Когда он через пару недель вернулся с дипломом домой, Слава, увидев синюю «корочку», небрежно брошенную на комод в коридоре, вдруг начал устало извиняться:

- Блин, прости, прости…

- За что? – не понял Лев.

- Я так замотался, что всё пропустил, забыл про твои экзамены.

- Я понимаю, что тебе не до этого.

- Ты, наверное, переживал.

- Нет, вообще ерунда, - соврал Лев.

Он зашёл в ванную вымыть руки, а когда вышел, заметил, как Слава с любопытством разглядывает вкладыш с его оценками. Стало очень стыдно за свои несколько троек.

- Ты был на выпускном? – с тревогой спросил Слава.

Наверное, решил, что и этот момент его жизни он пропустил. Но Лев не был, о чём сразу же сообщил.

- Почему?

- Не знаю, там всё слишком пафосно, - поморщился Лев. – И я не хотел давать клятву.

- Гиппократа?

- Нет, - фыркнул Лев. – Это миф, никто её не даёт. Это клятва врача России.

- И в чём же ты не хотел клясться? – полюбопытствовал Слава, улыбнувшись.

Лев, остановился рядом с ним, облокотился на комод и сказал в шутку:

- Ой, там чё-то типа: я обязуюсь действовать в интересах своих пациентов, даже если они геи, и бла-бла-бла…

- Ну да, звучит ужасно, - покивал Слава. – Молодец, что не поклялся.

Лев преувеличенно вздохнул:

- Я расписался.

- Вы обязаны в ней расписаться?

- Да, без этого диплом не отдают.

- Ну, хотя бы вслух эти человеколюбивые мерзости не произносил, - утешил его Слава.

Лев засмеялся, обнял его со спины и поцеловал за ухом – в выемку между шеей и линией скул. Раньше он часто спрашивал: «Как сегодня Юля?», но ко второму месяцу болезни научился определять её состояние по Славе: если шутит и смеется, значит, сегодня не плохо.

Он прошёл в спальню, желая переодеться, и Слава несколько деревянно двинулся за ним. Остановившись в дверном проеме, он стесненно произнёс:

- Слушай, у меня есть просьба.

- Какая? – уточнил Лев, настороженный его тоном.

- Юле после химии плохо весь день, тошнит… Это пугает Мики.

Он сделал паузу и Лев посмотрел на него, как бы говоря: продолжай.

- Можно я буду в такие дни приводить его сюда?

Замявшись, он не сразу ответил:

- Эм… Да.

Слава тут же врубил свою тактичность:

- Если это будет мешать, я могу и не…

- Всё нормально, - перебил Лев. – Пусть приходит. Мне нужно будет готовиться к экзаменам в ординатуру, поэтому просто… постарайтесь потише.

«Постарайтесь потише»… Как же.

Весь июль Юля ходила на очередной курс химии, и несколько раз в неделю он готовился к тестированию под детские нечленораздельные визги: Слава играл с Мики в прятки, догонялки, драку подушками и в любимую игру Льва (потому что она была самой тихой) – в больницу. Последнее, видимо, было навеяно невеселыми событиями, связанными с Юлей, но Мики их тяжести совсем не осознавал, принимая происходящее с мамой за очередную игру.

- Я ачу ичить Йва! – доносился требовательный вопль из-за двери и Лев внутренне сжимался.

Слава мягкими уговорами убеждал Мики, что Лев занят, что он учится, что у него серьёзные экзамены, что ему нельзя мешать, однако Мики был непреклонен:

- Но он бойеет! – и врывался в спальню с пустым шприцем и фонендоскопом наперевес («Господи, это же мой фонендоскоп, где он его взял?» - мысленно ужасался Лев).

Слава виновато смотрел на него от двери, и Лев, делать нечего, отвлекался от учебников и переключался на Мики.

- Что у вас алит? – деловито спрашивал мальчик, втыкая дужки фонендоскопа в уши. Дужки не влезали, он морщился, но упорно пытался использовать инструмент правильно.

- Ничего, - мрачно отвечал Лев.

Слава негромко подсказал:

- Скажи, что что-то болит, быстрее отвертишься.

Лев вздыхал:

- Нога болит.

- Ага? – переспросил Мики, растерянно опустив взгляд на ноги Льва.

Кажется, ему не понравился такой ответ. Секунду подумав, Мики заявил:

- Ада пашушать, - и приставил головку фонендоскопа к груди Льва. – Нишышите.

- А зачем меня слушать, если болит нога? – не понял Лев.

- Нишышите! – прикрикнул Мики, а Слава подсказал:

- Не дыши.

Лев послушно задержал дыхание. Мики удовлетворенно кивнул:

- Шышите… Нишышите…

Из гостиной донеслась веселая мелодия и юный доктор, кинув слушалку на кровать, с криком: «О, мутики!», кинулся в другую комнату.

- А дышать уже можно? – уточнил Лев.

- Мона!

- А диагноз какой?

- Р-р-рак! – весело откликнулся Мики из другой комнаты.

Слава с сочувствием глянул на него, сказал: «У меня тоже» и, прикрыв дверь, оставил Льва в долгожданной тишине. Он снова повернулся к столу, погружаясь в «Медицину критических состоянии», а в голове продолжалось: шышите, нишышите…

Он утешал себя: это ненадолго. И в то же время ему казалось, что это навсегда.

Теперь было так: он приходил домой и игрушки валялись повсюду. По коридору, который напоминал Мики гоночную трассу, нужно было ходить осторожно: тут и там на тёмном линолеуме скрывались пластиковые машинки. Кровать в гостевой комнате оказалась завалена мягкими игрушками, на холодильнике появились детские рисунки, на письменном столе остались следы фломастеров и красок. Отправляя Мики домой, Слава каждый раз обещал Льву, что всё приведет в порядок – и приводил. Вот только ребёнок стал бывать у них так часто, что порядок не задерживался – порой казалось, что Слава переехал к нему не один.

А он действительно переехал – очень незаметно для них обоих. За эти полгода, что они боролись за Юлю, Слава перестал ночевать дома: полдня проводил на учебе (если у Юли не было курсов химиотерапии), вечером снова с сестрой – помогал с капельницами, ходил в аптеку, готовил ужин, ближе к ночи приезжал ко Льву, выжатый как лимон, и это был единственный момент дня, когда у них получалось побыть вдвоём.

- Прости, пожалуйста, - шептал Слава ему на ухо, когда они лежали в темноте. – Я понимаю, как Мики тебя утомляет.

Мики утомлял, но он говорил:

- Я рад тебе помогать. Всё в порядке.

Слава, обнимая Льва, задумчиво водил пальцами по его предплечью. Тот научился безошибочно угадывать по Славиным объятиям какое у него настроение, о чём он думает и какой следующий вопрос задаст. Вот и сейчас, предчувствуя нарастающее напряжение в разговоре, он понимал: Слава думает о Юле.

Так и было.

- Как считаешь, у неё есть шансы?

За всё время лечения новости о Юли делились на плохие и хорошие. Плохие новости: динамика отрицательная. Хорошие новости: ничего не изменилось. Положительной динамики у Юли не было ни разу. Лев считал, что шансов нет.

Но Славе он отвечал размыто:

- Это зависит от многих факторов. Но я знаю, что Эльза Арнольдовна сделает всё, что возможно. Она лучшая в своём деле.

- А если всего, что возможно, окажется недостаточно? – дрогнувшим голосом спросил Слава.

Лев больше всего боялся момента, когда Слава начнёт говорить о Юлиной смерти. Потому что он не знал, как об этом с ним говорить.

- Мы тоже должны делать всё, что возможно, - растерянно ответил Лев. – Пациенты, которым родственники оказывают поддержку, идут на поправку гораздо быстрее.

- Но мы оказываем поддержку.

- Да, но если ты не будешь верить в её выздоровление, она это почувствует.

Слава, помолчав, спросил:

- А ты веришь?

- Верю, - ответил Лев, пряча глаза в темноте. – Но для Юли важнее, чтобы верил ты.

Он чувствовал себя погано от этого разговора. С одной стороны, он знал, что говорит правду: тем, кто борется с раком, очень важно знать, что рядом есть близкие люди, и эти люди не отчаиваются. С другой стороны, он как будто запретил Славе чувствовать то, что чувствуется, вменив его страхи и сомнения ему же в вину: мол, не будешь верить – Юля умрёт. Он так не сказал, конечно, но… Как будто бы всё равно сказал.

Не всегда у Льва хорошо получалось предугадать Славино состояние: чем сильнее тот уставал, тем более эмоционально непредсказуемым становился. Иногда он раздражался из-за ерунды – перепадало даже Мики. Был случай, когда малыш пытался нарисовать «медвезонка» на обоях, а Слава, обычно мягкий и ласковый, вдруг вырвал из маленьких рук фломастер и швырнул его в сторону. Лев вздрогнул, Мики заплакал – короче, испугались оба. Лев попытался пожертвовать обоями, сказать Славе, мол, ничего, ерунда, пускай рисует (не потому, что жалел Мики, а потому, что хотел облегчить состояние Славы), а тот начал бесконечно извиняться – сначала перед Мики, потом перед Львом.