- Зачем ты звонишь?

Лев заметил, что у него появился легкий акцент: слова звучали на иностранный манер, как когда кто-то придуряется, изображая американца.

- Я хотел извиниться, - сказал Лев, переглатывая от волнения.

- Зачем? – снова повторил Яков.

- Ну…

Он не придумал зачем. Для себя, видимо. Чтобы стало легче. Но сказать вот так Якову – «для себя» – что за дурь?

- Яков, я прошу прощения, – просто сказал он, без объяснений. – Мне очень жаль, правда.

- Легко тебе просить прощение… – язвительно заметил Яков.

Лев аж дернулся от возмущения: нихрена же себе легко! Ничуть не легко!

Пока Лев шумно дышал в трубку от негодования, Яков скучающим тоном спросил:

- У тебя всё?

- Нет, - отчаянно запротестовал Лев.

Ему нужно было убедиться, что он вовсе не так виноват, как пишут в этих идиотских статьях: про кошмары, суицидальные мысли, панические атаки.

- Как… как ты сейчас? – выдохнул он в трубку. – Ты работаешь? У тебя есть отношения?

Он боялся, что Яков скажет: «Да пошёл ты» и бросит трубку, но Яков ответил, хотя и очень коротко:

- Работаю. Отношений нет.

Лев чуть было не спросил: «Из-за меня?», но прикусил язык: так и рану расковырять недолго. Хотя он, наверное, уже – этим своим звонком…

- А у тебя? – вдруг спросил Яков. – У тебя есть отношения?

- Есть, - прошептал Лев, стыдясь перед ним собственного благополучия.

- Тогда передай ему мои искренние сожаления.

- Не надо так, - попросил Лев. – У нас всё хорошо.

- У нас тоже всё было хорошо! – с обидой выпалил Яков. – До какого-то времени.

«Нет, не было! Всё сразу было не так», - внутренне заспорил Лев, но вслух сказал только одно:

- Я изменился рядом с ним. Он… - Лев с нежностью прошептал: - Он – моё счастье.

- А ты, стало быть, его проклятье.

Неправда.

Чёрт, зачем он вообще с ним разговаривает? Терпит этот уничижительно-покровительственный тон.

- Пока, Яков, - прохладно сказал Лев. – Я сказал всё, что хотел.

И сбросил вызов.

Вечером от Юли вернулся Слава и Лев пригляделся к нему ещё раз – последний, как он решил для себя.

Аппетит есть? Есть.

Над шутками смеется? Смеется.

Секс будет? Будет.

Класс. Значит, никто его не насиловал. Лев себе просто что-то придумал. А если… А если и было что-то – наверняка какая-то ерунда – то надо её просто отпустить.

Во всяком случае, он бы хотел, чтобы Яков его простил.

Последующие месяцы Лев только укреплялся в мысли, что ошибся насчёт Артура и зря приписал ему гнусные злодеяния. К весне, когда прошёл уже год с постановки диагноза, когда Славе исполнилось девятнадцать, а самой Юле – двадцать три, Эльза Арнольдовна предложила госпитализацию. Артур выхлопотал для Юли палату «комфортного размещения» – индивидуальную, с хорошим ремонтом, личной ванной комнатой и, самое главное, бесплатную. Лев даже побоялся спрашивать, сколько это стоит для тех, кто не дружит с одним из врачей.

А ещё Артур нравился Юле. Лев, навещая, иногда спрашивал о нём, и Юля характеризовала его как милого, вежливого и участливого. Рассказывала, как ей было плохо на днях после химии, а ни Слава, ни мама ещё не успели подойти, и вместо них рядом с ней сидел Артур – он лично приносил воду и противорвотные, утешал и держал за руку.

В какой-то момент замечательности Артура стало так много, что она вытеснила из головы Льва любые сомнения. От Юли и её мамы так и сыпались легенды об Артуре: как он достал редкое лекарство, как он провёл в палату интернет, как он первым заметил на снимке новые метастазы и попросил Эльзу Арнольдовну подкорректировать лечение… В общем, заслуг у Артура стало так много, что расскажи они, как Артур спас мир от ядерной катастрофы – Лев бы не удивился. Он слушал эти истории с почти детским восторгом – неужели это тот самый Артур, которого он знает как скабрёзного пошляка? Слава же реагировал на них с равнодушным скепсисом, время от времени вымученно комментируя: «Ну на-а-адо же». Мама на эти колкости пихала его локтем и ворчала: - А вот если бы ты был с сестрой, не пришлось бы чужому человеку от работы отвлекаться!

- Я был в колледже! – с обидой оправдывался Слава.

- А потом? Не слишком-то ты помогаешь!

Лев, ставший невольным свидетелем этого разговора в палате, заметил, как у Славы заблестели глаза – он отвернулся в сторону, чтобы скрыть это. Ему захотелось немедленно обнять его, утешить, прижать голову к своему плечу и позволить расплакаться, приговаривая, что он знает, как сильно Слава помогает на самом деле. Но он не мог – рядом стояла его мама.

Наклонившись к Славе, он спросил на ухо:

- Хочешь выйдем?

Слава быстро закивал, как будто ждал этого предложения, и они, под ворчание его мамы («Ну-ну, иди, иди…»), покинули палату, оказываясь в людном коридоре, где туда-сюда сновали врачи, медсестры и пациенты. Лев взял Славу за рукав толстовки (очень хотелось за руку, но нельзя) и вывел к лестнице, где они, спустившись на один пролёт, скрылись от посторонних глаз и обнялись.

С тех пор, если они навещали Юлю вместе, Слава иногда говорил Льву: «Мне нужно на лестницу», и это означало: «Мне нужны твои целительные объятия». Они уходили вдвоём, Лев подолгу обнимал его, нашептывая успокаивающие глупости, и Слава возвращался в палату прежним – с натянутой улыбкой, которую он искусно выдавал за естественную. В дни, когда Лев не мог быть с ним в больнице, «целительные объятия» случались дома – сразу, как Слава возвращался. Это стало своеобразным ритуалом, через который Лев пытался сказать Славе: «Я знаю, как ты стараешься, тебя достаточно», а Слава его действительно слышал.

Теперь, когда Юля постоянно находилась в стационаре, Мики практически поселился у них. В дни, когда у Льва были ночные дежурства, Мики оставался ночевать. Серое покрывало на кровати в гостевой комнате сменилось на супергеройское – с эмблемой Супермэна, а постельное белье – на детское, с персонажами из «Губки Боба». Сам Лев пытался сделаться как можно незаметней: задерживался на работе, а, приходя домой, быстро проскальзывал в спальню и закрывал дверь, отделяя себя от Мики. За прошедший год малыш выучил все буквы, научился складно разговаривать и больше всего Лев боялся, что он заговорит с ним всерьёз. Ну, например, спросит: «Кто ты такой и почему ты живешь с моим дядей?».

В июне раздался звонок, который Лев давно предвидел, но, тем не менее, ужасно боялся – пожалуй, больше, чем его, он боялся только сообщения о Юлиной смерти. Но пока – пока, Лев хорошо понимал, что это всего лишь вопрос времени – Артур сообщал ему о другом. Он сказал: - Хотел, чтобы ты узнал первым. Химия не даёт результатов и нам кажется, что смысла бороться за излечение — нет.

- А за что тогда имеет смысл бороться? – поникшим голосом уточнил Лев.

- За облегчение ухода.

Ухода. Как аккуратно он говорил о смерти.

- Ты имеешь в виду паллиативную помощь?

- Да. Я имею в виду её.

- И… – чёрт, какой сложный вопрос. – Сколько осталось?

- Может, полгода, - неуверенно ответил Артур.

Лев подумал, что он преувеличивает.

Сложнее всего эта новость далась не Юле, а Славе. Юля, наверное, о своих прогнозах знала давно – чувствовала. «Изнутри» картину, должно быть, лучше видно. Он проработал врачом-ординатором меньше года, но уже неоднократно сообщал похожие новости – про паллиативную помощь, про облегчение «ухода» – и знает, что родным новости о скорой смерти даются тяжелее, чем самому больному.

Он попросил Артура ничего им не говорить, убедил, что расскажет сам. И тянул, тянул… К концу лета Артур стал не на шутку давить: «Ты не боишься дотянуть до момента, когда она просто умрёт?», и тогда Лев понял: Артур действительно преувеличил сроки. Неужели есть риски, что она умрёт со дня на день?

В конце концов, Артур сказал ему:

- Если ты не расскажешь сегодня, я расскажу завтра. У неё ребёнок, ей нужно время, чтобы решить, что с ним делать.