Эрнст уточнил про Филипа, хотя все понимали, что этого не требуется. Видимо, из-за того, как я вздрогнул, услышав знакомое имя, мужчина не торопил меня с ответом. Откровенно говоря, отвечать не хотелось совсем. Ни сейчас, ни когда-либо потом.

– Раз Вы спрашиваете, ничего хорошего.

Озвучил я свои мысли. Разумеется, если бы не пришли и не спрашивали, в целом, про убийства, тем более детей, трудно думать что-то хорошее, но, по крайней мере, конкретно для меня и ничего плохого в обычных ситуациях нет.

– Ты предполагаешь, кто это мог быть?

Меня порядком достали его вопросы. И так понятно, к чему клонит мужчина, зачем озвучивать то, что для нас всех очевидно? Но, раз они пришли, видимо, скоро это станет очевидно для всех. Или, может, новости о том, что никаких следов найдено не было, и по всем предварительным оценкам это убийство – дело рук того же маньяка, о котором ранее все говорили, уже распространились в утренних СМИ.

– С момента похищения предполагал – признался я – Как только увидел фотографию того мальчика в новостях.

– Ясно… – офицер перевел взгляд на своего коллегу, с минуту размышляя над дальнейшими словами, но потом снова вернулся ко мне – Матс, ты можешь нам что-то рассказать?

– А?

Что они хотят услышать было и вправду непонятно. Что-то рассказать… Почему в вопросе нет абсолютно никакой конкретики? Я даже среагировать не успел, как в голове уже начали всплывать воспоминания вчерашнего дня, позавчерашнего, когда мы нашли Филипа и даже двухнедельной давности, когда я узнал о его пропаже. А, может… Да, нет. Он точно не намекал на мою возможную причастность! Это просто нелепо.

– Может, ты сможешь вспомнить какую-то информацию, которая бы оказалась для нас очень полезной. – разъяснил Эрнст – Я знаю, что с тобой пытались поговорить, когда ты пришел в себя, сразу после твоего побега, но ты не сказал ни слова. А потом просто отвечал, что ничего не помнишь, так что у нас все еще не было никаких улик. Возможно, сейчас ты сможешь предоставить нам информацию?

В его черных глазах была так отчетливо видна надежда, что мне стало жаль. Однако с тех пор мой ответ не поменялся, и я чувствовал, что, сообщив его офицеру, лишу надежды и его, и многие семьи, в которых прямо сейчас растят голубоглазые, светлокожие, темноволосые мальчики от четырех до двенадцати лет, и, скорее всего, себя.

– Извините, но я по-прежнему ничего не помню.

Я опустил голову, чтобы избежать зрительного контакта. Мне было очень неловко, но, кажется, полицейские трактовали мой жест неоднозначно, и молодой мужчина, впервые открыв рот, подтвердил это:

– Если тебе страшно нам говорить, то ты должен знать, что все твои слова конфиденциальны и будут использованы только для поимки преступника.

– Я не боюсь! – я опроверг его слова, хотя, разумеется, в них была правда. Я чертовски боюсь, но совсем не того, что могло бы случиться, если бы я рассказал им все, что знаю. Я боюсь именно потому, что не могу ничего сказать, а значит и не могу надеяться на собственную безопасность. – Я правда ничего не помню. – Я коснулся затылка, где за волосами красовалась выжженная цифра восемь – Признаться, если бы не этот шрам, я бы уже сомневался, что вообще был одной из его жертв.

Если бы не этот шрам и вечно преследовавший меня страх – полная причина, почему я все еще не усомнился в данном факте моей биографии. Но об этом им знать необязательно.

– Что ж, хорошо…

На самом деле, как я и боялся, по лицу Эрнста было понятно, что ничего хорошего то и нет. Молодой помощник тоже был явно разочарован потраченным временем. Но на него мне тоже было плевать, даже проскочило небольшое злорадство из-за его постоянного сверления меня глазами, которое невыносимо раздражало.

– Тем не менее – уже собираясь на выход, обратился ко мне Эрнст – Если ты вспомнишь хоть маленькую деталь, даже если она покажется тебе незначительной, сообщи нам.

Мужчина протянул визитку, и я быстро сунул ее в карман джинс, утвердительно кивнув. Как будто было ощущение, что она мне не понадобится, но и выкидывать рука не поднималась.

Единственное, что принесла встреча с полицейскими, – уверенность в оправданности моего страха. Конечно, они не сказали прямо, что я прав, и они теперь тоже на сто процентов уверены, что Филипа убил фарфоровый маньяк. Однако этого и не требовалось. Сам их приход все сказал за них. А, стоило мужчинам покинуть дом, ко мне метнулась Рикке, которая к тому моменту была белее смерти, отчего ее темные крупные глаза еще сильнее выделялись, и казалось, что только они занимают все лицо; даже губы выглядели мертвенно бледными.

– Матс, мальчик мой, у тебя все хорошо? – запричитала она – Надо же, какие подлюги! Знают, что пережил ребенок, а все равно заявились со своими расспросами!

Я даже не стал начинать, что ребенком уже так-то не являюсь – все равно опровергнет какой-нибудь стандартной фразой, типа: «Для меня ты всегда будешь ребенком». А я ведь в целом недолго с ней был. Наверное, Рикке – редкий представитель женщины, которая по праву может говорить, что цель ее жизни – семья. Сам факт того, что они согласились сначала взять меня, хотя в доме уже были дети (по правде, мне до сих пор кажется, что Ханс все еще не уверен, не было ли это плохим решением), а после еще нескольких детей доказывает, что у Рикке отчаянная нужда дарить кому-то заботу и любовь. Но, что более удивительно, она действительно справляется, и всегда справлялась, со всей ношей, которую на себя погрузила.

– О чем они с тобой говорили? Скажи, они ничего плохого тебе не сказали?

– Нет – протянул я и как-то обреченно добавил – И правду тоже не сказали…

Рикке грустно посмотрела на меня. Показалось, она сразу поняла, что я имею в виду. Не выдержав, я отвел взгляд, однако приёмная мать приблизилась и заключила меня в нежные объятия. Я редко позволял подобное, отталкивая и словами, и колючими взглядами, но сейчас я вдруг вспомнил, как точно так же она обнимала меня в первый день знакомства. Я снова ощутил это тепло, заботу, в которых, видимо, так сейчас нуждался. Правда, шесть лет назад Рикке могла плотно меня прижать, «обернув» руками, а сегодня я был выше нее.

– Я люблю тебя, сынок. – сказала она, и меня будто ударил разряд – И не позволю, чтобы с тобой случилась беда.

Я нервно кивнул и отстранился. «Сынок» … Почему же мне стало так противно? Не могу даже вспомнить, был ли хоть раз ранее, когда она меня так называла. Но сознание упорно запротестовало – у меня есть мама! И то, что она еще меня не нашла, не означает, что не ищет. Никто не может знать наверняка, что с ней случилось, и почему он не подала заявления о моей пропаже, но я не могу предать ее. Я смогу ее найти и, когда мы встретимся, – это будет тот момент, когда я услышу настоящее «сынок», и только тогда я смогу его принять. И оно будет точно не от Рикке.

– Ты так много времени проводишь в своей комнате. – поспешила сменить тему женщина – Так скоро совсем исхудаешь. Давай я положу тебе еду? Я сегодня столько всего наготовила, попробуешь?

– Я не голоден.

Я сухо ответил и успел заметить, что Рикке расстроилась, прежде чем снова ушел в свою сторону. Мне просто не хотелось проводить с ней наедине время, а с Хансом и другими детьми в добавку – к тому же. Да и в целом, я так редко что-то делал в кругу семьи, или хотя бы ее части, что начинать было даже неловко. К счастью, мне давали неплохие карманные деньги, так что перекусить в городе между парами, или найти, чем себя развлечь помимо совместных посиделок и разговоров, не составляло труда. Правда, мой желудок, видимо, думал иначе, так как на подходе к комнате издал весьма неприятные и однозначный звук. Действительно, если я уже пару дней не выходил из дома, то все эти возможности неактуальны. Только сейчас я об этом задумался, снова вставая перед выбором: вливаться в жизнь семьи и не вылезать из своего убежища, или делать вид, что я пережил свою трагедию и готов жить дальше в прежнем ритме. Живот подал мольбы об обеде еще раз, но возвращаться вниз я уже не собирался. Тем более, я услышал, как открылась входная дверь, а значит дети начали постепенно подтягиваться со своих занятий. Ну уж нет, тогда я точно не готов жертвовать своим спокойствием. Что ж, приятель, еду ты получишь не раньше завтрашнего утра… в лучшем случае.