Она шла медленно, но с решимостью, словно тень, сбежавшая от своих хозяев. С каждым её шагом мороз становился гуще, воздух будто выжимался из лёгких, а от слабого тепла, исходившего из окрестных домов, не оставалось и следа. Запах её присутствия – смесь холодного металла, перегоревших свечей и мокрого меха – распространялся вокруг, как зловещий предвестник.

Грила была тенью, движущейся вопреки жизни. Она не спешила, её шаги были выверенными и тяжёлыми, как тиканье часового механизма, ведущего всех в небытие. Каждый миг её появления вытягивал тепло из воздуха, оставляя после себя лишь звенящую, ледяную пустоту, в которой не было ни капли надежды.

Сегодняшняя ночь была для Грилы особенной. Это был тот самый вечер, когда деревня, погружённая в зимний сон, раскрывала перед ней свои тайны. Она пришла за детьми. Теми, кто прятался в тёплых кроватях, укрывшись шерстяными одеялами, теми, чьи глаза ещё не знали настоящего ужаса, но чьи сердца уже впитали в себя семена жестокости, лжи и эгоизма.

Грила двигалась бесшумно, словно тень, и её присутствие было подобно тихому зловещему дыханию за спиной.

Каждый дом, мимо которого она проходила, словно впитывал в себя её энергию. Грила останавливалась перед каждой дверью, едва заметно кивая, и её крюк мягко, почти нежно, касался деревянной поверхности. От этого прикосновения по дереву, казалось, пробегал лёгкий морозный узор, и запахи, долгое время скрытые за стенами, вырывались наружу.

Она глубоко втягивала воздух носом, и каждый вдох был подобен поиску тайны. Грила различала запахи, которые для обычных людей были бы недоступны. Первый дом, на который она наткнулась, источал тёплый, пряный аромат корицы и растопленного воска. Там жили смиренные души, дети, которые, возможно, иногда шалили, но их сердца были чисты.

Она качала головой и шла дальше. Следующий дом пах горечью – это был запах недосказанных слов и скрытых обид. Грила задержалась, но через мгновение снова двинулась вперёд. Она искала нечто большее.

Когда она остановилась у третьего дома, её глаза вспыхнули. Воздух здесь был пропитан ароматом страха, словно невидимый дым просачивался сквозь щели. Но не только страх был здесь – она чувствовала нотки лжи, грубого, горьковатого привкуса, который щекотал её ноздри, и запах эгоизма, тяжёлый, как тлеющий уголь.

Её губы изогнулись в кривой усмешке.

– Вот здесь, – прошептала она сама себе, её голос прозвучал, как тихий скрип двери.

Маленький деревянный домик, перед которым она остановилась, выглядел невинно. Его покатая крыша была покрыта толстым слоем снега, окна тускло светились светом свечей. Но для Грилы эта картина была обманчива. Она не видела дом таким, каким его видели другие. Для неё он был другим: стены казались серыми и покрытыми трещинами, из которых вытекали тёмные ручейки, похожие на капли застывшей смолы.

Запах здесь был настолько густым, что его можно было почти увидеть. Он плыл в воздухе, клубами окутывая входную дверь. Грила втянула его в себя, и на мгновение её глаза вспыхнули ярче. Она ощутила, как эти запахи рассказывали ей истории.

– Ложь, – прошептала она, склонив голову, будто прислушиваясь. – Холодная, бездушная ложь, сказанная тому, кто доверял.

Её взгляд опустился к земле.

– Страх, – продолжила она, вдыхая глубже. – Тот, который прячется в уголках комнаты, заставляя дрожать, но не подавляя.

Её голос стал ниже, почти свистящим.

– И жестокость, – завершила она с хищной усмешкой. – Резкая, болезненная жестокость, которой учат не словами, а действиями.

Она коснулась двери своим посохом, и в этот момент из крюка вырвался слабый свет, который пробежал по деревянной поверхности, исчезая в тени. Дверь слегка скрипнула, словно реагируя на её присутствие.

Грила наклонила голову, её лицо скрывал капюшон, но если бы кто-то был рядом, он увидел бы, как её жёлтые глаза горят зловещим светом.

– Ты ждёшь меня, – произнесла она, обращаясь не то к дому, не то к тем, кто был внутри.

Подняв посох, она едва заметно прикоснулась к дверной раме, и изнутри донёсся слабый звук – что-то упало, словно чья-то рука случайно задела игрушку. Грила выпрямилась и сделала шаг назад.

Её цель была выбрана. Завтра в этом доме больше не будет смеха, а лишь звенящая, пустая тишина, как эхом напоминающая, что ночь забрала своё.

Внутри старого дома, под низким, неровным потолком, деревянные балки которого были покрыты пятнами времени, царила напряжённая тишина. Комнатка, тесная и пропитанная запахом прелой древесины и старой золы, выглядела обжитой, но пустой, как будто её уют был выжжен ссорами и обидами. Слабый свет, исходящий от свечи на столе, дрожал, отбрасывая причудливые тени на стены, увешанные потрескавшимися досками.

На кровати, покрытой потёртым шерстяным одеялом, сидели двое детей. Старшая девочка, Лия, выглядела сердитой, её лицо было жёстким, а глаза, большие и голубые, метали молнии. Её рыжие волосы, спутанные и неухоженные, спадали на плечи, словно огненные пряди, от которых исходило ощущение упрямства и скрытой ярости. Лия сидела, скрестив руки, стиснув губы так, что они стали белыми, её поза излучала решимость, граничащую с холодной жестокостью.

Рядом с ней, ссутулившись, словно пытаясь стать меньше, сидел её младший брат Марек. Его маленькие плечи дрожали, а лицо было мокрым от слёз. В руках он крепко сжимал старую игрушку – деревянного солдатика с обломанной рукой. Солдатик, потемневший от времени, выглядел потерянным, как и сам Марек, его краска облупилась, а глаза, нарисованные чьей-то некогда заботливой рукой, будто потухли.

– Ты глупый! – шипела Лия, её голос – низкий, с острыми, режущими нотами, словно хлестал по воздуху, оставляя за собой раны.

Марек поднял на неё свои большие глаза, полные слёз. Его губы дрожали, он пытался сказать что-то, но слова застревали в горле.

– Сколько раз я тебе говорила: не жалуйся маме! – продолжала Лия, резко взмахнув рукой, как будто отмахивалась от назойливой мухи.

– Но я не хотел… – всхлипнул мальчик, его голос был тихим, почти жалобным. Он быстро утирал слёзы рукавом своей поношенной рубашки, оставляя на лице грязные разводы.

Запахи в комнате казались плотными. Лёгкий аромат воска от свечи смешивался с горьковатым запахом печной золы и слабым, едва уловимым запахом стыда, который источал Марек, пряча глаза от сестры.

Лия усмехнулась, её губы изогнулись в кривой линии, лишённой всякого тепла.

– Тебе повезло, что папа нас не услышал! – сказала она, её голос стал резким, как удар плети. – А то получил бы ещё больше.

Эти слова прозвучали, как кнут, бьющий по измученному сердцу мальчика. Марек сжался, прижав солдатика к груди, как будто тот мог защитить его от сестры и её слов.

Запах страха стал острее, он проникал в каждую щель комнаты. Марек сидел тихо, боясь, что любое движение вызовет новый поток гнева со стороны Лии. Её слова висели в воздухе, тяжёлые и холодные, как зимний туман, лишённый всякой надежды.

Но Лия не заботилась. Её глаза смотрели на брата с презрением, её движения были резкими и почти механическими, как у куклы, чьи нити дёргает жестокий кукловод. Она была упряма, холодна и эгоистична, и каждый её жест кричал об этом.

Грила это чувствовала.

Где-то снаружи, за стенами дома, воздух, казалось, застыл. Лёгкий запах сырой земли и старого снега прокрался внутрь, сквозь щели в окнах и дверях. В нём было что-то необычное – едва заметная, но пугающая нота железа, словно предвестие того, что должно было случиться.

Грила стояла в тени, её жёлтые глаза светились, наблюдая за происходящим. Она видела всё – ссору, слёзы, жестокость. Но главное, она чувствовала запахи: тяжёлый аромат злобы, исходящий от Лии, и терпкий запах страха, пронизывающий Марека.

– Они такие разные, – прошептала она низким и едва различимым голосом.

Её губы изогнулись в тонкой усмешке. Теперь она была уверена: это место принадлежало ей.

Дверь в маленькую комнату слегка приоткрылась, и холодный, как иглы, морозный воздух ворвался внутрь, хищно протискиваясь через узкую щель. Он потянул за собой невидимые нити страха, заставляя пламя в камине дрогнуть, словно оно само испугалось неожиданного вторжения. Внезапно вспыхнув, огонь осветил углы комнаты, но тени, казалось, стали ещё гуще, затаившись и поджидая.