брюками. Кроме этого, он не брился три дня, чтобы выглядеть старше и солидней. По совету адвоката, в суде вёл себя очень сдержанно и прохладно – специально, чтобы не производить легкомысленного впечатления. Как потом шутил Лев: образ Славы выглядел пародией на него самого.

Лев тоже там был: сидел в зале рядом с Кариной, не сводил взгляда со своего Славы, нервничал, когда видел, что Слава нервничает, кусал губы, когда Слава кусал, вздыхал в унисон с ним – в общем, как будто сам стал немножко Славой.

На принятие решения судье понадобилось шесть минут. Когда Лев осознал это время – шесть минут – он сразу понял, что сейчас скажет этот дядька в черном балахоне. Он испуганно посмотрел на Славу: как ему всё это пережить? Потеряв Мики, он вспомнит, что потерял Юлю – сейчас-то он как будто забыл об этом, но вспомнит, обязательно вспомнит, и боль свалится на него в десятикратном размере.

Лев начал перебирать в уме варианты, как помочь Славе. Он ведь решит, что остался совсем один, без семьи – Лев сам по себе для него не семья. Видимо, ему нужен для семьи кто-то ещё. А какие у них варианты? Он был готов предлагать любые – хоть завести котёнка, хоть усыновить ребёнка.

А дядька, тем временем, перечислял законы, на основании которых выносит своё ломающее жизни решение: право приоритетного усыновления оставить за бабушкой.

Зал загудел, а Карина, сидящая рядом со Львом, загудела громче всех. Лев смотрел на Славу: с момента объявления решения тот не шелохнулся – застыл, как статуя, перестав даже моргать. Как только заседание объявили оконченным, Лев подскочил с места и рванул к нему: не стыдясь посторонних взглядов, он крепко обнял его, чувствуя под пальцами безвольное, расслабленное тело. Слава стоял, как желе – куда толкнешь, туда и потянется. С другого конца зала на них смотрела его мама: какую же престарелую мегеру она напоминала Льву в тот момент!

Он, припоминая речь судьи, быстро заговорил:

- Он сказал, что можно оспорить!

Слава поднял на Льва равнодушный взгляд.

- А ты, наверное, рад, – просто сказал он.

И, выбравшись из его объятий, направился к выходу из зала. Лев от растерянности не сообразил, что ему тоже нужно туда – к выходу, и остался стоять у стола адвоката, глядя на удаляющуюся спину.

Ничуть он не был рад. У него всё внутри – там, где сердце, легкие и рёбра – болело, как от серьёзных повреждений.

Ну, и что теперь делать?

Лев и Слава [74-75]

Слава курил у здания суда. Лев, выйдя следом за ним, отметил это сначала вскользь. Затем почувствовал: что-то не так. Ещё раз посмотрел на Славу.

- Ты куришь?! – возмутился он, борясь с желанием выхватить сигарету из его рта и бросить в мусорный бак.

Слава ответил очевидное:

- Да.

- И давно?

- С сегодняшнего дня, – хмуро сказал он. Покосившись на Льва, добавил: – Только не начинай.

Лев как раз собирался начать: и про рак легких, и про пародонтоз, и про импотенцию – в общем, про всё, что через несколько лет напишут на сигаретных пачках. Но, встретившись со скучающе-равнодушным взглядом Славы, мигом растерял запал. Не лучшее было время для ругани из-за сигарет.

Лев отошёл в сторону, облокотился на лестничное ограждение и начал покорно ждать, пока Слава докурит. Его мама, показавшаяся из-за дверей, подобного поведения сына не оценила: начала ругаться, мол, «что это ещё за фокусы» и «вот этому ты ребенка собирался учить, да?». Слава не стал с ней церемониться, жестко сказал: - Отвали от меня.

- Ты… - она растерялась. – Ты не смей так с матерью говорить!

- А ты мне не мать! – выпалил Слава, выдыхая дым прямо в мамино лицо. – Считай, что потеряла всех своих детей!

Морщинистое лицо сжалось, делая маму ещё старше, чем та была на самом деле. Заметив, как по глубоким складкам на щеках побежали слёзы, Лев почувствовал укол жалости: ну зачем, зачем он так?

- Ты думаешь только о себе, - медленно заговорила мама, борясь со слезами. – А ты не думал, каково мне возвращаться в пустую квартиру? Туда, где раньше нас было четверо, а теперь… - она сбилась, перевела дыхание, - а теперь я одна.

Лев проникся к ней искренним сочувствием, но Слава – нет. Он заговорил в тон ей:

- Это ты думаешь только о себе. Думаешь о своём одиночестве, а не о том, с кем будет лучше Мики. Из-за тебя ребёнка после смерти матери затаскали по судам – хороша бабушка!

- Ты сам не захотел решать ситуацию мирно, а я предлагала.

Лев насторожился: по словам Славы, мама ни в какую не хотела идти на мировую.

- Что ты предлагала? – с вызовом спросил Слава, бросая окурок в мусорный бак.

- Я просила, чтобы ты вернулся домой. Тогда мы бы оба были с Мики.

Слава всплеснул руками в порыве злого негодования:

- Мама! Я уже взрослый! С какого рожна я должен жить с тобой?!

- Ты ещё ни на что не заработал, чтобы считаться взрослым! – одернула его мама. – Даже твоя квартира – жалкая подачка.

- А твоя квартира – что? – усмехнулся Слава. – Ты купила её, потому что продала дом своей матери.

- Я её хотя бы купила!

- Но дом же тебе достался просто так!

- Хватит!

Лев, не выдержав, вмешался в конфликт, который вот-вот рисковал перерасти в дурацкую перепалку. Подойдя к Славе, он мягко взял его за руку выше локтя, негромко попросил:

- Пойдём домой.

Он ожидал, что Слава опять оттолкнет его, но тот подчинился: позволил увлечь себя за собой. Они оставили его маму одну – на крыльце здания суда. По дороге домой Слава ещё несколько раз вспыхивал, кляня мамины методы воспитания:

- Она постоянно ему говорит: «Мики, мужчины не плачут» или «Мики, мальчики так себя не ведут». Это же кошмар! И при этом она сама не понимает, насколько жалко выглядят эти её педагогические потуги.

- А как мальчики себя не ведут? – растерянно уточнил Лев.

- Ну, типа… Типа не бьют девочек, что-нибудь вроде того.

Он не понял: что не так?

- Так это ж правда…

Слава вспыхнул новой готовностью спорить:

- Ты дурак?! Не в этом дело!

Лев замолчал, в очередной раз почувствовав, как Славин гнев проехался по нему катком. В последнее время только такие дискуссии у них и получались: «Ты дурак?», «Ты ничего не понимаешь», «Ты делаешь неправильно», а как правильно и как надо понимать – он не объяснял. Только злился, делая вид, что Лев оказался ещё глупее, чем выглядел на первый взгляд.

После таких разговоров Слава извинялся – почти всегда, а Льву и прощать не приходилось, потому что не мог он на него, такого уставшего и разбитого – как будто что-то в нём по-настоящему сломалось – всерьёз обижаться. Слава объяснял, что не понимает своего состояния, что он сам себе не рад, но Лев полагал, будто что-то такое и должно происходить с людьми в горе. Единственное, что его тревожило: отсутствие слёз. Прошло больше двух месяцев со дня Юлиной смерти, а Слава так ни разу и не плакал. Более того: он и не говорил о ней – так, чтоб всерьёз, о чувствах. Всё твердил про усыновление, бумажки, сроки, и вроде бы в этих словах так или иначе звучала правда – Юля умерла, а всё равно Льву казалось, что Слава этого не понимает. Просто говорит, как заученный текст.