Он злился – и на себя, и на Артура. Если тот обидел Славу – (Обидел! Слово какое дурацкое, детское, как будто речь о глупостях) – Лев должен с этим что-то сделать. Но он не знал ничего наверняка, а мысль подойти к Славе и спросить в лоб: «Слушай, а тебя случайно не изнасиловали?» казалась ему безумной. Как вообще можно о таком заговорить? И, может, у него искаженное восприятие, потому что он сам… такой. Потому что он сделал это с Яковом. И теперь ему кажется, что другие тоже на такое способны — он просто видит то, чего нет.

Когда Слава ушел к Юле, Лев сел за компьютер (это был Славин компьютер – он принёс его недавно, когда стал проводить больше времени у Льва) и зашёл в интернет. Долго думал, как сформулировать свой запрос поисковику: если вводил «симптомы изнасилования», то попадал на статьи с медицинским освидетельствованием жертв, а он хотел прочитать не об этом. Ему нужны были другие симптомы: те, что видно без специальных «освидетельствований».

В университете был такой предмет – медицинская психология – где объясняли, что у болезни, особенно тяжелой, могут быть не только физические симптомы, но и психологические: тревога, кошмары, страх принятия смерти. Он искал такого же и, добавив в поисковую строку слово «психологические» – нашёл. В списке психологических последствий изнасилования оказались и тревога, и страх, и кошмары и чего только не было – от потери сексуального интереса до потери памяти. Лев повторил полный список про себя, постарался его запомнить, удалил историю посещений за последний час и выключил компьютер. Решил, что будет присматриваться.

Пристальное наблюдение длилось неделю – Лев успел почувствовать себя сумасшедшим ученым, фиксирующим повадки диковинного существа. Только он их не записывал – слишком уж было бы заметно, следи он за Славой с блокнотом в руках, – а как бы мысленно ставил галочки напротив симптомов: это подходит, а это не подходит.

Нарушение сна – не подходит.

Отсутствие аппетита – не подходит.

Потеря сексуального интереса – не подходит (а симптома, связанного с внезапным использованием презервативов, в том списке не было).

Страхи, тревога и кошмары – вопросительный знак. Слава не показывал ничего такого ни прямо, ни косвенно, просыпался в хорошем настроении, шутил и смеялся над шутками – в целом, вёл себя, как обычно.

Единственный признак, напротив которого Лев уверенно поставил галочку – внезапные вспышки злости и раздражения. Но эти вспышки за последние полгода стали их новой нормой – теперь уже и нельзя наверняка сказать, с чем они связаны: с Юлей или с Артуром.

Когда на днях позвонила Катя, чтобы поинтересоваться новостями о Юле (теперь все его друзья интересовались новостями о Юле больше, чем о нём самом), Лев, уже заканчивая разговор, вдруг остановил Катю. Быстро попросил:

- Не клади трубку!

И, убедившись, что та всё ещё находится на линии, спросил:

- Ты ещё общаешься с Яковом?

- Да, - удивленно ответила она.

Он сам удивился. Он не планировал о нём спрашивать, но чем больше погружался в тему насилия, тем сильнее его мучали навязчивые мысли о Якове: неужели где-то на свете живёт человек, для которого он стал кошмаром и худшим в жизни воспоминанием? Может, Яков тоже не мог пять лет заниматься сексом? Может, он тоже боялся об этом кому-то рассказать? Может, какой-то парень на другом континенте слушал эту историю на английском и злился на Льва, и мечтал его убить? А может, не было никакого парня? Может, у Якова больше никогда никакого парня не будет? А вдруг это случилось со Славой, потому что… потому что такова жизнь? И рано или поздно жизнь заставит тебя платить по счетам.

В таком случае, с него взяли с процентами.

- Можешь рассказать, как он? – негромко попросил Лев.

Катя долго молчала, прежде чем ответить:

- Нет.

Это звучало справедливо, но Лев всё равно уточнил:

- Почему?

- Я не думаю, что Яков хотел бы, чтобы я тебе о нём рассказывала.

- Ладно, - согласился Лев. – Просто скажи… Его это… то, что у нас случилось тогда… его это сильно…

Он хотел сказать «травмировало», потому что именно это слово звучало в многочисленных статьях о сексуальном насилии, но не смог. Оно казалось ему непроизносимым.

Катя поняла его и так. Сказала:

- Да, Лев. Сильно.

Он, выдохнув, быстро попрощался и бросил трубку. Опустился на кровать, закрывая лицо руками и с силой надавливая на глаза – до тех пор, пока в темноте не замелькали мушки.

«Ну а что, что ты хотел услышать? – спорил он сам с собой. – Нет, Лев, это была ерунда, отряхнулся и дальше пошел?»

Все эти годы он будто пытался убедить сам себя, что это… Ну, если не ерунда, то так – неприятная ситуация. Ошибка молодости, из которой он сделал выводы. Он почти не задумывался, каково приходилось Якову от этой «ошибки», он не пытался оценить масштаб его личной трагедии. Он думал, что ужасное случилось там, в душе, ужасное длилось несколько минут и закончилось навсегда. Только теперь он задумался: а что если оно никогда не заканчивалось? А что если эти несколько минут растянулись в бесконечную историю длиною в жизнь, которая будет сказываться на Якове всегда, с кем бы он ни был?

Чувствовать себя чьей-то тайной историей было стыдно и непонятно. Ему было странно, что он вообще попал в такую жуткую ситуацию: он, Лёва из детского сада номер пять, Лёва из «А» класса, Лев из медицинского института, он же обычный человек, он просто пытался жить эту жизнь…

«А ты думал, вас делают на специальных заводах? – насмехался он над собственным негодованием. – Ленинградский завод по изготовлению насильников?»

«Не на заводах, но…»

Он думал, что с такими сразу всё понятно. Такие не ходят в детские сады, не учатся в школе, не влюбляются, не строят планов на будущее. У таких один план: испортить кому-нибудь жизнь. Ему было сложно представить: его папа ходит в ясли, его папа плачет, его папа боится признаться в любви, его папа нервничает перед первым поцелуем в кино… Да так не бывает. Хотя мама говорила, что помнит его таким. И он сам как будто бы тоже немножко помнил.

А если никто не просыпается по утрам с мечтами сломать другому человеку жизнь, почему все вокруг такие поломанные? Может, Артур тоже просто поломанный?

И внезапно эта мысль пронзила Льва непонятным сочувствием: конечно, Артур сломан, как и сам Лев. Что-то его поломало. Он не знает, что, потому что они никогда об этом не говорили: Артур не умеет глубоко нырять, в разговорах он плавает на поверхности, но значит ли это, что он действительно такой невдумчивый, каким пытается казаться?

Лев испытал чувство странной, уродливой сращённости с Артуром – этакую родственную связь: они одной крови. Их связующая нить – насилие. Они держатся на этом фундаменте вдвоём. Может, они его даже скрепляют.

Лев снова потянулся к телефону и, отыскав в телефонной книге давно забытый (а когда-то выученный наизусть) американский номер Якова, нажал зеленую трубку. Он был уверен, что не дозвонится, а потому не сформулировал даже сам для себя, зачем это делает. За шесть лет номер мог сменится несколько раз (у самого Льва, например, сменился), да и к тому же пройдёт ли звонок из России в другую страну? Раньше, чтобы звонить, они с какими-то роумингами заморачивались…

В общем, он был уверен, что звонок сбросится, но раздались короткие гудки и от неожиданности Лев резко принял сидячее положение. Перед глазами всё пошло цветными кругами: надо бы полегче с резкостью, всё-таки почти двадцать четыре…

- Yes? – послышался в трубке такой знакомый и такой чужой голос одновременно.

Это был голос Якова, Лев сразу его узнал. Повзрослевший, низкий, но всё равно – он. Ошибиться невозможно.

- Привет, - проговорил Лев в трубку, чувствуя, что сейчас умрёт от страха и стыда.

Тишина в ответ. Лев был уверен, что Яков тоже его узнал. Это ведь не забывается так просто, да? Голос парня, который тебя изнасиловал…

Он был готов закричать, прямо как с Катей: «Не клади трубку!», опасаясь, что именно это хочет сделать Яков, но тот прервал молчание вопросом: