Для Льва эти слова были как обухом по голове – он совсем забыл, что, когда Юля умрёт, Мики останется сиротой. Медлить дальше и вправду стало невозможным.

Он рассказал, когда все собрались в палате Юли – и Слава, и их мама. Старался говорить мягко, не используя слов о смерти – прямо так, как учили в институте: да, теперь это не лечение, но зато облегчение симптомов, улучшение качества жизни…

В общем, всё равно все заплакали. Сначала их мама, обняв при этом Юлю – чем довела до слёз и её саму. Слава держался, пока был в палате, и потом, по дороге домой, тоже держался. Но, зайдя в квартиру, он скинул на пол рюкзак, пнул его и, привалившись к стене, заколотился в злом плаче. У Льва заныло сердце: его любимый, самый лучший Слава…

- Если хочешь что-нибудь сломать – сломай, – сказал Лев.

Слава не стал ничего ломать. Разувшись, он прошёл в их спальню, лег на кровать и свернулся на постели клубочком. Когда Лев зашёл следом, Слава посмотрел на него и тихо попросил:

- Полежи со мной.

Он лег, прижимаясь сзади, постарался бережно окутать его со всех сторон, забрать в свои объятия, как в кокон. Слава плакал, а он не говорил ничего, время от времени касаясь губами тёмных волос. Потом Слава затих, как будто уснул, и он не шевелился, чтобы не потревожить этот сон. Когда комната начала погружаться в полумрак, он тоже заснул.

Юля умирает – ещё одна новая норма. Лев не был уверен, что у них получится с ней ужиться: она, в отличие от предшественницы, не давала никакой надежды.

В сентябре, пока он был на работе, ему пришла СМСка от Юли: «Зайди ко мне. Без Славы». У Льва от страха чуть не выскользнул телефон из рук: таких просьб от девушки раньше не поступало. Значит, что-то серьёзное.

«Что-то серьёзнее, чем умирание от рака?», - усмехнулся он собственным мыслям.

Они договорились, что Лев зайдет вечером, после работы – примерно в семь часов. Он пришел вовремя, но в пятнадцать минут восьмого всё ещё сидел в коридоре перед палатой – боялся зайти. Это было так не похоже на него: в том, что касается болезней и смертей, он чувствовал себя как рыба в воде. В институте он всегда заходил первым: первый в палату, первый в операционную, первый в морг. Другие теряли сознание, он – наоборот, будто бы приходил в себя.

Но сейчас всё было не так. По-другому.

Когда стрелка больничных часов указала на «тридцать» – половина восьмого – он поднялся и деревянно прошёл к двери. Взялся было за ручку, но остановил себя. Постучал. Вроде бы из вежливости, а на самом деле пытался оттянуть время, отодвинуть пугающий разговор. Он не знал, о чём он будет, но был уверен – ни о чём хорошем. Каких приятных новостей можно ждать от умирающего человека?

Из-за двери послышался слабый голос:

- Войдите…

Он шагнул в палату.

Юля при виде него начала торопливо подниматься, чтобы сесть. Он поспешно остановил её:

- Не надо!.. Лежи.

Но она всё равно попыталась сесть, и он помог ей, положил подушку под спину. Затем тоже сел – на крутящийся стул поблизости. Они посмотрели друг другу в глаза.

Юля была совсем не такая, как два года назад, когда он впервые увидел её.

Это у тебя анатомия на старших курсах?

Русоволосая, улыбчивая, с веснушками на носу, с яблоком в руке.

Слава щас выйдет, он потерял штаны…

Лев не знал, как выключить эти воспоминания, которые закрутились в голове, как непослушная киноплёнка. Юля сидела перед ним, поправляя платок на голове, карие глаза казались огромными из-за впалых глазниц, цвет лица отливал пыльно-серым. Веснушек не было совсем.

Она вдруг улыбнулась ему, и кожа на лице нехотя растянулась вслед за мышцами.

- Я умираю, - сказала она, и эти слова совсем не подходили её выражению лица. – Ну, ты в курсе…

Лев вздохнул, как бы говоря: да, в курсе.

- Я хотела поговорить о Мики, - продолжила Юля.

- Со мной? – не понял Лев.

- С тобой, - кивнула Юля. – Если у тебя, конечно, со Славой всё серьёзно.

Лев почувствовал себя потерянным: будто разговор начался с середины. Ему хотелось спросить, что было в предыдущих сериях, а то ничерта не понятно.

- Мне нужно понять, как поступить с Мики.

- Подожди, - перебил Лев, начиная догадываться, к чему всё идёт. – Разве ребёнок не останется с вашей мамой?

- Лев, ей почти шестьдесят пять.

- И что? – вскинулся он, сам не замечая, как начинает повышать тон. – По-моему, это лучше, чем девятнадцать!

- А по-моему, не лучше, - слабо возразила Юля. – Поверь, уж я-то знаю свою маму.

- И что в ней плохого? Она же вас вырастила. А вы классные, оба, - настаивал Лев.

- Мы классные, потому что мы были друг у друга. У Мики нет никого.

- Ну, почему сразу нет? – спорил Лев. – Слава всё равно есть, он будет с ним общаться…

- Мики не будет с ним общаться, - вдруг жестко оборвала его Юля. – Если его воспитает моя мама, Мики не будет общаться с дядей-геем.

Лев играл с собственной совестью в компромиссы:

- Можно и не говорить…

Юля снова его перебила, предвидя всё, что он пытается сказать:

- Слава не сможет от него скрывать.

- То есть, ты хочешь, чтобы твоего сына воспитывал гей, который будет ему рассказывать, что он – гей?

Тогда Юля посмотрела на Льва, как на дурака, он не понял причину этого взгляда, но обрадовался: может, она сейчас решит, что он тупой и этот диалог прекратится. Но Юля не прекратила. Она ответила:

- Ты правда так это слышишь? Я хочу, чтобы моего сына воспитывал человек, который его очень любит.

- Думаешь, твоя мама его не любит?

Юля закатила глаза и заговорила медленно, с расстановкой:

- Моя мама – пожилой консервативный человек старой закалки. Дай бог ей здоровья, но я вообще не уверена, что она доживёт до совершеннолетия Мики. Я не хочу превращать своего ребёнка в балласт, который будут перекидывать от одних родственников к другим. И это если не говорить про остальные причуды моей матери.

Лев опять тяжело вздохнул, крутанулся на стуле вокруг своей оси, снова оказался лицом к лицу с Юлей и спросил:

- А почему ты говоришь об этом со мной?

- Хотела уточнить, сможешь ли ты помочь Славе.

- С чем?

- Со всем, что может ждать его на этом пути, - просто ответила Юля.

Лев устало запустил руку в свои волосы, взъерошивая уложенную стрижку. У него заболела голова.

- А что может ждать? – не понимал он. – В смысле, что угодно же может ждать. Это же… Это же сначала органы опеки, собираешь какие-то бумажки, что-то кому-то доказываешь, потом они будут ходить, проверять, нормальный ли он опекун, и это ещё полбеды, а сам ребёнок… - Лев начал загибать пальцы. – Эти дети болеют каждый месяц, нихрена не делают в школе, не выполняют домашнюю работу, начинают курить в тринадцать, прячут наркотики в пятнадцать, в шестнадцать залетают по глупости, в двадцать всё ещё живут с тобой, а в двадцать пять говорят: «Дай денег, я не хочу работать»…

- Ну, он не залетит, - утешила Юля, посмеиваясь.

- А если от него кто-то залетит? – возмутился Лев.

- Это главное, что тебя волнует? – она вопросительно выгнула бровь.

- Нет! – Лев придвинулся ближе вместе со стулом. – Меня волнует… Ты правда от нас вот этого хочешь? Вот этого всего? Типа… воспитания?

- Да, правда.

Он встрепенулся, не зная, как донести до неё весь ужас этой затеи.

- Юля! – отчаянно заговорил он. – Дети плакали при виде меня ещё в те времена, когда я сам был ребёнком! Отдать кого-либо на воспитание мне – худшее решение!

- А я думаю, что лучшее…

- О нет, точно не лучшее!

- Лев, – вдруг твёрдо сказала она. – Знаешь, что было бы лучшим? Расти в полной семье с хорошим папой и здоровой мамой. Но это невозможно. К сожалению, «лучшее» моему сыну недоступно.

Ха! Зато ему доступна опция расти с двумя гомиками, вот уже повезло!

Лев спросил самое, как ему показалось, главное:

- Где его отец?

- Его нет, - резко ответила Юля. – Стоит прочерк.