Снаружи морозная ночь поглотила деревню, укутанную в тишину, как в невидимый саван. Лёгкий ветер, пришедший с дальних холмов, приносил с собой запах зимнего воздуха – свежего, но пронизывающего до самых костей, с горьковатыми нотками инея, осевшего на ветвях деревьев. Но этот холодный аромат был смешан с чем-то иным, чем-то чуждым: слабым, почти неуловимым запахом сырой земли и железа, который сопровождал Грилу, когда она выходила из дома.

Её фигура выделялась на фоне бескрайнего белого полотна. Высокая, сутулая, она двигалась с размеренной уверенностью. Шаги её были настолько лёгкими, что снег почти не хрустел под её массивными сапогами, словно сам холодный мир расступался перед ней. Плащ, длинный и тяжёлый, из тёмного сукна, обшитый по краям грязным мехом, слегка развевался на ветру, оставляя за собой едва различимый запах прелой шерсти, будто пропитанной древней магией.

На её боку висела сумка, сделанная из грубой серой шкуры, местами потёртой, с глубокими швами, которые казались кривыми, как линии, нанесённые дрожащей рукой.

Внутри этой сумки лежало нечто яркое. Душа, заключённая в невидимую оболочку, излучала мягкий свет, похожий на свечение далёкой звезды. Она билась, как сердце, в такт чему-то невидимому, издавая еле слышные звуки, напоминающие шёпот. Это был не просто свет, а смесь эмоций, которые ощущались, даже если не смотреть на него.

Душа излучала чистоту, но эта чистота была испорчена, словно некогда идеальное зеркало покрыли тонкой сеткой трещин. Её аромат напоминал свежее яблоко, которое начало гнить: сладковатый, но с резкими, горькими нотами.

Грила остановилась на мгновение, её жёлтые глаза взглянули на сумку.

– Ещё одна для пира, – пробормотала она низким, почти шёпотом голосом, но в ночной тишине он звучал отчётливо, словно отразился от невидимых стен.

Её губы изогнулись в жестокой, самодовольной улыбке, которая на миг обнажила её острые зубы. Она знала, что душа внутри принадлежала ребёнку, чья глупость и непослушание стали его наказанием. Этот свет теперь будет частью её тёмного пира, пищи для магии, связывающей её мир.

Снег, казалось, сам стремился стереть следы Грилы, как будто мир хотел забыть о её присутствии. За её спиной они исчезали почти сразу, оставляя белоснежное, девственно чистое покрывало, будто она и не проходила здесь.

Ветер усилился, принося с собой слабый запах хвои и ночного воздуха, но за ним следовал тяжёлый, металлический аромат, который витал там, где она ступала. Это был запах её магии, её силы, её сущности – едва ощутимый, но заставляющий дыхание замирать.

Грила двигалась медленно, но уверенно, будто наслаждаясь этой ночью, как художник наслаждается последним штрихом на своём полотне. Её глаза смотрели прямо перед собой, и в них горело странное удовлетворение.

Когда фигура Грилы наконец исчезла из виду, ночь вновь погрузилась в полное безмолвие. Снег продолжал падать, засыпая деревню, пряча под собой следы её зловещего визита. Единственным напоминанием о том, что здесь произошло, оставался тонкий, почти невидимый след тьмы, который витал в воздухе, смешанный с холодным дыханием зимы.

Будто ничего не случилось. Но деревня уже не была прежней.

Ночной адский город, раскинувшийся на первом уровне Мифисталя, пробуждался от своей мрачной дремоты, словно огромный зверь, готовящийся к ночной охоте. Его сердце – выжженная земля, потрескавшаяся и покрытая рубцами огненных трещин, – билось в унисон с невидимым ритмом, задаваемым неведомыми силами. Из этих трещин поднимались столбы густого чёрного дыма, несущего с собой запах горелого камня и серы. Этот аромат, резкий, обжигающий, наполнял воздух, делая его вязким и удушающим, как заброшенное пламя костра, угасшего, но всё ещё живого.

Чёрное небо, бездушное и беззвёздное, нависало над Валдмором, как тяжёлый саван. Оно мерцало кроваво-красным светом, отражением неугасимого огня, что жил в недрах этого мира. Этот свет не согревал, а, напротив, обнажал весь ужас города, заливая мрачные улицы алыми отблесками, похожими на кровь, разлитую по холодному камню.

Улицы Валдмора были хаотичным лабиринтом, сплетённым из грубого камня и костей, причудливые узоры которых напоминали трещины на высохшей коже. Каждый дом, каждая башня, построенные из этих материалов, излучали холодную, неподвижную враждебность. Двери здесь были широкими, словно пасти, а окна – узкими и длинными, как прорези глаз у давно умерших существ.

Тени в Валдморе были живыми. Они ползли по стенам зданий, извиваясь, как змеящиеся линии на потрескавшемся стекле, и порой их движения были настолько быстрыми, что казались плодом воображения. Но тени здесь были настоящими. Они жили своей собственной жизнью, не имея ничего общего с фигурами, отбрасывающими их.

Из углов, щелей, из глубины расколотого камня доносился тихий шёпот. Он был едва различим, словно звук далёкого ветра, проходящего через пустынный каньон, но стоило остановиться, чтобы прислушаться, и шёпот становился яснее. Это были голоса, шепчущие бессмысленные слова, фразы, рваные и бессвязные, как воспоминания умирающих.

Воздух Валдмора звенел от этого гула, и в нём витал запах, проникающий в сознание: это был аромат железа, разогретого до красна, смешанный с горечью пепла и еле заметной сладостью, напоминающей сгнившие фрукты. Этот запах обволакивал, въедался в лёгкие, от него кружилась голова, и даже камни на мостовой, казалось, пропитались этим ядовитым ароматом.

Никто в Валдморе не улыбался, но каждый ждал. Это ожидание было осязаемым, как густой дым, который стелился над городом, заполняя каждую улочку, каждый мрачный переулок. Оно было тягучим и тревожным, как вязкая тьма, которую нельзя разогнать даже огнём.

В этот вечер жители Валдмора чувствовали приближение события, которое здесь называли Пиршеством Тьмы. Это не было праздником в привычном смысле слова, здесь не было места радости или свету. Это был акт очищения и насыщения, когда тьма поглощала тех, кто был ею прокормлен, но недостаточно силён, чтобы выжить.

На главных улицах, расширенных и вымощенных массивными плитами, громоздились высокие кованые ворота, ведущие на центральную площадь. Площадь Валдмора, окружённая монолитными башнями, казалась бездной, готовой поглотить всех, кто окажется достаточно смелым или глупым, чтобы ступить на её острые камни.

Слабый свет кровавых огней играл на стенах зданий, подкрашивая их бордовой дымкой. В воздухе повисла тишина, но это была не мирная тишина, а тишина, от которой замирало сердце. Каждый камень, каждый дом, каждый изгиб улицы казались наполненными этой тревожной пустотой, как набухший перед бурей воздух.

Горожане, существа, живущие в Валдморе, высыпали на улицы, но не для общения или встреч. Они двигались в одиночестве, их лица, укрытые капюшонами, были скрыты, но их фигуры излучали напряжение. Их движения были неторопливыми, но в каждом жесте ощущалась цель.

Они шли, медленно, но настойчиво, к площади. Их силуэты смешивались с тенями, и порой было сложно различить, где заканчивается живое тело и начинается его отражение.

В этот момент Валдмор жил. Каждый дом, каждое здание и каждая тень были его частью, как кровь, текущая по жилам. Огонь, вырывающийся из трещин, освещал не только поверхность города, но и души его обитателей, показывая их истинную природу: жестокую, лишённую света, но не лишённую жизни.

Когда на горизонте раздался первый глубокий гул, подобный раскатам подземного грома, Валдмор замер. Тишина стала ещё гуще, воздух наполнился ожиданием, пропитанным ароматом горелого металла и старого пепла. Пиршество темноты начиналось.

В самом сердце Валдмора, возвышаясь над мрачными улицами, словно страж тьмы, стоял дом Грилы. Его стены, почерневшие от времени и магии, были собраны из материалов, которые не должны были существовать в мире смертных. Древесина, по которой будто струились невидимые тени, грубый камень, испещрённый узорами, напоминающими письмена древних демонов, и элементы, напоминающие обугленные кости, создавали облик, одновременно завораживающий и отталкивающий.